1000 не одна ложь

Он прищурился и склонил голову к плечу, всматриваясь в мое лицо, словно считывая с него нечто неподвластное мне самой.

— Не все равно… — костяшки пальцев прошлись по моей щеке очень мягко, — ты не умрешь, пока я не позволю тебе умереть. И ты… ты не шармута.

Убрал прядь волос с моего лица назад, приглаживая волосы большой, широкой ладонью, на запястье звякнули металлические символы, которые наверняка что-то означали.

— А кто я?

— Моя женщина…"

Ничья я теперь… никому не принадлежу, и в эту секунду почувствовала, как в живот изнутри что-то толкнулось, нежно перекатываясь и щекоча, как крылышками маленькой птички. Я невольно прижала туда руку и ощутила, как ребенок толкнулся еще раз.

"— Я никогда не лгу, Альшита. У меня достаточно власти в руках, чтобы позволить себе всегда говорить правду.

Я приподнялась на локте и слегка покраснела, когда его взгляд вспыхнул, опустившись к моей груди.

— Я стану твоей женщиной по-настоящему.

И он опрокинул меня навзничь на шкуры, глядя мне в глаза своими безумно красивыми зелеными омутами.

— Я клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь… Поженимся и поедем в Россию, Настя. Знакомиться с твоими родителями…

Я вскинула руки и рывком прижалась к его груди. Неожиданно для себя расплакалась, а он засмеялся.

— Я счастлив, ледяная девочка. О, Аллах свидетель — еще никогда в жизни я не был так счастлив.

А утром он одевался на эту самую вылазку, и я снова ощутила прилив дикого ужаса от предстоящего расставания. Поправляла джалабею у него на груди, проводя пальцами по вышивке на вороте и нарочно оттягивая расставание.

— Я хочу родить от тебя ребенка…

И опустила взгляд вниз. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, а он заставил посмотреть себе в глаза и усмехнулся. В глазах заблестели миллионы чертей.

— Если хочешь, значит родишь. Когда вернусь, мы будем очень много стараться над его исполнением".

Утром я согласилась выйти замуж за Рифата. Я рожу ребенка Аднана, как он хотел… как я хотела.





ГЛАВА 2




Эта свадьба напоминала мне похороны. Словно я, во всем белом, хоронила саму себя и ту самую Настю, которая никогда не согласилась бы на ложь, на вот такой брак. Мне было жаль ее, по-настоящему жаль. Я понимала, что вместе с ней то самое светлое и искреннее умирает и во мне… И было больно втройне от того, что раньше представляла свою свадьбу с Аднаном. Представляла веселье здесь в пустыне, свои разрисованные хной руки, белое платье, горящий взгляд моего мужчины. Все это так и осталось иллюзиями и мечтами. И так кощунственно сейчас произносить клятвы, слушать песнопения и завывания приглашенных гостей, выкрики мужчин, осознавая, что все это должно было быть настоящим и совсем не с этим мужчиной.

Рифат весь вечер не обращался ко мне, и я была благодарна ему за это молчание, за то, что не вынуждал меня играть на публику и веселить толпу. Я бы не выдержала фарса, я была неспособна сейчас что-то изображать, мое горе было слишком свежим и слишком сильным. Оно не отпускало меня ни на секунду, и даже шевеления ребенка не давали ощущение счастья. А вызывали лишь слезы. Как бы я хотела рассказать об этом Аднану. О том, как шевелится наш малыш и какое непередаваемое это чувство — знать, что часть него живет во мне. Как мало нам было отмеряно счастья, как всего было мало… И часть этого времени была истрачена на ненависть и непонимание.

Особенно раздражали лица братьев Аднана и их пошлые шутки, которые доносились до моих ушей и заставляли пальцы Рифата сжиматься до хруста. Но он молчал и терпел. Я знаю, что не из-за трусости. Рифата можно было назвать кем угодно, но только не трусом. Он молчал, чтобы не развязать сейчас бойню с Кадирами. Молчал из-за меня и из-за своих людей. Как же я ненавидела этих трех гиен, которые пришли поживиться тем, что осталось после их брата, и заодно проверить — женится ли Рифат на мне. Я видела, как Раис сверкает глазами и гладит себя по длинным усам. И понимала, насколько был прав Рифат, когда говорил, что со мной сделают эти три ублюдка, если доберутся.

После празднества нас оставили одних с Рифатом, и остальные воины еще долго пели песни и смеялись у костров и раскинутых на подстилках яств и угощений, привезенных Рифатом и его людьми, а также приготовленных Джабирой и несколькими женщинами из деревни.

Когда мы остались наедине, я все же напряглась. Одно дело — обещания, а совсем другое — это когда мужчина получил на тебя все законные права. Я забилась в угол, закрываясь одеялом и глядя расширенными глазами на Рифата. Но он даже не посмотрел на меня, лег на шкуры в углу пещеры, отвернулся к стене и уже через несколько минут уснул. Я поняла это по его дыханию и тоже выдохнула, легла на матрас и закрыла глаза, прижимая ладони к животу и прикрывая веки.

А что теперь? Я не знала. И завтрашний день представлялся мне серым и отвратительным без единого смысла или целей. На утро Рифат вместе со своими людьми покинул лагерь, и мне стало намного спокойнее.

Теперь я каждый день старалась загрузить себя работой и, хотя Джабира ругала меня и запрещала перетруждаться, мне нужно было уставать, чтобы ночью закрывать глаза и погружаться в глубокий сон. А перед сном молить своего Бога и Аллаха послать мне сновидения об Аднане. Увидеть его лицо, почувствовать запах, услышать голос. Но он мне не снился. Ни единого сновидения. Я вставала утром и мчалась к Джабире учиться у нее собирать корни растений и трав, варить из них зелья по ее рецептам и переливать в глиняные посудины. Она также научила меня лепить из глины разные фигурки и сосуды, и теперь это стало моим любимым развлечением. Единственным моим лучиком света стала Амина. Рифат привез ее ко мне из Каира во вторую свою поездку. И я была безмерно ему за это благодарна. Малышка была настолько жизнерадостной и ласковой, что я отвлекалась на нее и проводила с ней очень много времени. Джабира научила меня шить, чинить одежду, и я постоянно что-то переделывала для Амины, лепила ей бусы из глины, и мы вместе раскрашивали их, а потом развешивали сохнуть на камнях. Она скрасила мое тоскливое одиночество и последние месяцы беременности.

Время то ли ползло, то ли пролетало, я потеряла ему счет, и только Джабира, ощупывая мой живот, записывала что-то карандашом в свой блокнот. А однажды вдруг заставила меня улечься на матрас и долго прощупывала меня, слушала через трубку… в ее лице читалось какое-то недоумение и обеспокоенность. Но на мои вопросы она не отвечала. И мне становилось страшно, когда она шевелила губами, бежала за своими старыми потрепанными книгами, замеряла мне живот и опять трогала со всех сторон, и когда я уже окончательно чуть не сошла с ума от беспокойства, вдруг спросила:

— Как давно ты чувствуешь их?

— Толчки? Давно… Еще со дня свадьбы. А что такое?

— Чувствуешь только в одном месте или в нескольких одновременно?

— Не знаю… а что такое, Джабира? Что-то не так с ребенком?

— Да нет… кажется, с ним все в порядке, просто большой он у тебя, прям даже очень. — пробубнила она, а я резко встала на матрасе, — боюсь, не разродишься мне со своим узким тазом и худобой.

— Я буду стараться… это ведь хорошо, что он не маленький, правда?

— Хорошо и плохо… Боюсь за тебя. И как он лежит, мне не нравится. Но может, к родам еще повернется.


— Ты ведь нам с ним поможешь, Джабира… я не хочу потерять еще и ребенка Аднана.

Я все же почувствовала, как слезы потекли у меня по щекам, и Джабира обняла меня, прижимая к себе.

— Все будет хорошо. Родишь малыша. Обязательно здоровенького родишь. Джабира и не такие роды проводила. А Рифат перевезет тебя отсюда в Каир. Он уже ищет для тебя дом.

Упоминание о Рифате заставило тут же отшатнуться в сторону. Меня сжирало какое-то необъяснимое чувство вины за то, что он взял на себя такие обязательства и женился на мне… после того, как я была с его другом. Ведь все об этом знали. Пусть и молчали, но точно судачили о нас с ним.

— Что такое?

— Я хочу расторгнуть этот брак. Не должно так быть. Неправильно это.

— Надо время. Пусть родится ребенок, и все страсти улягутся. Рифат знает, что делает. Он очень мужественный и благородный человек. И он дал клятву Аднану — заботиться о тебе. Пока угрожает опасность, лучше быть его женой. Вряд ли кто-то посмеет нарушить священные узы брака и тронуть чужую женщину. Сейчас за тобой наблюдают, и поверь мне, что о любом вашем поступке тут же донесут Кадирам… А там кодло змей, которые еще не простили тебе вторжение в их мир. Особенно Зарема, которую отец Аднана вернул домой.

И я знала, что она права, что на самом деле Рифат, и правда, старается для меня, но его вечное молчание и этот взгляд темный исподлобья вызывал у меня необъяснимое чувство вины. Словно это я вынудила его жениться на мне.

Когда кто-то приезжал в лагерь, Джабира прятала меня.

— Иди в пещеру, Альшита. Твой живот явно не соответствует срокам. Ты вот-вот разродишься. Никто не должен узнать, что это ребенок Аднана. Пусть считают его ребенком Рифата. Но для этого нужно прятаться, и чтоб ни одна душа не знала о дате рождения.

Когда она так говорила, одна часть меня понимала, что старая ведьма права, а вторая сходила с ума от этой страшной несправедливости.

— Мой малыш никогда не сможет в открытую сказать, кто его отец. Разве это справедливо?

— Твой малыш останется в живых, и это справедливо, Альшита. Это более чем справедливо. Если сейчас хоть кто-то узнает о том, что он от Аднана, ему может угрожать опасность. Нужно быть очень осторожной.

Если бы я тогда хотя бы на десятую долю представляла себе, насколько она права… то, может быть, со мной бы не произошло всех тех ужасов, которые произошли потом. Может быть, я не рассыпалась бы на осколки боли и не познала бы больших потерь. Но тогда во мне еще было много от Насти, а она не верила, что люди способны на дичайшие подлости. А еще больше я хотела не зависеть от Рифата и стать все же свободной, и едва он вернулся из очередного похода, я набралась смелости, чтобы с ним поговорить. Он чистил оружие, разложив его на подстилке неподалеку от костра, и когда я подошла, едва заметно вздрогнул, но голову так и не поднял.

— Я хотела поговорить с… тобой.

— Говори.

Продолжая чистить одну из деталей и рассматривая ее на свету.

— Так не может ведь продолжаться вечно. Рано или поздно с этим нужно покончить.

— С чем?

— С этим спектаклем. Мы ведь не можем продолжать его и дальше. Джабира рассказала мне о доме… и я не хочу ехать в какой-то дом. Для меня нет другого мужа и нет другого дома. Есть только Аднан, и я никогда не стану тебе настоящей женой.

Рифат вскинул голову и посмотрел на меня все так же хмуро, как и всегда.

— И что ты предлагаешь?

— Отправь меня в Россию. Расторгни со мной брак и дай мне уехать домой.

В эту минуту послышался топот копыт, и кто-то крикнул.

— У нас гости. Эй, Рифат, встречай брата. Рамиль пожаловал.

Спрятаться я не успела. Потому что гость уже спешился и спешил к нам навстречу, раскрыв объятия брату. Я одернула джалабею… но это было лишним — мой огромный живот уже было не скрыть. Когда мы гуляли на нашей свадьбе, он еще был незаметен постороннему глазу, но сейчас… сейчас уже не спрятать ни его размеров, ни сроков. Рамиль вначале обнялся с Рифатом, а потом пристально посмотрел на меня и так же красноречиво на мой живот, вздернув одну бровь и похлопав Рифата по плечу, он увлек его подальше от костра, а я бросилась в пещеру, обхватывая пылающее лицо ладонями. Мне было стыдно, так стыдно, что казалось я провалюсь сквозь землю. Какой же тварью я выгляжу в их глазах, какой последней дрянью.





* * *


Роды начались внезапно. Точнее, я прозевала тот момент, о котором мне столько рассказывала Джабира, не обратила внимание на сильное напряжение в животе и боль, натаскалась песка, расчищая после бури вход в пещеру вместе с Аминой, и когда по ногам потекла вода, я от страха закричала, а старой ведьмы не оказалось рядом. Она как раз уехала в деревню за продуктами и водой из-за отсутствия Рифата. Джабира рассчитывала, что я рожу не раньше наступления полной луны, и у меня не было ни малейших оснований ей не верить. Я ведь ничего в этом не понимала, но, когда вода потекла по моим ногам, я от ужаса вся похолодела.

И начался самый настоящий Ад, о существовании которого я не подозревала. Это была не просто боль, это было нечто зверское и невыносимое. Не помню, на каком этапе я перестала вести себя, как человек, и понимать, что именно происходит. Амина помогала мне, как могла, бедный ребенок, она не знала, чем мне помочь… а потом все же побежала пешком в самое пекло за Джабирой в деревню. И меня поглотила самая настоящая огненная тьма, где вокруг все стало черным от боли, а низ живота жгло, как раскаленным железом, и раздирало на части. Наверное, я теряла сознание, а потом снова приходила в себя, обводя затуманенным взглядом пещеру и понимая, что я в ней совершенно одна…

Когда послышался голос Джабиры, мне уже было все равно, что со мной происходит, я хотела просто умереть, чтоб эти мучения прекратились, и я ослабла от криков и боли настолько, что не могла сказать ни слова.

— Давай, Альшита, давай, малышка, трудись. Самое страшное уже позади. Малыш шел неправильно, и я немножко его подвинула. Давай старайся, и скоро мы его услышим. Дыши часто-часто и сильно напрягайся, будто хочешь что-то выдавить из себя.

Я делала то, что она говорит… моментами я ее даже не слышала, чувствовала, как Амина промокает мне лоб и обнимает за голову. Потом раздался пронзительный вопль ребенка, и я, очнувшись, распахнула глаза.

— А вот и наша маленькая принцесса. Это девочка, Альшита. У тебя родилась прекрасная розовая малышка. Хотя… я была уверена, что это мальчик… мои видения обычно меня не обманывали никогда.

Я с облегчением выдохнула, чувствуя, как по щекам текут слезы, и даже боль перестает иметь какое-то значение на доли секунд… а потом возрождается снова из недр моего тела. Джабира положила мне девочку на грудь… но в этот момент меня вдруг скрутило новым приступом адской боли, и я выгнулась на постели.

— Что такое? Где болит? Должно было стать легче, — послышался голос старухи.