11/22/63

— У меня есть пикап, а езды тут пять кварталов. Такое расстояние я могу проехать и сам.

— Конечно, можешь. — Я надеялся, что в моем голосе слышится уверенность, которой я сам не чувствовал. Поднялся и начал раскладывать свои вещи по карманам. Нашел в одном пачку денег, которую получил от Эла, достал. Теперь я понимал, откуда взялись изменения на пятерке. Вероятно, их хватало и на других купюрах.

Я протянул деньги Элу, однако тот покачал головой:

— Нет, оставь, у меня их достаточно.

Но я положил деньги на стол.

— Если каждый раз — первый, почему остаются деньги, которые ты приносишь? Почему они не исчезают, когда идешь туда в следующий раз?

— Понятия не имею, дружище. Я же говорил, что многого не понимаю. Есть закономерности, некоторые я уяснил, однако далеко не все. — Его лицо осветила слабая, но определенно радостная улыбка. — Ты ведь принес с собой рутбир? По-прежнему плещется в желудке, или как?

Если на то пошло, рутбир плескался.

— А теперь иди. Увидимся вечером, Джейк. Я отдохну, и тогда мы поговорим.

— Можно еще вопрос?

Он махнул мне рукой, мол, валяй. Я заметил, что его ногти, всегда чистые и ухоженные, пожелтели и потрескались. Еще один признак. Не такой явный, как потеря тридцати фунтов веса, но все равно плохой. Мой отец говорил, что можно многое сказать о здоровье человека, взглянув на его ногти.

— Знаменитый толстобургер.

— А что с ним? — Но в уголках рта Эла уже затеплилась улыбка.

— Ты продаешь дешево, потому что дешево покупаешь, верно?

— Мясной фарш из «Ред энд уайт», — ответил он. — Пятьдесят четыре цента за фунт. Захожу туда каждую неделю. Точнее, заходил до моего последнего путешествия, когда я уехал далеко от Фоллс. Веду дела с мистером Уорреном, мясником. Если я прошу десять фунтов фарша, он говорит: «Сейчас сделаем». Если двенадцать или четырнадцать, говорит: «Придется подождать минуту, пока я накручу свежего. Семейное торжество?»

— Всегда одно и то же.

— Да.

— Потому что всегда первый раз.

— Именно. Как в библейской истории с хлебами и рыбами, если об этом подумать. Я покупаю один и тот же фарш из недели в неделю. Накормил им сотни, даже тысячи людей, несмотря на эти глупые разговоры о котобургерах, а его не стало меньше.

— Ты покупаешь одно и то же мясо, снова и снова. — Я пытался донести до себя эту мысль.

— Одно и то же мясо, в одно и то же время, у одного и того же мясника, который всегда говорит одно и то же, если я не скажу чего-то нового. Признаюсь тебе, дружище, иной раз меня подмывало подойти к мистеру Уоррену и спросить: «Как здесь житуха, мистер Уоррен, старый лысый ублюдок? В последнее время трахал молоденьких цыпочек?» Потом он бы ничего не вспомнил. Но я этого не сделал, потому что он милейший человек. Большинство людей, которых я там встретил, очень милые. — Тут на его лице отразилась грусть.

— Я не понимаю, как ты можешь покупать мясо там… Готовить из него тут… Снова покупать там.

— Ты не одинок, дружище. Я чертовски рад, что ты по-прежнему здесь… Ведь я мог тебя потерять. Более того, тебя могло не оказаться на месте, когда я звонил в школу.

Отчасти мне именно этого и хотелось, однако я промолчал. К чему говорить лишнее? Он, конечно, заболел, но не ослеп.

— Приходи ко мне вечером. Я расскажу тебе, что задумал, а потом ты решишь, как поступить. Но решать придется быстро, потому что время не ждет. Звучит смешно, учитывая, куда ведут невидимые ступени из моей кладовки, правда?

Я еще медленнее повторил:

— Каждый… раз… первый.

Он вновь улыбнулся.

— Вижу, это ты уяснил. Так я увижу тебя вечером? Дом девятнадцать по Виноградной улице. Ищи гнома с флагом.





8




Из «Закусочной Эла» я ушел в половине четвертого. Следующие шесть часов не показались мне настолько необычными, как визит в Лисбон-Фоллс пятидесятитрехлетней давности, но странностей тоже хватало. Время и едва волокло ноги, и бежало стремглав. Я вернулся в свой дом в Сабаттусе (когда развалился наш семейный союз, мы с Кристи продали дом, в котором жили в Лисбон-Фоллс, а выручку разделили). Решил прилечь, но заснуть, разумеется, не смог. Двадцать минут лежал на спине, вытянувшись во весь рост, глядя в потолок, потом пошел в ванную, чтобы отлить. Наблюдая, как моча льется в унитаз, подумал: «Это же переработанный организмом рутбир тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года». Но поблизости вертелась и другая мыслишка: «Это все чушь собачья, Эл каким-то образом загипнотизировал меня».

И мысли двоились, понимаете?

Я попытался добить оставшиеся сочинения, однако нисколько не удивился, когда из этого ничего не вышло. Пустить в ход устрашающую красную ручку мистера Эппинга? Оценить написанное? Не смешите меня. Я едва мог связать пару слов. В итоге включил ящик (еще одно словечко из славных пятидесятых — современные плоские телевизоры ящиками не назовешь), пощелкал каналами. На TMC наткнулся на старый фильм «Девушка угонщика». Когда понял, что пристально, чуть ли не до головной боли вглядываюсь в старые автомобили и молодых людей, не уверенных в своем будущем, выключил телевизор. Приготовил стир-фрай[17], но кусок в горло не лез, хоть я и проголодался. Сидел, уставившись в тарелку, и думал об Эле Темплтоне, который снова и снова скармливал людям гамбургеры из одних и тех же двенадцати фунтов говяжьего фарша, год за годом. Точно, то самое чудо с хлебами и рыбами, и плевать он хотел на слухи о кото— или песобургерах, вызванные низкими ценами. Мясо он покупал за такие гроши, что каждый проданный им толстобургер приносил фантастическую прибыль.

Осознав, что бесцельно кружу по кухне, что не могу ни спать, ни читать, ни смотреть телевизор, а отлично приготовленный ужин вывален в раковину и пропущен через измельчитель, я прыгнул в машину и вернулся в Лисбон-Фоллс. Часы показывали без четверти семь, так что мест для парковки на Главной улице хватало. Я поставил автомобиль напротив «Кеннебек фрут», посидел за рулем, глядя на облупившуюся краску на стенах магазина, который в свое время процветал. Рабочий день закончился, и «Кеннебек фрут» выглядел так, будто его должны снести со дня на день. О человеческом присутствии говорили только несколько рекламных плакатов «Мокси» в запыленной витрине («ПЕЙТЕ „МОКСИ“ НА ЗДОРОВЬЕ!» — призывал самый большой из них), но выглядели они старомодно, словно висели здесь уже долгие годы.


Тень «Фрут» протянулась через улицу, накрыв мой автомобиль. Справа от меня, на месте винного магазина, стояло аккуратное кирпичное здание, в котором размещалось отделение «Ки-банка». Кому теперь нужен зеленый дом, когда можно зайти в любой продуктовый магазин штата и выйти оттуда с пинтой «Джека» или квартой кофейного бренди? Не пряча покупку в пакет из тонкой бумаги. В наши дни мы используем полиэтилен. Проживет века. И раз уж речь зашла о продуктовых магазинах, я не помнил ни одного под названием «Ред энд уайт». Если ты хотел купить продукты в Фоллс, то ехал в ИГА, расположенный в квартале по шоссе 196, напротив старой железнодорожной станции. Последнюю делили магазин футболок и тату-салон.

При этом прошлое чувствовалось здесь очень явственно, возможно, благодаря золотистому отливу, который придавал всему уходящий летний свет: мне он всегда казался сверхъестественным. Будто пятьдесят восьмой год никуда и не делся, а прячется за тонкой пеленой разделяющих нас лет. И если только случившееся со мной днем — не плод моего воображения, он таки прятался.

Он хочет, чтобы я что-то сделал. Что-то такое, что он сделал бы сам, если бы не рак. Он сказал, что вернулся в прошлое и оставался там четыре года (по крайней мере у меня сложилось впечатление, что он так сказал), но этих четырех лет ему не хватило.

Хотелось ли мне спуститься по этим ступеням и провести в прошлом больше четырех лет? По существу, поселиться там? Вернуться через две минуты… но уже перевалив за сорок, с сединой, пробивающейся на висках? Я не мог представить себе, что соглашусь, однако и не догадывался, какое важное дело заставило Эла пойти на такое. Знал только одно: просить четыре года, или шесть, а то и восемь лет моей жизни — это чересчур, даже для умирающего.

До встречи с Элом оставалось более двух часов. Я решил вернуться домой, еще раз приготовить что-нибудь и заставить себя поесть, а затем попытаться добить сочинения. Я, может, и принадлежал к тем считанным людям, которые совершали путешествие во времени — если на то пошло, круг этих людей за всю историю человечества, возможно, ограничивался Элом и мной, — но ученики моего поэтического семинара все равно имели право на оценку.

По пути в город радиоприемник молчал, а теперь я его включил. Как и в случае с телевизором, сигнал поступал с управляемого компьютерами космического спутника, находившегося в двадцати двух тысячах миль от Земли. На это известие встреченный мной сегодня подросток — Фрэнк Аничетти — отреагировал бы широко раскрывшимися глазами (но, возможно, не отмел бы его с ходу как чистую выдумку). Я настроился на «Шестидесятые на шестом» и попал на «Дэнни энд зе Джуниорс», исполнявших «Рок-н-ролл будет здесь всегда»: несколько страстных гармоничных голосов пели, перекрывая грохочущее пианино. За ними последовал Литл Ричард, во всю мощь легких прооравший «Люсиль», потом — Эрни Кей-Доу, простонавший «Тещу»: «Она думает, мы ждали ее совета, но лучше бы ей убраться на край света». Все песни звучали свежо и сладко, как апельсины, которые сегодня днем выбирали миссис Саймондс с подругами.

Звучали как новые.

Хотел ли я провести несколько лет в прошлом? Нет. Но я хотел вернуться туда. Хотя бы только для того, чтобы услышать, как пел Литл Ричард, когда его песни поднимались на верхние строчки хит-парадов. Или сесть в самолет «Транс уорлд эйрлайнз», не снимая обуви, не подвергаясь сканированию, не проходя через рамку металлодетектора.

А еще я хотел выпить того самого рутбира.





Глава 3




1




Гном держал в руках флаг, но не американский. И не флаг штата Мэн с лосем. На этом флаге в вертикальную синюю полосу, которую украшала звезда, упирались две широкие горизонтальные: верхняя — белая, нижняя — красная. Проходя мимо, я погладил гнома по островерхой шляпе и поднялся на крыльцо маленького домика Эла на Виноградной улице, вспоминая шуточную песню Рея Уайли Хаббарда: «Отвали, мы из Техаса».

Дверь открылась прежде, чем я нажал кнопку звонка. Эл надел халат поверх пижамы, а его седые волосы спутались и свисали косматыми лохмами, но сон (и, естественно, болеутоляющие таблетки) пошел ему на пользу. Он по-прежнему выглядел больным, однако морщины у рта чуть разгладились, и походка стала более уверенной. Ведя меня через крошечную прихожую в гостиную, он уже не зажимал левую подмышку правой рукой, не боялся, что развалится на ходу.

— Чуть больше похож на себя, верно? — спросил он хриплым голосом, усаживаясь в кресло перед телевизором. Точнее, встав у кресла и рухнув в него.

— Да. Что сказали врачи?

— Тот, что из Портленда, говорит, что надежды нет, даже с химией и облучением. Тот, что из Далласа, повторил его слова. В тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Приятно думать, что хоть что-то остается неизменным, правда?

Я открыл рот, закрыл. Иногда сказать нечего. Иногда ты просто тушуешься.

— Нет нужды ходить вокруг да около. Я знаю, близкая смерть приводит в замешательство людей, особенно если в ней можно винить только собственные вредные привычки, но у меня нет времени на все эти мысли. Скоро я окажусь в больнице, хотя бы по той причине, что не смогу сам дойти до туалета и вернуться обратно. Не хочу выхаркивать мозги, сидя в собственном дерьме.

— А что будет с закусочной?

— На закусочной поставлен крест, дружище. Да и будь я здоров как бык, она бы проработала лишь до конца месяца. Ты ведь знаешь, что я только арендовал это место?

Я этого не знал, но понимал, что к чему. Хотя фабрика Ворамбо сохранила свое название, на самом деле она превратилась в торговый центр, то есть Эл платил деньги какой-то корпорации.

— Договор аренды заканчивается, а «Милл эссошиэйтс» понадобилось это место, чтобы поставить здесь — тебе это понравится — магазин «Эл-Эл Бин экспресс». Кроме того, они говорят, что мой «Алюминейр» — бельмо на глазу.

— Это же бред! — воскликнул я с таким праведным негодованием, что Эл хохотнул. Смешки попытались перейти в кашель, но он с ним справился. В собственном доме, где его никто не видел, он не пользовался носовыми платками и салфетками, чтобы сплевывать мокроту. На столе возле кресла лежала пачка гигиенических прокладок. Мой взгляд то и дело возвращался к ним. Я изо всех сил старался смотреть куда-то еще, скажем, на фотографию на стене (Эл обнимал какую-то симпатичную женщину), но потом все равно таращился на прокладки. Они открывали правду о состоянии человека: если вам нужны прокладки «Стейфри макси», чтобы впитывать отходящую мокроту, значит, у вас чертовски серьезные проблемы.

— Спасибо тебе за поддержку, дружище. Пожалуй, мы можем за это выпить. Спиртное уже не для меня, но в холодильнике есть чай со льдом. Надеюсь, тебя не затруднит принести.





2




В закусочной он использовал прочную, ничем не примечательную стеклянную посуду, однако мне показалось, что этот кувшин — уотерфордский[18]. В нем плавал надрезанный лимон без кожуры, чтобы сок смешивался с чаем. Я положил в два стакана лед, наполнил их и вернулся в гостиную. Эл сделал долгий глоток и от удовольствия закрыл глаза.

— Как же хорошо. Сейчас в мире Эла — полный порядок. Это чудесные таблетки. Разумеется, вызывают чертовское привыкание, но за чудеса надо платить. Даже немного подавляют кашель. Боль начнет возвращаться к полуночи, однако нам хватит времени, чтобы поговорить. — Он снова отпил чая и бросил на меня взгляд, полный печального изумления. — Похоже, перед смертью простые человеческие радости становятся чертовски приятными. Никогда бы не подумал.

— Эл, что случится с этой… с этой дырой в прошлое, если они увезут твой трейлер и построят на его месте магазин?

— Я знаю об этом не больше, чем о том, как могу снова и снова покупать одно и то же мясо. Думаю, она исчезнет. Думаю, это такая же причуда природы, как Старый Служака[19], или тот странный балансирующий камень[20] в Австралии, или река, которая при некоторых фазах луны течет вспять. Дело это тонкое, дружище. Минимальное смещение земной коры, изменение температуры, несколько динамитных шашек — и ничего нет.