Альтер эво

– Оправданно низкая, согласен, – отвечает на неозвученную реплику Давид. – Но знала бы ты, какой тут экологически чистый воздух. Когда асфальтовый завод не работает, конечно.
– Нет, серьезно. – Майя пытается сформулировать вопрос как-нибудь необидно: – Ты ведь работаешь в молле. Ладно, здесь нет этого твоего мистического пузыря, прекрасно, но в остальном – разве лучше?
Давид трет щеку тыльной стороной пальцев.
– Знаешь, мой отец всегда отказывался от любых предложений. Вообще, по жизни. А уж если их делают банки, супермаркеты и сотовые операторы – тогда и тем более, тысячу раз нет. Считал, что раз тебе кто-то что-то предлагает – значит, пронюхал какую-то свою выгоду и хочет, чтобы ты ему ее обеспечил.
Майя понимающе кивает:
– Где он сейчас?
– Уехал с матерью на Дальний Восток. Там до сих пор огромные территории без покрытия остаются. Ходи себе на медведя с рогатиной, сколько душа пожелает.
– Так ты, значит, в него? – Майя впервые почти возвращает Давиду его же собственную улыбку, широкую, открытую и веселую.
– Не, я в матушку, – качает головой тот. – Ее просто торговые центры всегда раздражали.
В этот момент окно над ними распахивается, оттуда наполовину высовывается человек и, ничуть не стесняясь третьего этажа и раннего часа, кричит:
– Давид, елы-палы, так и будешь там торчать, что ли? Трубы горят!
Давид с ухмылкой машет половине человека рукой:
– Иду, иду, не голоси.
Потом подходит к железной двери со старой кодовой кнопочной панелью пять на два (от кнопок остались одни лишь обгрызенные пеньки, как от зубов, на которые дантист собирается ставить коронки). С силой дергает за ручку, отчего дверь с грохотом распахивается, и оборачивается к Майе:
– Идем, подруга. За этой дверью начинаются приключения.
Через полчаса Майя сидит на кухне, похожей на ее собственную, как капля воды на каплю мазута. Здесь нет ничего нового, ничего чистого и ничего первоначального цвета. Вся кухонная утварь, а также стены и потолок покрыты желтящим слоем жирной копоти.
Человека, который здесь живет, зовут Лёха, и сейчас он стоит под форточкой и с наслаждением курит уже третью сигарету из принесенной ему Давидом пачки. Кухонька крохотная, и дым заволакивает ее почти полностью, Майя начинает задыхаться. В молле курят единицы – это кошмарно сказывается на кредитоспособности. Но момент для возражений явно неподходящий.
Давид с угрюмым видом стоит, прислонившись задом к разделочному столу:
– Что ж ты сразу не сказал?
– Да я сам не знал, брат. – На лице у Лёхи написана полнейшая искренность, но Майина работа учит ее не доверять всему, что написано на лицах. – Ща утром встаю, дай, думаю, позвоню перед работой – а нет их.
Только что выяснилось, что людей, которые по задумке Давида могли им помочь, сегодня ночью куда-то увезли. Тощий, небритый, облаченный в синие спортивные штаны и черную футболку с портретом Честера Беннингтона Лёха выглядит как шпрот. Чистосердечен ли этот шпрот – непонятно, и, судя по всему, теперь уже без разницы.
– Что значит – увезли? Кто увез?
Лёха с досадливым видом поворачивает к ней голову. Майе все равно. Ей плевать, что такие вопросы с головой выдают полнейшее невежество жительницы молла – она одушевленный предмет и хочет знать, в чем дело.
Отвечает, не глядя на нее, Давид:
– Здесь такое случается. В молле же ИИ-полиция. Люди-полицейские там другие, вежливые. Помогают гражданам искать пропавших котов, решают споры между соседями – я так слышал. – На этом месте Лёха то ли фыркает, то ли кашляет и жадно затягивается снова. – А здесь пожестче.
– Ага, точно, пожестче, – подхватывает Лёха с многоопытным видом. – За такое дело, как кредитные махинации… В общем, братцев Нефедовых вам в ближайшее время ждать обратно не стоит, я так скажу.
– Хреново, – угрюмо бросает Давид.
– Хреново, – соглашается Лёха. – С ними можно было дела делать. У них кто-то в банковской системе работал, и в наблюдении еще кто-то был. С другой стороны, младшенький-то совсем ведь отмороженный. Чуть что, на людей кидался. Так что, может, оно и к лучшему.
 
– А кто, кроме них, остался?
Последняя Лёхина затяжка – это явно попытка спалить фильтр дотла, дабы не оставлять улик. Задержав дым в легких, он выпучивает глаза и машет руками:
– Ты что! Если Нефедовых взяли – никто больше пока и рыпаться не будет. Кто и был еще, сейчас все затихарятся. Стукнули же на них, ясное дело. Кто-то местечко себе расчищает. Пока не станет ясно, что к чему, даже и не пытайся.
Давид досадливо морщит лоб, потом поворачивает голову к Майе и интересуется:
– Временем мы располагаем?
Майя качает головой.
– Неделя максимум. После этого надо, чтобы кредит был.
– Не, ну город-то большой, кто-нибудь да где-нибудь наверняка еще найдется, но тут же дело такое, деликатное, к первому встречному не сунешься… – гундит на заднем плане шпрот Лёха, но Майя не обращает внимания: она не сводит глаз с Давида.
Тот выглядит озабоченным, но, поймав ее взгляд, вновь улыбается. Майя близка к тому, чтобы основать вокруг улыбки Давида религиозный культ: человек ведь отработал ночную смену и сейчас еще должен рулить какими-то делами – да она бы сама на его месте давно уже плевалась желчью и посылала всех к черту направо и налево.
– Ладно, Лёха, спасибо, мы пойдем.
Давид дружески хлопает шпрота – вид у того смущенный – по спине. После чего они с Майей переходят в прихожую (три шага), одеваются-обуваются на полутора квадратных метрах, постоянно сталкиваясь коленями, локтями и спинами, и выкатываются на улицу.
Здесь уже вовсю – утро ясное. Майя хмуро думает, что краше это район не делает. Скорее прямо напротив.
Не торопясь выйти из-под козырька над железной дверью, Давид потягивается, задумчиво глядя вдаль. Потом говорит:
– Я не спрашивал, на что тебе новая кредитная линия.
– Да, – соглашается Майя и мгновенно чувствует прилив благодарности: он ведь и правда не спрашивал, просто начал помогать, а это серьезнейшее преступление, между прочим – неужто долг перед Эль Греко настолько велик?
– На что она тебе?
Майя смотрит себе под ноги. Асфальту здесь лет двадцать, сквозь него проросли чертополохи. Поднимает голову, твердо смотрит в глаза Давиду:
– На учебу.
– Какая неукротимая тяга к знаниям, – замечает Давид.
Майя напряглась и внутренне ощетинилась заранее, но в его словах – ни тени насмешки. Ни следа разочарования. Вообще ничего похожего на неодобрение. Он просто стоит рядом – близко – и смотрит на нее сверху вниз.
Майя впервые замечает, что волосы у него не просто светлые, а с рыжиной. Это заметно по бровям. Некоторые бровины – невероятно длинные и залихватски торчат вверх, точно усы Дали. Хочется пригладить их большим пальцем. Этого Майя, разумеется, делать не собирается, и сама идея нелепа: их совместное предприятие – чисто деловое, и…
Давид наклоняется к ее лицу. Между их глазами остаются считаные сантиметры.
– Ты действительно этого хочешь?
Майя сглатывает пересохшим горлом:
– Да.
С пару секунд он изучает ее. Медленно проводит взглядом по лицу, словно поглаживает кошку. Потом резко распрямляется и выходит из-под козырька:
– Ну, как скажешь. Значит, давай ко мне.
У Майи сбилось дыхание, будто она только что бежала кросс на время, причем непонятно, сдала или завалила.
– Что?..
– Ко мне идем, – повторяет Давид, легонько дергая ее за рукав, чтоб не стояла столбом. – У меня удобнее будет.
– Я не… – Майя еще толком не поняла, запротестовать ли всерьез, но он уже посылает ей через плечо ухмылку:
– Завтрак. Лично я голодный. А на пустой желудок к тем, к кому нам теперь придется идти, я не сунусь, даже за твои колдовские и прекрасные глаза. Не-не-не, и не проси.
4
Вестибулярный аппарат адресовал Марку репортажи, полные недовольства и смятения. Приходилось игнорировать. Еще бы, если висишь на высоте плюс-минус пары сотен метров над городом без ощутимой опоры. Причем город вполне реальный, не нарисованный, не муляж – это же, черт побери, его город! Марку потребовался весь кураж, чтобы с напускным равнодушием взглянуть на не-Йорама рядом: