Бритва Оккама в СССР (СИ)
— Ты к психиатру почему сразу не обратился? — поинтересовалась Тася, зачерпнула из баночки мёду (гостинец от Петровича) и положила в чашку с ромашковым чаем.
— Были такие мысли, но потом случилась эта история с браконьерами. Белозор ни черта не знал про лагерь в Смычке. А парень из двадцать первого века — знал. Туда экотропу проложили и экскурсии ходили года эдак с две тысячи пятнадцатого. Вот я сложил то и другое, сделал вид что узнал информацию от деревенских и навел Привалова с Соломиным на браконьеров… А когда все получилось — то подумал, что могу наворотить тако-о-о-ого!
Таисия позвенела ложечкой о стенки чашки, изобразив внутри что-то вроде ромашкового водоворота, и положила ее на стол.
— У тебя есть раздвоение личности? — спросила жена.
— У меня нет раздвоения личности, — оветил я. — Я — Гера Белозор, который помнит жизнь журналиста из будущего. Точнее — уже не из будущего. Того будущего уже не будет, это совершенно точно известно.
— Ого! — сказала она.
— Ага. Машеров погиб четвертого октября одна тысяча девятьсот восьмидетсятого, Афганская война закончилась выводом советских войск в восемьдесят девятом, Союз развалился в девяносто первом, — вывалил я. — А Чернобыльская атомная электростанция взорвалась в восемьдесят шестом, но теперь, надеюсь, не взорвется…
— Так это ты потому под Смолевичи ездил? — глаза Таси стали как блюдца. — А Машеров…
— В курсе. Я всё что вспоминал — записывал, и папочку ему передал. Конечно, они сверяли и проверяли, но после пары-тройки совпадений решили, что со мной лучше дружить и опекать… А то мало ли — я не всё в папочку написал?
— Охо-хо! — задумчиво проговорила Таисия. — Вот это меня угораздило. Нет, я конечно благодарна, что ты наконец-то решил во всем признаться, и это много для меня значит… Но, похоже, чая с ромашкой будет недостаточно… Не думала, что скажу это когда-нибудь, но, кажется, мне надо выпить.
Подумав секундочку, она прищурилась и внимательно посмотрела на меня:
— А сейчас ты мне это рассказал потому, что Герилович намекнул тебе про литературный форум?
— Кальвадос! — полез в холодильник я. — Ты не представляешь, какой в Талице делали кальвадос, пока я не поймал всех леших!
— Гера-а-а!
Глава 14, в которой осужденный не является на казнь
— Что сделать? — мы со Старовойтовым сидели в его кабинете и он читал написанные мной за время творческого отпуска статьи, а я разглагольствовал. — Пропесочить на пленуме Союза писталей? Так я не в союзе писателей, Михаил Иваныч! Пусть песочат! А мы с вами потом еще и напишем статью в духе «Осужденный решил на казнь не являться!»
— Как-как? — хохотнул директор корпункта. — Мне нравится! Понимаешь, Гера, они поэтому и бесятся. В Союзе писателей не состоишь, в партии — тоже…
— Так это уже вроде и не обязательно, а?
— Ну да, ну да… Я более того скажу — у нас вроде как переход к многопартийности намечается… Но только — тс-с-с-с! Понятное дело — это всё в рамках политики Модернизации и возвращения к ленинским лозунгам.
Мне стало жутко любопытно, мы ведь не так давно обсуждали это с Исаковым, но я и не думал что дела пойдут так резво. Хотя — слухи есть слухи, в конце концов, при нынешних раскладах если тот же Романов решит подприкрутить гайки — процесс возвращения к «ленинским лозунгам» и ренновации «советской демократии» растянется на долгие годы… Надо бы пообщаться на эту тему с кем-нибудь из небожителей…
— Землю — крестьянам, фабрики — рабочим, вся власть — советам? — я не удержался от глумливой ухмылки.
Еще пару лет назад я сам обмолвился об этом в столовой Дубровицких ПДО, уминая за обе щеки жареную картошечку с отбивными. Тогда всё, что было связано с политикой меня жутко пугало и бесило одновременно. С тех пор я капитально вляпался в перемены, а замечательные слоганы, послужившие дровами для костра революции, звучат с самых высоких трибун! Более того — огурцы и овечки, про которых вот прямо в эту секунду читает Старовойтов, перебирая в руках листки, заполненные машинописным текстом являются прямым доказательством того, что кое-что уже реализуется. А если и про изменение партийного законодательства — правда, то жить с каждым днем становится всё более и более интересно!
— Гера, ну хватит паясничать! Я понимаю — тебе как с гуся вода, ты свою дичь при любом строе творить будешь, а нам-то, людям старой закалки, как всё это понять? Ломка ориентиров, получается! Только что конституцию развитого социализма приняли, партия, получается, наш рулевой и всё такое прочее, и вдруг какой-то молодчик сомнительного происхождения, из ИнЮрколлегии создаёт инициативную группу по внесению изменений в законодательство… А потом еще какой-то поэт-песенник, руководитель ансамбля,…ять! — Старовойтов не выдержал и выругался. — Повылазили как грибы после дождя! Многопартийность им подавай! Откуда, как?
Я едва ли не заржал в голос — похоже, наверху внимательно читали папочку! Молодчик из ИнЮрколлегии — если я правильно понял, кто он есть такой, парень просто неимоверный… «Мать русская, отец юрист» — нормальное происхождение. Его только к микрофону выпусти — полстраны ржать будет, полстраны плакать, и еще полстраны — аплодировать стоя. И плевать, что не бывает трёх половин. Он один такой на этом свете, он один такой на этой планете, чтоб меня! Интересно, как на сей раз партию назовет?
В любом случае — партийное строительство будет явно под крепким контролем со стороны… Да с какой угодно стороны. Скорее всего, партии будут представлять собой креатуры и голос определенных структур, а не слоев общества, классов или бизнес-лобби. Всё классически: не можешь предотвратить — нужно возглавить! Такое у меня вот есть подозрение, наитие, можно сказать…
— Так что — не явишься? На пропесочивание? — уточнил Старовойтов.
— А нахрена? — удивился я. — Еще раз: я в Союзе писателей не состою, у Союза журналистов ко мне вроде претензий нет. Нет?
— Нет.
— Ну и вот. А то в чем они меня обвиняют… Ну так то суд пускай решает, и компетентные органы. Антисоветская пропаганда, порнография и прочие громкие слова имеют весьма конкретные юридические определения. Ну и клевета, кстати, тоже. О! Михаил Иванович, а не подать ли мне на наш, белорусский Союз писателей в суд! За клевету?
— Ыть! — подавился кофе Михаил Иванович. Тут было так не принято. — Может не стоит? Э-э-э, как-то это странно вообще звучит…
— Всё бывает в первый раз… — пропел я. — Ладно, я на тренировку пойду, там с компетентными дядями проконсультируюсь. А вообще у меня к вам есть два вопроса…
— Валяй! — отчаянно махнул рукой директор корпункта.
— Статьи-то берете?
— Беру! — сказал он. — Поставим на следующей неделе скорее всего. А второй вопрос?
— Ну, чтобы мне на них не подать в суд и при этом сделать хорошую мину, и кроме того — не попасть-таки на пропесочивание — нужен благовидный предлог. Скажите вот, например, куда вы меня пошлете… Какого там числа пленум?
— Двадцатого июня, — Старовойтов улыбался вовсю.
— Так какое у меня такое очень важное дело двадцатого июня как можно дальше от места проведения пленума?
— Э-э-э… Археологическая экспедиция доктора Богомольникова на Днепровских курганах?
— Нихрена себе! — я выскочил из кресла (хорошо — не из штанов) и принялся бегать по кабинету. — В Дубровицу?
— Граница Дубровицкого и Лоевского районов, если быть точным. Кому как не тебе знать! Что, удалось мне впечатление произвести, Белозор? Шокирован? Не одному тебе заставлять меня нервничать! А?
— Ага! Михаил Иванович, вы не человек, вы — кусок чистого золота! Я ведь! — я только руками развел. — Это ведь! Ух!
— Да-да, с твоих кладов всё началось, я знаю… Потому и не стал никому больше отдавать. Они там уже две недели работают, в зачет летней практики. Студенты, преподаватели, саперы армейские… Транспорт не дам, сам доберешься. Дубровица же!
— Да-а-а… — я наконец остановился у окна, подставил лицо горячим лучам солнца и блаженно зажмурился. — Двадцатое июня — это как раз суббота. Так я в пятницу после обеда — того? И до понедельника?