Ты у меня одна (СИ)
Алёна вернулась в спальню, открыла дверцу гардеробной, щелкнула выключатель и, уперев руки в бока, замерла в раздумьях.
— Ну-ка, дай я посмотрю, а то ты снова на себя какую-нибудь хрень наденешь, — Ваня отбросил планшет, с которым валялся на кровати, и, потеснив Алёну, стал бесцеремонно шарить по вешалкам с одеждой.
— Когда это я на себя хрень надевала?
— Вчера.
— Как это хрень? Тебе же понравилось это платье.
— Понравилось. Но если оно мне понравилось, это еще не значит, что платье не хрень. А так, да, мне эта хрень понравилась.
— Ваня, а ты материшься? — спросила она. Ей вдруг пришло в голову, что она ни разу не слышала, как Шаурин матерится. Ни в голос, ни шепотом, ни сквозь зубы. Никак. «Хрень», как и утреннее «ни хрена», он произносил очень мягко и урчаще. Оттого не слышалось в словах негатива. Так матерятся маленькие дети, которые не знают значения слов и, произнося их, не придают голосом нужного акцента, оттого в их устах маты звучат по-доброму.
— Нет, — сразу ответил Шаурин и почему-то не удивился ее вопросу.
— Почему? — в свою очередь, удивилась она.
— В смысле – почему?
— Все матерятся. Я вот знаю все ругательные слова и их производные, и матерюсь, когда не могу сдержать эмоций.
— А я не матерюсь, волю тренирую. Сказал: ни хрена, считай – выругался матом.
Алёна закусила губу, чтобы не расхохотаться в голос, потому что вспомнила разговор с Викой, после первой встречи с Шауриным.
— А пиво пьешь? Я вот не видела, чтобы ты пиво пил.
— Нет. И пиво я не пью. Вообще. У меня от него голова болит. Дико просто. Поэтому пиво я не пью.
Алёна развеселилась и сложила руки на груди:
— Ванечка, ну ты у меня точно Божество. И как тебя только угораздило связаться с таким несовершенным человеком, как я. Я и пиво пью, и матерюсь…
— Вот сам не знаю. Нашел себе занозу. Это все та официантка виновата. Облила меня, я так и знал, что ничего хорошего после этого меня не ждет. Это чё? — вытащил из шкафа цветастый сарафан.
— О, это мой новый сарафанчик, я его пару раз всего надевала. На работу.
— Его? — изобразил на лице пренебрежение. — Ты в этом ходишь на работу? Это же цветочная поляна.
— Да. И в этом, — показала ему бледно-розовую блузку с рукавами фонариками и бантиками на кокетке.
Он, будто примеряя, приложил вешалку с блузкой к ее груди и посмотрел критически:
— Я б тебя сразу уволил. Доктор, ты ж серьезный человек. А это детский сад какой-то.
— Ты правильно говоришь. Детский сад. Я же с детками работаю, потому должна выглядеть так, чтобы деточки мне доверяли. Они же от меня разбегутся и плакать начнут, если я приду в строгом костюме и в очках. Потому я одеваюсь так, чтобы им нравилось: просто, ярко, иногда по-домашнему, иногда косички заплетаю.
— Ну если так, то ладно. Я ж не знаю вашей специфики. Принимается. Зачет тебе по рабочему гардеробу.
— Сложная у нас специфика. Очень сложная. Работаешь с детьми, а в результате все равно выходишь на родителей, — задумчиво сказала она. — Так, чего ты тут залип? Ну-ка, Твою-Мать-Величество, подвинь-ка свою королевскую задницу дай пройти, — шлепнула его по мягкому месту.
Не обращая внимание на Алёнкины протесты, Ваня замер у другой секции.
— Вот, это уже кое-что, — одобрил он и вытащил жемчужно-серую кожаную юбку-карандаш.
— В этом я тоже на работу ходила, на конференции там всякие…
— Нормально ты ходишь по конференциям… На, надевай «цветочную поляну», — вернул юбку на место и сунул ей вешалку с цветастым сарафаном.
— Нет, ну ты посмотри на себя и на меня, — приложила к себе сарафан и уставилась в зеркало. Шаурин вечером вырядился в рубашку-милитари зелено-палевого цвета с закатанными до локтей рукавами и черные брюки.
— Ну и нормально, там вон на поляне есть зеленые цветочки. В цвете сойдемся. Напяливай. Я буду крутой босс, а ты нежная мурка.
— Да уж, конечно! — воскликнула она. — Крутой босс. Ванечка, мы сегодня делаем вечер, как ты не понимаешь. Все ждут нашего появления. Ты вот когда приказы издаешь у себя на работе, печать ставишь? Ставишь. Вот сегодня у нас с тобой «печать». А то ты вчера заявление сделал, а печать не поставил. Потому мы сегодня должны быть едины духом. Увидят тебя в «милитари», а меня в «цветочной поляне» и скажут: Вот что этот красавец нашел в этой паршивой овце? А в этом… — достала бежевое платье-рубашку типа сафари, на пуговицах, — скажут: Ах, ёпрст, да они ж созданы друг для друга! — Алёнка в чувствах залилась злорадным смехом, Шаурин поддержал ее, глубокомысленно хмыкнув. — Смотри, тут и карманчики есть накладные, и погончики. А нежную мурку я тебе и так сыграю. Хотя нет, не получится. Я уже со всеми перелаялась, мне уже никто не поверит.
— Сиди уже молчи, как раньше. Пусть все и дальше гадают, что я в тебе такого нашел, чего они не заметили. Напяливай давай и поехали.
Алёнка бросила платье на кровать, расстегнула на нем крупные пуговицы.
— Короче, все плохо тут у тебя. — Ваня закрыл дверцу гардеробной.
— Нормально у меня там все.
— Хуже просто не бывает.
Вскинув глаза, Алёна увидела на лице Шаурина гадкую, но такую обаятельную ироничную улыбочку.
— Ты чувствуешь, да? Что я уже в поиске тяжелого предмета, — пригрозила.
— Ладно, нормально. Но все равно надо тебя с Катькой по магазинам отправить. Катька такая шмоточница, она тебе подскажет, куда смотреть и что покупать.
— Твоя Катька покупает такие вещи, которые я, скромный одинокий психолог, не могу себе позволить.
— Я дам тебе денег. — Заметил ее недобрый взгляд. — И только не надо сейчас по-идиотски оскорбляться. И из меня идиота не надо делать. Ты же умная, все понимаешь. Мало ли куда нам придется вместе выйти. Я вот тоже дома хожу в шортах с пальмами…
— Ладно, с этим мы потом разберемся. Пока что у тебя нет повода волноваться по поводу моего гардероба.
Ваня усмехнулся:
— Вот всем бы скромным одиноким психологам иметь такую квартиру. Сколько тут – метров восемьдесят-девяносто площади?
— Квартира моя, законная, честно заработанная, можно сказать. Да, восемьдесят пять с лоджиями. Это мне от родителей досталось, а с ремонтом дядя помог. Он иногда балует меня деньгами, такое бывает. Не могу ему отказать.
— И не надо отказывать. Дают – бери, бьют – беги.
— Вот, другое дело, — застегнула на поясе коричневый кожаный ремешок. Одернула платье и посмотрела на свое отражение. — Я же говорила.
— Ага, пойдем. Разорвем на куски сознание этим отчужденцам человечества.
— И только попробуй при всех назвать меня Муркой.
— Ляпнешь что-нибудь про мою королевскую задницу – придушу.
ГЛАВА 9
— Про что работаем, Доктор? — вкрадчиво спросил Иван, и Алёна, оторвавшись от созерцания толпы веселящихся на свадьбе Радченко гостей, повернулась и дрогнула губами в мягкой улыбке.
— Веду наблюдение, — загадочно произнесла вполголоса, — пытаюсь найти любовниц и любовников.
— Получается?
— Три парочки точно нашла.
— Вот видишь, а боялась, что умрешь со скуки. Даже здесь для тебя нашлось развлечение.
— Ванечка, этот страх был продиктован одиночеством. С тобой, милый, мне нигде не скучно и совсем не страшно.
Иван, очевидно, хотел что-то сказать, но сдержался: за столик вернулся Бардин. Из-за ссоры с Валетом Леночка отказалась сидеть в их компании, что Валентина невероятно расстроило. Он, как видно, очень надеялся, что в этот вечер они все-таки смогут прийти к какому-то взаимопониманию. Особенно его нервировал тот факт, что Леночка никому не отказывала в танце. И правильно. Для личной драмы можно найти другое место, а на свадьбе друзей нужно веселиться, насколько позволяет окружение и атмосфера. А атмосфера позволяла, хоть и пафосно все было, и вычурно, — с парадной лепниной торжественного зала, кованными орнаментами, классической мебелью цвета слоновой кости и множеством зеленых растений. Не говоря уже о собравшемся блестящем обществе.