Голод

Сейчас она снова начнет копаться в прошлом. Как дом ее приемной матери становился все грязнее, а на убогую еду налетали мухи. Мыла в доме не было.
– Бедная мамочка Фрида.
Она проводит рукой по подолу юбки.
– Жизнь и собственное тело предали ее, но внутри она оставалась все такой же. Она поддерживала во мне жизнь, это точно. Кашляла все хуже, худела и таяла на глазах, но заботилась о том, чтобы я не пропала. Лежа в постели, уже почти прозрачная, рядом с ней – целая гора окровавленных тряпок, в которые она кашляла. «У крови вкус железа, – говорила мне Фрида, – с ней из меня уходят силы.
Проклятая Бриккен. Наивная и примитивная, как дешевая картинка.
Неужели кожа Руара стала бы такой же прозрачной, если бы он сам дождался своего конца или так и остался лежать на просторах? Бу родился таким тоненьким, что на свет можно было смотреть. Так все начинается, так и заканчивается.
– Только один раз я видела, как плачет моя приемная мать. Это было в тот раз, когда маленькая Грета упала и расцарапала коленку. Прибежала ко мне в кухню, вцепилась в мою одежду и заплакала. Ранка болела, я обмывала, дула на нее и гладила девочку. Маленькая Грета уткнулась лицом мне в ключицу. Тут я услышала, как Фрида всхлипнула. Ее младшенькая пробежала мимо нее, ко мне.
Бриккен буквально купается в страданиях. Прищелкивает языком.
– Фрида лежала рядом, пока я заклеивала ранку – всего в метре от нас, совершенно невидимая. Ее никто не замечал, она словно уже превратилась в воздух. Снаружи люди шли друг к другу, но к ней никто не хотел идти, и сама она уже никогда не сможет никуда пойти. Тут Фрида расплакалась.
Бриккен поправляет карандаш, лежащий на столе.
– Она все знала, – говорит она мне. – «Как увидите, что я мертвая и холодная, пойдите к Хаммарлундам». Так она сказала.
Когда Фрида умерла, к Хаммарлундам никто не пошел – они вообще никуда не пошли. Малыши столпились вокруг Бриккен, прижимаясь к ней. Еще долго после того, как их мать остыла, они сидели и ждали, что время повернет вспять. На кухонном диванчике лежала их мама с восковым лицом. Наконец Бриккен удалось высвободиться из рук младших, вынести из дома страшные слова и пойти, чтобы кому-нибудь их передать. Когда Бриккен вернулась с помощью, Аста и Грета сидели, забившись под стол. Пальцы ног Асты торчали из-под скатерти.
– Они сидели на полу, обнявшись, – рассказывает Бриккен. – Тут-то я пожалела, что привела тех в деревянных ботинках, что вынесли вон их мать, и того, в синей рубашке, поставившего рыбные очистки для Фридиной кошки.
«Они сидели на полу, обнявшись, – думаю я и смотрю на дверь нашей собственной кухни, на доску в углу, которая всегда скрипит. – Однажды мы лежали на твоем полу, когда тебя не было дома, от него пахло мылом и свежестью, и мы были счастливы, об этом ты ничего не знаешь. Ты слишком занята перемалыванием того, что, как тебе кажется, ты знаешь». Очки, сидящие у нее на переносице, были у них с Руаром общие, именно он приклеил одно из стекол к оправе – его отпечаток пальца как грязная отметка на кусочке скотча. Теперь, когда она хочет выбросить все, что напоминает о нем – вышвырнет ли она и их тоже, если я напомню ей об этом?
Отбросив эту мысль, я слушаю и размышляю.
Тогда, давным-давно, у Фриды была серая полосатая кошка. Пропавшая кошка Бриккен была пятнистая. Идея принадлежала Дагу, когда одна из кошек, живших в Рэвбакке, забралась к нам в сарай, чтобы родить.
– Давай оставим себе одного, – предложил Даг. Конечно, ведь не ему потом заботиться о котенке и убирать за ним. Овчарка зарычала в полном согласии.
Когда настало время, самого шумного и прыгучего котенка не оказалось на месте. Остальных я отправила в дальний путь, а ее так и не нашла. И вот когда я собиралась положить одежду на полку в шкафу, то услышала звуки из камина у двери.
– Руар!!
Голос надломился. Он взбежал вверх по лестнице, следом за ним Даг. Они открыли дверцу камина. Внутри сверкнули два огонька, что-то лохматое повисло на пальце у Руара. Даг улыбался. Ясное дело – это он не справился с задачей, несмотря на мою просьбу. Курбитс терлась о наши ноги и мяукала на птиц за окном. Иногда Руар сидел, держа ее на коленях – в такие минуты он не замечал меня. Решая кроссворды, он опускал левую руку и гладил по спине Курбитс, когда она проходила мимо.
 
– Красавица, – говорил он. – Моя кошечка.
В эти минуты он разговаривал не со мной.
Кошка хвасталась таким отношением, раздувалась от гордости, смотрела на меня свысока и мурлыкала.
В финальной сцене кошке Фриды тоже дали рыбу. Пока она ела, синий рукав приставил к ее голове ружье. Животное вздрогнуло. Шубка окрасилась кровью, кошка дрыгнула ногами и умерла посреди лужи на полу. Бриккен зажимает рот рукой, рассказывая об этом, но крик все равно прорывается наружу, через кожу и плоть. Маленькая Аста тряслась всем телом. Альвар описался от страха, когда его вытащили из дома. Потом подожгли угол, и дети видели, как их дом сгорел дотла. Лишь много лет спустя Бриккен узнала, зачем это было сделано: вокруг того, кто кашляет кровью, в тканях и мебели поселяется смерть.
Потом настал аукцион. Крестьяне косо смотрели на малолетних работников, но одному из них нужна была помощница, и он потянул за руку девочку, которую купил, пока рука Альвара не вырвалась из руки Бриккен. Ответственность за маленьких детей Фриды разошлась по деревне, как кусочек масла на сковороде. Старших взяли на хутора батрачить. Аста и Грета были слишком маленькие, от них никакой пользы, так что их отдали в приют. Представляю себе, как медленно там тянулось время, как урчали животы.
Бриккен стала служанкой в Глёссбу, доедала остатки с чужих тарелок. Семь лет на нее плевали, били палками и деревянными ложками, кидали в нее ведра.
Жизнь человека может превратиться в ад многими способами.
На двери в комнате Бриккен не было замка. Она забеременела, и ее вышвырнули на улицу. Когда родился ее Эмиль, у нее не оставалось ни единого эре, но вскоре и просить стало не у кого. Европу только что приговорили к пребыванию в аду на четыре с лишним года, еды не хватало, Государственный банк начал печатать однокроновые купюры, и время тянулось медленно-медленно, до самого наступления мира, когда она встретила Руара. Хотя не знаю, правда ли это – у нее все всегда так сентиментально.
Историю о том, как Руар починил ее велосипед, а потом повел ее знакомиться с матерью, я знаю наизусть. По крайней мере, так ее помнит Бриккен, но он именно таким и был, так почему бы и нет? Тогда, как и недавно, он носил подтяжки и металлические пряжки. Он стал для нее подтяжками, а она для него – стала частью кухни в этом доме. О ней говорили, что она была самой красивой девушкой в деревне, но я ей об этом не рассказываю. Несколько месяцев спустя они поженились. Она первая заполучила его, но и я помню, как он решительным движением ставил свои сапоги возле двери, вешал на крючок куртку, пахнущую землей, сыростью и лесом.
Эмиль прожил с ними все те трудные годы. Потом нашел себе работу на севере, где моча замерзает до того, как достигает земли. Даг редко говорил о брате, вообще почти никогда, но и Бриккен почти не упоминала Эмиля, хотя у нее рот редко закрывается. Лишь иногда из ее горла вырывался сдавленный стон, горький и странный, потом она замолкала, вставала, ставила новый кофейник и начинала говорить своим обычным голосом.
Руар. Эмиль. Даг. Бу. Все сыновья, выросшие в этом доме. Кажется, я точно знаю, когда был сделан Бу. Это было утро самого обычного рабочего дня, когда Руар, как обычно, посолил яйцо и съел его ложечкой. Потом пошел в сарай, чтобы принести инструменты, свои и Дага. Пора было отправляться в лес. Я протирала стол тряпкой, подрагивая от холода, видела, как он шел через двор. В то утро я слишком быстро оделась после мытья, и сейчас подрагивала, ощущая сырость под одеждой. Даг все еще сидел за столом, ложка на полпути между тарелкой и ртом. Как обычно. Он встал, обошел вокруг кухонного стола, и я почувствовала его руки, обнимавшие меня – мы поднялись на второй этаж в спальню. Будь обычной, Кора. Стояла, склонившись над кроватью – пыхтение в ухо, неуклюжие пальцы, и везде запах Дага: в воздухе, на покрывале, на постельном белье. Он быстро кончил, сказал мне, что любит меня, и ушел.