Голод

Руар.
«Он как лес, – подумала я. – Отражение леса».
Потом: «Он и есть лес».
Лампа из окна осветила его, я увидела, как он проводит рукой по волосам. Он был такой красивый, но я ему об этом не сказала. Слезла со стола, поставила две кофейных чашки и вышла, чтобы его встретить. Мы ничего не сказали. Просто стояли в дверях – Руар с дождем в волосах, в промокшей отяжелевшей одежде. Я убрала с его лица мокрые волосы, стерла ладонью капли дождя. Он посмотрел мне в глаза, до самых глубин. Я ощутила холод его лица и тепло его тела. Но вот он прошел мимо меня с ружьем в руке, взял мозолистыми руками ключ и потянулся мимо меня, чтобы открыть оружейный шкаф. Я ощущала его теплое дыхание, и знала, что его губы скоро прикоснутся к моей шее.
Меня нисколько не смущало то, что вскоре произойдет.
Он поставил ружье на место. Затем остановился на мгновение, взглянул на коробки с патронами и баночки с таблетками. Потом снова на меня. Взял мою баночку, мое спокойствие, мои четвертинки. Засунул в карман брюк и провел рукой по моему плечу, прежде чем выйти прочь.
  
Унни
 
Дитя любви
 
Малышка не умерла, но, казалось, будто он ее убил. Ее, которой предназначалось все самое лучшее. Когда ей было около двух, я уже видела в ее походке поступь Армуда. Пытаясь объяснить что-нибудь, она размахивала в воздухе пальцами, как делал он. Маленький человечек, созданный для того, чтобы быть любимым, обожавший ягоды в молоке, ягоды просто в кружке, ягоды на земле. На щеках часто красовались полоски после приключений, где что-то пошло не по плану, лицо липкое, коленки расцарапанные. Но куда чаще она сияла, как солнышко. Длинные ресницы ложились на ее кругленькие щечки. Непричесанные мысли, в которых сплетались фантазии, игры, мечты и сны о единорогах, гномах и нечисти. Сказки и разговоры она могла слушать бесконечно – продолжала фантазировать даже во сне, в точности как ее отец. И она все могла сама, преисполненная мужества и уверенности в себе.
– Я сама! Я могу достать ту палку!
Она любила сидеть в тележке и смотреть, как вы с Туне Амалией пускаете змея, она тянула к нему ручонки, когда он взлетал, и хотела унестись вместе с ним к солнцу.
То, что произошло с ней – мое горе и моя большая боль.
Малышка обожала еду – платьице в пятнах ягод, картофельное пюре с молоком по всему лицу, ее пальцы в масле, когда мы дома. На ее второй день рождения я хотела подарить ей взбитые сливки – с самого лета откладывала монетки в банку, представляя себе, как она будет радоваться и вся в них перепачкается. Я знала, что она и вас угостит: однажды утром, когда я собиралась в Рэвбакку, она предлагала всем напиться росы из ее ладошек, очень хотела, чтобы всем хватило.
– Пазалуста, угосяйетсь!
Когда я отсутствовала, а потом возвращалась домой, она всегда бежала мне навстречу и кричала:
– Пивет!
Ноги у нее всегда были покрыты синяками после игр, где вам приходилось изображать грабителей, или ковбоев, или полицейских, или индейцев, а Малышка всегда желала быть похищенным котенком. Она была сама радость – рассказывала о феях и троллях, как Армуд, улыбалась и смеялась. Она любила жизнь, а жизнь любила ее. Если ее улыбка гасла, я знала: пришел он. Тут она будто застывала от ужаса. Глаза бегали. В одно мгновение он мог превратить ее в тонкий листок рисовой бумаги.
Он приходил все чаще, вел себя все наглее. Однажды я заметила его краем глаза, работая на полях Рэвбакки, и с трудом сдержалась от тошноты. В первый раз, когда Малышка случайно оказалась рядом с ним, он столкнул ее в грязь носком сапога. В тот день прошел дождь, размытая грязь попала ей в рот, но она ничего не сказала, только тихонько плакала, когда Туне Амалия тихонько подкралась и унесла ее.
– Мамочка, когда я вырасту, я куплю тебе веревку, чтобы завязать между деревьями, – сказала мне в тот вечер Туне Амалия. – Тогда ты будешь заранее слышать по его реву, что тебе пора сказать нам, чтобы мы уходили.
 
Снова и снова звучали его шаги на нашем дворе. Позавчера, завтра и на следующий день, на следующий год, всегда. Руки, тискающие мое тело. Тяжелые кулаки и острые зубы. Со временем и по ночам. Я просыпалась от ритмичного постукивания по земле перед домом. Это означало, что он выпил, я слышала это по походке и по его дыханию за окном. Сон как рукой снимало. По спине холодный пот.
– Просыпайтесь! Скорее!
Страх начинается в животе. Там он загорается и разносится с кровью. Пробирается в грудь, легкие, в голову, выжигает органы и ткань до коричневого, до черного как сажа. Парализует тело, превращая его в труп, когда ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Скорее, наружу! Я дам вам малышку.
Времени на объяснения не было, да они и не требовались. Вы с Туне Амалией выпрыгивали из окна, ведущего на заднюю сторону дома. Туне Амалия чуть не забыла свою куклу, ее юбка зацепилась за гвоздь, но она вырвалась и пустилась прочь. Я подала тебе Малышку, ты взял ее и побежал к лесной тропинке. Она плакала, но ты, Руар, закрыл ей рот ладонью и прошептал ей в ухо:
– Тихо, Малышка! Я дам тебе ягод, когда мы придем туда.
Ее глаза блеснули, прежде чем вы скрылись за деревьями. Рот беззвучно открыт. Звездочка моя. Августовские ночи черны, я едва видела вас, и вот лес скрыл вас.
Храни их, вышка!
Я повернулась лицом к двери, когда он вошел. Сотрясение от его шагов передалось по доскам пола в мои ступни. Мои глаза словно из стекла, вся я как чучело животного. Я стояла неподвижно – он подошел ближе. Грязные сальные волосы, безразличное лицо с красными пятнами.
Он поднес руки к пряжке на брючном ремне.
– Тощая, страшная баба, – проговорил он. – Это тебе понравится.
Мое лицо на подушке. За окном ночное небо, я могу увидеть его, если взгляну из-под ресниц. Две звезды светили особенно ярко среди прочих, и я верила, что они мои друзья.
Потом его подбородок падал на грудь. Голова тяжело валилась на сторону, когда он засыпал. Я сворачивалась клубочком, стараясь сделаться невидимой, экономя воздух в легких в ожидании того, когда он уйдет.
«Держись, Унни. Нет смысла переживать попусту».
Каждый раз, когда он уходил, закончив свое дело, я поднималась и застегивала одежду. За окном ничего не менялось. Ветер вел себя как обычно. Иногда светило солнце. Кольцо на пальце сияло по-прежнему, и я хваталась за него, как за спасательный круг. Потом я отправлялась к вышке, и находила вас там – вы лежали, тесно прижавшись друг к другу, с перепуганными лицами, я сплетала свои пальцы с вашими, согревала вас своей шалью и жиденьким супом. По пути домой вы крались по сугробам, тесно прижавшись ко мне. Туне Амалия шла, крепко сжимая Беатрис и засунув пальцы в рот, хотя она уже совсем большая. Ее пальцы побелели от холода. Когда я взяла ее ладонь в свою, пытаясь согреть, пальцы показались мне жутковато холодными и безжизненными.
Пришла осень с запахом преющих опавших листьев. Я боролась с холодом, закладывая щели в рамах мхом и натягивая одеяло вам до подбородка, когда вы ложились спать, но это не помогало: холод пробирал нас изнутри. Мы стали похожими на тени. Вы не сводили с меня глаз. Держась друг за друга, постоянно смотрели на меня, ловя выражение моего лица. Ты, Руар, все больше с упреком. Почему я это допускаю? Будущее очерчено предельно ясно. Такими мы и останемся. Лежа в темноте, я каждый раз надеялась, что за ночь все как-то образуется, что не придется снова выдергивать вас из постели и отправлять досыпать под открытым небом, что этой ночь мы поспим под своим одеялом и проснемся с улыбками, найдем решение.
Самые суровые удары всегда достаются ребенку.
Он всегда появлялся неожиданно, без всякого предупреждения, сколько бы я ни собиралась с мужеством, делая непроницаемое лицо. Он грабил нас, отбирая все прекрасное. Тем не менее, птицы продолжали петь. Моя маленькая ива боролась, пытаясь выжить на неплодородной земле. После всего я хваталась за голову, но через некоторое время разжимала руки. Вплоть до того дня. В тот день погода стояла безветренная, и, почувствовав холодок в затылке, я поняла, что он идет.