Голод

Туне Амалия видела сны, улыбалась, положив щеку на свою Беатрис. Ты лежал рядом с ней, закрыв глаза. Сны твоей сестры не выцветали от столкновения с реальностью. Твое непобедимое желание жить не поддавалось порывистому ветру. Чего же хочу я? Я хочу вам добра. Все так просто. Я провела по вашим затылкам и спинам кончиками пальцев, которым случалось убивать, но внутри крепло сознание, что я сделала правильный выбор, и мое прикосновение вас не испачкает. Гордость, хотя и с горьким привкусом. Потом и мои глаза закрылись. Перед рассветом я заснула, а когда проснулась, в доме было холодно и сыро. Я воровала, сожалела, сворачивала птицам шеи, сокрушалась и снова воровала. Такой я вошла в ту весну. Но с усталостью нарастала и гордость. Я смогла. Преодолела.
И вот холод отступил. Вернулось весеннее тепло, словно любовник, по которому так тосковали, и растопило снег. Начали пробиваться листочки – так много листочков на каждом дереве, но Малышки с нами не было, так что деревья и почки на них – словно глянец поверх серого.
Тоска. Удушливая тоска. Жители деревни смотрели на меня с полей глазами дохлой вороны. Юханна, помешанная на грибах, спешила мимо, избегая встречаться со мной глазами. Из-за Малышки? Или из-за куска хлеба, который я украла? Возможно, они всегда так на меня смотрели. Как-никак, Уютный уголок был только почти наш, а эта страна почти наша. А я застряла где-то посредине, не принадлежа ни к той, ни к этой. Хрипловатый голос с ноткой тревоги и странное произношение, не желающее исчезать. Но ради вас – вперед. Так что я смазала маслом качели, которые сделал для вас Армуд из доски от забора, которую он отшлифовал собственными руками. Волокна дерева засияли, качели завертелись на веревках под цветущей яблоней.
А затем наступило невыносимо жаркое лето. Их пяти человек в нашей семье осталось трое, и я подумала, что прошла через все. Все внутри сжималось, когда я думала о дочери, которую потеряла. В деревне я оглядывала жадным взглядом детей – грязных, нечесаных, неухоженных. Но нигде не видела девочку с веснушками как у моей Малышки. Минуты и годы проползали мимо, но я никогда не видела ее с другими детьми возле школ, среди играющих детей в канаве или на полях, как ни вглядывалась в каждое детское личико. Глаза чужих детей смотрели на меня, напоминая о моей Малышке – но это была не она. Позднее я услышала, что ее отдали в другую деревню, к одинокой маме с множеством детей. Той женщине нужны были деньги, и она была не злее других. Я надеялась, что у моей девочки есть теплая постель и ее там не бьют слишком сильно.
Сосны охраняли наш дом, но над другими деревьями они власти не имели. Однажды после обеда небо потемнело – лес набросился на нас, желая нас убить. Потом я услышала, что где-то взорвалась печь для обжига угля, а пострадавший мальчик, кинувшийся бежать, разнес огонь по лесу. Его нашли обугленным, он лежал лицом вниз. Пожар шептал где-то вдалеке. Правда, из-за него хозяин был занят и не приходил к нам, но пожар мог накинуться и на нас тоже, если бы ветер переменился.
– Мамочка, мне страшно! – сказал Туне Амалия, когда мы стояли у окна, выглядывая наружу.
– Огонь далеко, пчелка моя, – ответила я. – Иди играй и не тревожься.
Твоя сестра ушла к печи, но ты не сводил глаз с черного облака дыма – ты знал не хуже меня, как быстро может распространиться пожар, если ветер переменится и подует в нашу сторону. Это происходило в самые светлые дни года, солнце слепило нас через окно, светило в глаза на фоне черного дыма лесного пожара. Через некоторое время ты занялся своими делами, но то и дело поглядывал в окно на дым.
– А что, если он доберется сюда, мамочка?
Я погладила тебя по спине и увидела, как дым приближается к нам. В доме запахло гарью. Ты так побледнел, Руар! Туне Амалия перестала играть, заплакала, закрыв лицо руками.
– А если огонь доберется сюда, мамочка? Где мы тогда будем жить?
Какие глаза были бы сейчас у Малышки – большие и круглые от страха?
 
– Это наш дом, – ответила я. – Мы будем жить здесь, а огонь пусть убирается прочь.
Теперь пожар бормотал чуть громче, не слишком, но в природе все так переменчиво. Мне придется смочить дом и землю вокруг нас. Больше никто из нашей семьи не будет принесен в жертву лесу.
– Оставайся в доме, Туне Амалия, – сказала я, беря в руки ведро. – Руар, пойдем со мной, поможешь носить воду из колодца!
Туне Амалия подняла голову от тарелки.
– Но я должна забрать свою куклу, мамочка! – сказала она и потянула за рукав кофты. – Беатрис осталась на вышке, когда мы там играли!
Я покачала головой, сделала предупреждающий жест рукой, прежде чем закрыть дверь.
– Только не сейчас, Туне Амалия, там слишком опасно. Приберись, подмети пол и оставайся в доме!
Горящая округа. Пока вдалеке, но скоро наши тропинки, охотничья вышка и сонно покачивающиеся кувшинки на нашем озерце будут окружены огнем. До нас доносились выкрики, звон сирен и топот копыт. Мы таскали воду из колодца, носили и выливали. Ведро за ведром лили на сухую траву и красные доски. Армуд наносил бы воды быстрее, но дом еще стоял, когда начало темнеть. Яблони махали ветвями, поддерживая нас. Ведь они вырастут большими и мощными, принесут плоды? Ведь мы останемся здесь жить? Самое важное, что есть у бедняка – это его мечты и упрямство, чтобы продолжать в них верить. Без мечтаний человек не может гасить огонь, искать еду и гладить детские щечки. Просто влачит существование.
Туне Амалия вышла к нам, ее ночная рубашка волочилась по траве.
– Мама, я хочу писать.
– Пошли, только скорее.
Я помогла ей, подержала рубашку, когда она села на горшок в доме, но мои мысли были далеко. Как медленно она писает! Я даже не посмотрела толком на ее попку и тоненькие мягкие ножки. Не знала тогда, что надо было смотреть. Я пожелала ей спокойной ночи, повернув лицо к окну – мои мысли были уже там, снаружи. Одной рукой я поправила на ней одеяло и увидела, как ты борешься один, маленький, но решительный.
– Спи, моя пчелка. Надо набраться сил для завтрашнего дня.
Туне Амалия все не могла успокоиться, хотя и устала.
– Мамочка, ты заберешь мою куклу? Беатрис там совсем одна.
Отсветы огня, тучи сажи виднелись так отчетливо. Лишь бы ветер не повернулся.
– Поспи пока без куклы. Если она сгорит, я сошью тебе новую.
– Сгорит?!
В ее глаза вновь блеснули слезы. Потом она отвернулась от меня и закрыла глаза. Ее волосы рассыпались по подушке, как льняные нити. Это согревало меня изнутри, когда я поспешила наружу, чтобы продолжать лить воду. Грохот приближался. Как громко вокруг трещало! Мои глаза остановились на нашей прекрасной иве. Сколько раз она снимала боль, сколько раз помогала нам, но теперь ее ветви грозили тебе и Туне Амалии пожаром и смертью. Если огонь подберется к дереву, пожар возьмет нас всех. Ты сбегал за пилой, и я принялась пилить – страх удваивал мои силы. Пожар бушевал за деревьями, а я налегала на пилу. Серо-черное месиво скрыло свет. Я отдалась страху, он прибавлял мне сил, и я пилила, пока моя прекрасная ива не затрещала – ее ствол и крона упали на забор. Деревья вокруг нее не решались вздохнуть, скорбя по погибшей подруге – затаив дыхание, они вцепились друг в друга своими корнями. А мы продолжали носить воду и лить, лить, лить.
Вскоре запах дыма стал спадать. Видать, мужики из деревни и их лошади отлично потрудились, от пожара осталась лишь узкая полоса – если ветер не усилится, все обойдется. Мы продолжали носить воду и лить ее. Выкрики тех, кто тушил пожар, продолжались весь вечер, но сирены звучала тише, и, больше не видя столба дыма, мы осознали, что самая большая опасность миновала. Вся я пропахла дымом, когда мы ближе к ночи вернулись в дом.
Из-под одеяла не торчала лохматая головка с Беатрис у подбородка.
Кукла осталась на вышке.
Так сказала Туне Амалия.
Девочка моя.
Мой скелет превратился в сосульку и развалился.