Избранные эссе

Но, оставив в стороне эти специфические особенности фашизма, определим только те основные свойства, которые говорят нам о его принадлежности к тому же самому драконову телу. Мы увидим ту же борьбу против человеческой личности, тот же культ коллектива, ненависть к свободе, обязательность известного стандартного миросозерцания, восприятия основных принципов фашизма чисто догматических, без рассуждений и с благоговением. Наконец и отношение к вождю носит такой же характер, как и в Советской России. Вождь так же непогрешим, так же диктует не только основные принципы обязательного миросозерцания, но и директивы на текучие потребности каждого дня. Сила также заменяет право, вводится в обиход начало насилия. Оговорюсь только(ещё раз), что благодаря некоторым специфическим условиям и типу основного идола этатизма, а также месту, где его культ развивается, все черты общие с коммунизмом кажутся несколько более бледными, не так ясно выражены, притенены. Но, в сущности, между ними никакой принципиальной разницы нет. Можно сказать так: коммунизм строился на обширном пустом месте, и потому по своему усмотрению возводил стены воздвигаемого здания. Для фашизма — было необходимо считаться с развалинами стен, среди которых он строил новые, и они несколько видоизменили его собственный замысел.
Наконец, третий тоталитаризм — религия расы, проповедуемая в современной Германии. В смысле лежащей в основе этой религии идеи надо сказать, что она, безусловно, беднее, партикулярнее и даже провинциальнее идеи коммунизма. Коммунизм может претендовать на некоторый универсализм, на всеобъемлемость своего основного принципа. КОММУНИЗМЫ могут развиваться в различных расах и государствах, не соперничая друг с другом, а наоборот подкрепляя и поддерживая друг друга. Везде есть хижины объявляющие войну дворцам, пролетарии всех стран могут соединиться, лишь выигрывая от этого соединения. В расизме положение противоположное. Перед человеком, принявшим современный расизм, стоят две возможности: или он примет расизм в его германской редакции и вместе с Гитлером и Розенбергом уверует в особую «мессианскую» избранность германской расы, которой должны подчиниться все низшие расы, в том числе и его собственная. Или же он, приняв основной принцип расы, создаёт свою собственную расу–избранницу, которой должны покориться все остальные. Обе эти возможности легко себе представить, да они и в реальности существуют. Но первая из них вряд ли может найти широкое распространение и создать подлинный пафос просто потому, что вряд ли широкие слои любого народа с восторгом согласятся с тем, что они должны быть отданы в рабство какому‑то другому, особо «избранному» народу. Вторая же версия расизма обрекает его на распространение в узких пределах одной расы, с вечным и ничем неразрешимым соперничеством с любой другой расой. Тут возможна лишь борьба всех против всех, причём борьба не имеющая в перспективе никакой надежды на победу. Разве только в её процессе все противники будут поголовно истреблены. В этом основная идейная слабость расистских концепций тоталитаризма. И в этом, разумеется, он гораздо провинциальнее, местечковее коммунизма. Но есть в расизме и стороны делающие его во многих отношениях сильнее, чем коммунизм. Он апеллирует не только к внешним интересам человека. Он апеллирует к самой его природе, к его крови, к глубинным, подспудным инстинктам человеческой души, к каким то полузабытым зовам природы. Он органичнее (как ни странно), я бы сказала он материалистичнее коммунизма, который по сравнению с ним является некой мозговой выдумкой и сам рационалистичен, сух и не почвенен.
Расизм это мистика биологии, это религия космических сил, некий дух выпущенный алхимиком из бутылки и не желающий в эту бутылку возвращаться. В расизме всё время слышаться гулы и стоны «демонов глухонемых». Древний пан воскресает, магическая сила крови подчиняет себе обезглаголствованное человечество. И магия его чрезвычайно сильна, наркотическая сила отравляет и возбуждает. Можно сказать, что как материал для образования языческой религии, он гораздо богаче коммунизма. А, кроме того, он в противовес коммунизму, открыто признаёт этот религиозный языческий характер. И этим самым можно сказать, что как религия, он гораздо более осуществленен, чем коммунизм, который и до сих пор не может отделаться от скептицизма эпохи просвещения, хотя этот скептицизм чисто внешний, чисто словесный, ничего не меняющий в его подлинной сути. Таков мистический лик расизма. Как же он осуществляет себя в мире? Тут сходство с его братьями по религии тоталитарности, особенно разительно. Кровь, положенная в основу всего, конечно, совершенно не совместима с духовной реальностью личности. Личность управляется — (разве только даётся ей возможность существовать в лице личности вождя), но на самом деле он не личность в нашем смысле слова, а он некое ипостасное проявление всё той же безличной священной германской крови.
 
Личность упраздняется — свобода также упраздняется перед лицом высшей ценности, влекущей к господству своих избранников судьбы.
Так же, как и в коммунизме, тоталитарность миросозерцания уничтожает возможность существования иных взглядов, уклонения, разногласия, разномыслия… Человек должен мыслить так, как это выгодно для целого, а выгода определяется непогрешимым мнением вождей. Творчество также отменяется, потому что творчество есть продукт свободы, а когда дело идёт о коренных и не отменяемых биологических процессах, то ни свободы, ни творчества не нужно — они сами за себя постоят. Ведётся борьба с иными расами, особенно с объявленной низшей расой — еврейством. Это логично с точки зрения расового отбора. Ведётся борьба с другими религиями, потому что расизм объявлен единой религиозной истиной, а сосуществование двух истин невозможно. Если объединить то общее, что есть в проявлениях этих трёх видов нового язычества, то всё же надо сказать, что им свойственна огромная сила, подлинный пафос, напряжение веры, жертвенная готовность каждого члена их огромного организма отдать себя на благо целого. Волевая потребность не только разрушать, но и строить, некоторая биологическая и органическая направленность.
Все они без предрассудков, без особой склонности к белым перчаткам, все они вдохновенные мясники, желающие раскромсать вселенную.
Говоря об их героях, об их сверхчеловеках, вождях, человекобогах и неожиданно чувствуешь какие то перепевы Ницшевских мотивов с одной стороны, с другой Смердяковского — «всё позволено» и, наконец, магического культа природно–человеческой силы, представителем которого был Рудольф Штейнер. Да! Духов давно старались выпустить из бутылки. Теперь, когда это сделано их назад не загонишь!
Таков передний план картины нарисованной мною в начале.
Дракон с тремя головами наименован. Его облик ясно виден и не возбуждает сомнения.
Но есть на этой картине и ещё одно существо, — это самая невинная царевна, томящаяся под угрозой его взора.
Под ней, я разумею современную демократию, конечно.
И вот тут мне хочется прямо и честно сказать: всякий — кто так или иначе чувствует себя связанным с демократией, всякий — кто ей чем‑либо обязан, всякий — кто в какой бы то ни было степени верит в её будущее возрождение — просто обязан сейчас без всякого лицемерия, жалости, оглядок на друзей и врагов, совершенно беспощадно провести свой суд над нею. Плоха наша царевна и мало чего стоит, сама виновата, что блуждала без пути, пока не попала в лапы дракона. Не могла не попасть. И более того, не выберется из них, если будет такой как была, потому что нечего противопоставить дракону. Нищета у неё полная.
Мы русские имеем в нашей литературе не только предуказания, касающиеся облика современных человекообразных религий — у Достоевского в «Великом Инквизиторе» или в Шигалёве, у Соловьёва в повести об Антихристе, — но с такой же прозорливой ясностью нам дан и облик современной демократии, особенно сильно и беспощадно у Герцена. Точно она и тогда была такая, какой стала теперь. И недаром Герцен западник и демократ в ужасе отвернулся от неё, недаром стал говорить о ней с такой безграничной горечью.