Избранные эссе
Тут‑то и кроется ключ к тому, чтобы понять что такое всякое Злое Творчество. Можно сказать парадоксально: Злое — отрицательное творчество в точно такой же мере, как и творчество положительное, имеет Божественное происхождение.
Источники этого творчества — Божья воля и Божий замысел, без которого никто и ничего творить не может. ОН есть премудрость и красота. В данном случае не так творят, как ОН говорил когда‑то: «Да будет свет!» В данном случае ОН творит непосредственно и через инструменты, которыми являются люди. И уже они своими индивидуальными свойствами сообщают творению положительный или отрицательный смысл. Смысл этого Божественного солнца дробиться в луже, океане, в капле росы и т. д., и Творчество есть таким образом некий Богочеловеческий акт. Поскольку человеческое начало всегда иное и никогда несовершенно, и всегда присутствует элемент зла, то и человеческое творчество по сравнению с Божественным замыслом всегда есть своего рода злое творчество. Влияние злого творчества всегда зависит от воспринимающего его субъекта, но является абсолютным злом только для того, кто его созидает. Для того, чтобы воспринимать чьё‑либо творение, надо как‑то в нём соучаствовать, его сопереживать. Если человек слеп, то он не видит картины, если глух — не слышит музыки. Но можно быть слепым и глухим не в буквальном смысле этого слова, и воспринимать или нет подлинный продукт творчества, и не все люди способны как бы сопережить продукт ТВОРЦА. Иными словами, Божественный замысел, преломившись в Творце, вторично преломляется в человеке, воспринимающем Творчество. Действие этого продукта зависит от того, кто его воспринимает. Мне хотелось бы нарисовать несколько схем объясняющих эту мысль.
I. — Бог. Божественный замысел
II. — Бог.
III. — Бог.
IV. — Бог.
Другими словами — I–е, т. е. Божественный замысел, во всяких случаях является положительным.
II–е, это Творец человек, он может быть положительным и отрицательным началом, как и во втором и третьем случае.
Воспринимающий творчество может воспринимать его троично:
а) или адекватно Творцу–человеку(в таком случае положительное творчество он воспринимает положительно, а при отрицательном — отрицательно);
б) или воспринимать всегда корректируя, сознательно исправляя искажённое, а, следовательно, он воспримет это творение в чистоте Божественного замысла;
в) и, наконец, он может воспринять искажённое творчество, без всякой корректировки, и в таком случае он в IV–м пункте схемы положительное воспримет как злое творчество.
Приведём пример: один человек смотрит на Рублёвскую Троицу и воспринимает её в прекрасной чистоте её замысла, тот же зритель смотрит на Вакха Леонардо да Винчи и воспринимает его как нечто злое. О таком человеке можно сказать, что нечистому всё нечисто. В приведённом примере о «Вакхе» уничтожается всякая реальность злого творчества. Он его преображает в себе — «для чистого всё чисто».
И первый случай является средним: положительное — положительно, злое — отрицательно, чистое — чисто, нечистое — нечисто. Таковы выводы из сопоставления Евангельских текстов о положительном творчестве с наличием злого, и мы нашли путь объяснить его существование, не удаляясь от первоначального утверждения Божественности всякого творческого акта
Христианство (эссе)
Источник - http://mere-marie.com/
«Розовое христианство» — где оно это розовое христианство?
У христианства нет цвета, потому что раскалённая до бела сталь не имеет цвета и на неё даже нельзя смотреть, чтобы его цвет определить.
Христианство, как раскалённая сталь, вонзается в сердце и испепеляет его. И тогда человек вопит: «Готово моё сердце, готово!»
И в этом всё христианство.
Но есть бесчисленные подмены христианства. Есть, например, религия «благоденственного и мирного жития», это как бы гармоничное сочетание правил с бытом. Сердце не испепеляется, а млеет в час богослужения. Свет не слепит, а ласкает. Что же? Может быть, блаженны млеющие, блаженны обласканные, мирные и безмятежные…
Христианство неким огромным болидом упало на нашу планету и раскололо её на две части.
Христианство падает в душу каждого человека, каждой нации, каждой эпохи и раскалывает их на две части. Одна часть спокойно продолжает жить как раньше жила, а другая начинает гореть. И эта горящая душа заполняет всё вокруг себя как зараза, как пожар, как поток, как печь огненная.
Раскалённая душа говорит: «Христос меня мучает. Блаженны мучимые Христовой тайной. Блаженно пылающее сердце, потому что оно готово!»
Отсюда всё, и отсюда вытекает так неправильно понимаемое Розановым «во Христе мир прогорк» — отсюда растёт монашество, подлинная аскетика, отсюда все бесчисленные наши кресты, тут и встреча лицом к лицу со смертью, тут Христов Крест, Христова Смерть.
Христианин крестится во Христову смерть.
Христианин венчается со смертью.
Христианин живёт всю жизнь рядом со смертью.
Характеристика нашего времени
Не буду повторять в тысячный раз характеристику нашего времени. Всякому, кто не слеп, очевидна его гибельность. Всякий, кто не глух, слышит подземные раскаты приближающегося землетрясения. Но есть в нашем времени одна черта, утверждение которой может показаться парадоксом, хотя, на первый взгляд. многое противоречиво. Парадокс этот заключается в том, что наше безбожное и не только не христианское, а даже скорее материалистическое, нигилистическое, логицированное время — вместе с тем, оказывается как бы преимущественно христианским и призванным раскрыть и утвердить христианскую тайну в мире. И этот парадокс доказывается не развитием каких‑либо христианских направлений, не наличием крупных богословов и не экуменическим движением — а самой сущностью нашей эпохи, с её гибельностью и её обнажённостью.
Какими идиллическими кажутся нам прошлые века. Как прочна и неприкосновенна была в них жизнь, уклад, границы государств, экономический строй, образ управления, мышления, стойкость философских систем, неторопливый темп жизни, прочность профессий, налаженность и крепость семей, святость и неприкосновенность частной собственности, мощь церковного организма…
Трёхмерное пространство казалось неразрушимым, а законы природы отрезали все пути чудесам. Прогресс эволюции медленно катил свои возы в гору, к общедоступному счастью, к точно вымеренной справедливости, к расчётливому братству человечества. Эта языческая жизнь зачастую проникала то в грубой, то в утончённой форме и в христианское сознание.
Но вот в наших домах зашатались и упали стены, и за ними оказались не знакомые улицы, к которым мы привыкли, а необъятный пустырь, по которому разгуливают все ветры вселенной. Жизнь оказалась короткой, непрочной и не очень дорого стоящей, а границы государств покоробились и сместились, воздушные замки рухнули, и на человеческую душу нахлынул первобытный хаос. Вместо самоуверенности нашей жизни и верности в судьбу к нам ворвалась смерть. Смерть сделала нас дальнозорче, прозорливее, смерть стёрла все узоры и причудливые рисунки жизни и заменила их простым и единственным рисунком КРЕСТА.
Человечество проснулось и, оглядываясь, с удивлением видит, что оно находится на Голгофе. И Голгофа постепенно становится единственным местом, в котором может находится человеческая душа, потому что остальное обличено, нереально, призрачно и недостаточно серьёзно.
Эпоха, когда человечество стоит у подножия Креста, эпоха когда человечество дышит страданиями. и когда в каждой человеческой душе образ Божий унижен, задушен, оплёван и распят, — это ли не христианская эпоха!
Бывают времена, когда можно быть глухим и слепым, но сейчас человек не может не слышать и не видеть. Язычество чувствует, как сгорают его рукотворные идолы, оно напрягает последние силы и воздвигает новых божков. Наступает грозное утро, кто знает может быть последнее утро в истории человечества, и кто сейчас не проснётся, тому уже не хватит времени… мучительное, пытающее, освобождающее утро. В его свете ясно виден вознесённый над миром Крест. Человек распинается на Кресте. Это ли не христианское время?