Грязная Гарди (СИ)

В раздевалке — пахнущей потом каморке без двери, имелось забранное решетками оконце. Сквозь него Гарди внимательно разглядела арену. Все, как и везде в подобных притонах. Площадка, залитая бетоном и обнесенная решеткой, темные ряды лавок, поднимающиеся по амфитеатру к потолку, усыпанному софитами и прожекторами. Потолок, как и бетонное покрытие, она оглядела особенно тщательно. Именно оттуда прилетали и выползали разные паршивые неожиданности. Пару разъемов она заметила, но они были небольшими, а значит, падающих прессов с неба можно было не ждать. Зато для горячей смолы или битого стекла они вполне годились.
В конце концов Гарди успокоилась и, усевшись на пол, закрыла глаза. Она знала, куда шла. И хотя подлости Сальвии были непредсказуемы, Гарди справится. Не в тренировках дело, и не в физической подготовке. Главное — стержень внутри, а ее основа была закалена и укреплена любовью. Звучало банально и сопливо, но такие мысли успокаивали и настраивали на победу.
Кир, наверное, сейчас волновался. Одна половина Гарди, та, которая когда-то носила прозвище Грязной, была убеждена в своей правоте, но другая, рожденная в Голубом Ключе, мучилась и терзалась сомнениями. Ее ведь могли убить, а они даже не попрощались. С другой стороны, может, так лучше? Отсеченная одним ударом острого лезвия конечность болит меньше, чем оторванная, с вырванными сухожилиями и костями. Раньше Гарди бы себе поверила. Но правда в том, что разницы не было, каким образом лишаться руки — болеть будет в любом случае. И была ли Гарди рукой? Ей хотелось быть частью его сердца, но она утешала себя надеждой, что их двухмесячное знакомство, закончившееся страстной ночью, было все же слишком коротким для глубокого и постоянного чувства. И одновременно хотелось ошибаться. В своем сердце она была уверена. Если бы Кир так поступил, и его убили где-нибудь вдали от нее, она бы не пережила такую рану. А поэтому умирать у нее права не было.
Мысли метнулись в прошлое, закопавшись в его песок и уйдя от опасных размышлений, грозящих лишить ее единственного преимущества — уверенности. А в прошлом был ее первый бой, когда она, девчонка тринадцати лет, две недели назад потерявшая мать и уже испачканная грязью этого мира изнутри и снаружи, оказалась на арене с ножом и злостью, переполнявшей сердце. Против нее выпустили детей-мутантов, которых выращивали где-то в подземельях трущоб для боев или на органы. Человеческого обличья в них было мало, но Гарди помнила боль от колючих ошейников, одетых на них шипами внутрь. Зубья рвали кожу, приводя соперников в бешенство — она даже не помнила, сколько их было. Помнила лишь чувство скорой смерти, мучительной, но все-таки быстрой, потому что терпения в глазах противников не было. Ее первое везение на арене случилось именно тогда. Гарди убили бы — не помогла бы ни врожденная ярость, ни ненависть ко всему живому и мертвому. Здесь они были с мутантами на одной волне. Вот только Грув, старый боец, которого должны были убить, как и Гарди перед побегом, почему-то захотел, чтобы она выжила. Выломал решетку, вломился на арену и поубивал мутантов одними руками, без оружия. Он тоже был злой — других эмоций у тех, кто жил ареной, не было. Босс проникся и разрешил Груву натаскать Гарди, а до тех пор — сохранить ему жизнь. Так, Грув стал первым и последним ветераном арены, который прожил еще одиннадцать лет после того, как перестал выходить на бои. Он стал ее папкой, тем, кого у нее никогда не было. Но вместе с заботой, опекой и бесценными уроками по выживанию на арене, он передал ей свою злость, которая поселилась в Грязной Гарди, горя в ней вечным пламенем и до сих пор. Когда она впервые поборола Грува, то стала готовить ему побег. Груву, как и ей, некуда было идти, но Гарди хотела одного — чтобы он жил. Она потратила все свои сбережения на подкупы, но, когда все было готово, он не смог покинуть арену. Их пришивали к ней с мясом и кровью, проходясь иглой по живому. Здесь была его жизнь, пусть и короткая, но имеющая смысл и закончившаяся целью — Гарди. Грува торжественно закололи на общем собрании, и тогда в сердце Гарди впервые зародилось сомнение, что она жила своей жизнью.
 
— Рада, что ты пришла, дорогая! — голос Сальвии выдернул Гарди из болезненных воспоминаний, но спасительным кругом не был. — Пора. Твой выход через пятнадцать минут. Почему еще не оделась?
Гарди встряхнула головой и вдруг поняла, что отсидела себе ноги. Вместо разминки, ее тело, сжатое саваном прошлого, закостенело и неожиданно заболело в самых разных местах. Будто все прежние раны ожили и дали о себе знать. Это нервы, убедила себя Гарди, выглядывая из окошка на арену. Это же надо было так с головой уйти в небытие, чтобы прозевать начало боев.
Лавки уже не чернели, они пестрели самым разным сбродом, и неважно были ли там богачи, или маргиналы. Гарди нужны были их деньги, но ее ненависти к ним хватило бы, чтобы заполнить сто таких амфитеатров. Софиты ярко горели, прожекторы бешено мигали, публика неистово вопила, а на решетках блестели капли крови. Первый бой подходил к концу. Два здоровых бойца, один с синей крашеной кожей, другой с красной, сцепились в луже крови на полу, и Гарди не сразу различила, что один из них насажен на зазубренный стержень, выскочивший из пола. Кто-то не заметил ловушки, на радость противнику и к ликованию толпы, всегда жаждущей еще больше крови.
— Одеться? — растерянно переспросила она, чувствуя, что ее начинает потряхивать. Гарди Грязная, которая вечно мешала в Голубом Ключе, куда-то делась и высовываться не желала.
— Ты дерешься с Раяном Быком на огненных ножах. Вы оба сильные противники. Не хотелось бы, чтобы вы поотрубали себе конечности в первые минуты. Ваш бой заявлен минимум на двадцать минут. Если протянешь его смерть на час, я заплачу вдвойне.
Гарди не сомневалась, что такие же условия озвучены этому Раяну, чье прозвище не внушало оптимизма. Сальвия исчезла, одарив ее широкой улыбкой, которая никогда Гарди не нравилась. Она перевела взгляд на костюм, который всегда был в этой чертовой раздевалке, но который она заметила только сейчас. Если перестала замечать детали, можешь начинать волноваться, говорил Грув. Но Гарди, наконец, успокоилась. Эмоции вдруг испарились, и даже злость, старая боевая подруга, ее покинула. Может, оно и к лучшему, ведь на арену выходила не Грязная Гарди, а новая, которая сама себя еще не знала.
Костюм сидел плотно, тесно сжимая ее в объятиях кольчужной ткани. Гарди уже приходилось выступать в такой одежке. Ее всегда использовали, когда дело касалось огня. И не огненных ножей стоило бояться, а ловушек арены. Слово «огонь» в названии ножа было для публики. Рядом с гардой клинка находилось отверстие, из которого при касании вылетало пламя длиной не больше самого лезвия. А при ударе о костюм противника ножи высекали настоящие фейерверки, которые очень нравились толпе. Драться такими ножиками были неудобно. Постоянные искры слепили, огонь дезориентировал, затягивая драку, что обычно хозяевам арены и было нужно.
Перед выходом Гарди вручили нож, который она тут же проверило. Пламя с гудением вырвалось и, повинуясь ее движению, послушно спряталось. Пока что подвоха со стороны Сальвии не наблюдалось. Видимо, все сюрпризы та оставила для арены.
Когда Гарди вступила на мокрый бетонный пол, с которого едва успели смыть кровь первых бойцов, как в ее душе вообще закончились все эмоции. Она бы не удивилась, если бы не услышала стук собственного сердца. Будто умерла. Так ровно она не чувствовала себя с тех пор, как умер Грув. Тогда тоже было пусто — и внутри, и снаружи.
Раян Бык был крупным мужчиной с короткой стрижкой и мощной шеей, чем-то похожий на водителя, который привез ее в это пекло. А может, сейчас все другие мужчины были для нее на одно лицо, разделившись на две категории: Кир и все остальные. Но все-таки для быка ее противник был мелковат. В прошлом Гарди приходилось выходить и против куда более крупных самцов. Впрочем, то, что Раян не оказался грудой накачанных мышц, было плохо. Ловких и быстрых Гарди не любила, а с тех пор, как в одном из боев ей повредили колено, предпочитала подобных противников избегать. Босс щадил и в последних боях разрешал ей выбирать; увы, такого преимущества от Сальвии было не дождаться.