Меченная

 1 
 Меченная 
Я родилась в Катманду, в квартале Боднатх. Это маленький кусочек Тибета, затерявшийся в Непале. Большая каменная дверь обозначает вход в наш район. До нее — Непал. За дверью — мы. Улицы разбегаются во все стороны от stupa — огромного буддистского храма, расположенного в самом центре квартала. Мама часто с гордостью говорит, что наш храм один из самых больших в стране. Вечером там собирается много семей, чтобы помолиться и обсудить последние новости. У жителей Тибета давно вошло в привычку прогуливаться вокруг своих храмов, причем всегда в одном направлении, слева направо — это очень важно; они мимоходом задевают крылья молитвенных мельниц, закрепленных на стенах, и негромко произносят священные тексты. Тысячи треугольных флажков — разноцветных lung-tas — хлопают на ветру. Слышатся разговоры тибетских торговцев, многие люди пьют po-cha — чай с прогорклым маслом из молока яков; возле храма можно купить momos — пельмени с мясом или с овощами, такие же вкусные, как в Лхасе, столице Тибета. Рядом с нами живут непальцы, и всех вполне устраивает такое соседство. В моих венах течет тибетская кровь родителей, но сама я считаю себя тибето-непалкой и очень горжусь тем, что появилась на свет в стране Будды.
Мои родители по отдельности покинули родную страну в пятидесятых годах двадцатого века, когда китайские коммунисты захватили Тибет и начали убивать и сажать в тюрьму всех, кто противился их режиму. Мама с папой оба приехали из Камы — области на востоке, но из разных деревень.
Так как их семьи пользовались достаточным уважением, сначала они обосновались в Индии, где у них было много знакомых. Родители почти ничего не рассказывают о том, как они жили прежде. Иногда по вечерам, когда к нам приходят гости, я слышу, как они делятся воспоминаниями. Нельзя сказать, что тут им плохо живется, напротив, гораздо легче, чем в горах, откуда им пришлось бежать. Как и многие наши соседи, мама с папой носят традиционные тибетские одежды: платья, застегивающиеся спереди и перевязанные куском цветной ткани на поясе. Папа на две головы выше других мужчин; у него длинные волосы, которые он собирает в тонкий конский хвост. У мамы тяжелые черные косы, спускающиеся почти до колен. Она помогает папе с работой и, конечно, делает все по дому. Мы живем все вместе в одной комнате. Здесь мы работаем, готовим, едим и спим. Все делаем. Именно здесь папа изготавливает религиозные статуэтки. Это довольно трудная работа, для нее нужны полный покой и сосредоточенность. Когда поздно вечером папа откладывает в сторону инструменты, вдоль стены выстраивается множество статуэток. Для работы папа использует несколько формочек, в которых плавит бронзу и медь. Потом он красит фигурки при помощи опасных материалов — мне к ним нельзя прикасаться. Я плотно прижимаюсь к противоположной стене и вдыхаю странные запахи. От них у меня туман в голове, потом я чувствую себя как-то странно, все вокруг плывет и качается. Запах из бутылочек с черепами уносит меня все дальше и дальше от реальности. Я люблю наблюдать за тем, как папа работает, сижу тихо-тихо, чтобы ему не мешать.
Когда мои родители познакомились, они уже были влюблены. Но не друг в друга. Папа жил с женщиной, которую считал своей второй половинкой. У них родился сын — мой сводный брат. И они были очень счастливы. А мама всем сердцем любила одного тибетского военного, которого видела очень редко, потому что он постоянно разъезжал по делам службы. Она постоянно писала ему письма (мне это всегда казалось очень романтичным). Потом у них родилась дочка. Маминому отцу совсем не нравился ее выбор. Я видела дедушку всего один раз в жизни, но и тогда он не раз упоминал об этом мужчине и ругал его почем зря. Когда папина жена умерла (это произошло в Индии), маму сразу же выдали за него замуж. Да, так все и произошло, она даже слова сказать не успела. Дочери не обсуждают решения отцов. Таковы местные обычаи: судьба детей решается родителями. У них не было даже брачной церемонии. На это не хватало ни времени, ни денег. Их просто свели вместе, вот и все.
 
В любом случае, никто и не хотел устраивать праздник: папа только что потерял свою возлюбленную, мама давно не получала вестей от своего мужа, поэтому ей пришлось отдать дочь на воспитание его отцу и тете. И однажды утром, с сердцем, переполненным горечью отчаяния, она переступила порог своего нового дома. Ее второй муж был на двадцать пять лет ее старше. Чтобы она прекратила плакать, ей рассказали, как ее возлюбленный безропотно принял финансовую компенсацию от моего папы — тот заплатил ему за его жену. Таковы обычаи Тибета: можно за деньги забрать чужую супругу. Этот человек не сделал ничего, чтобы вернуть ее, он просто взял предложенную сумму. Мама думала, что ее сердце разорвется от горя — ведь ее легко забыл тот, кому она отдала всю свою любовь. Но она смирилась. Не знаю, плохо это или хорошо, но я появилась совсем скоро после их свадьбы. Я — дитя принудительного брака.
Мама родила дома, на десятый день четвертого месяца по лунному календарю, в год Крысы. По крайней мере, так она мне всегда говорила, но мне кажется, что она не помнит точной даты. Здесь этому не придают большого значения. Мама была беременна восемь раз, но выжили только четверо детей. Один из двух. Смерть так же сильна, как и жизнь. Круговорот жизни и смерти слишком сложен, чтобы останавливаться на каком-то конкретном числе… Когда меня спрашивают о дате моего рождения, я, не испытывая большого желания вступать в бесконечный разговор о том, почему я не знаю день своего рождении, отвечаю: «Четвертое июня 1971 года» — и все довольны.
Как только мне исполнилось пять лет, мама решила, что я уже достаточно взрослая, чтобы ей помогать. Рот, который требует еды, должен зарабатывать свой хлеб. Я должна была обеспечивать дом водой. Каждое утро и каждый вечер я брала два ведра и шла к общественному фонтану, минуя несколько улиц. Было тяжело, и я шла осторожно, чтобы не расплескать воду. Мне очень нравилось помогать маме, и я радовалась любой возможности что-то сделать для нее. Я прекрасно видела: мама несчастна, хотя она никогда по-настоящему не жаловалась. Папа часто приходил домой пьяный и избивал жену за любой пустяк. Когда у него заканчивались силы, он падал на кровать или прямо на пол и засыпал. Под звуки его пьяного храпа я подползала к маме и прижималась к ней. Я осторожно дула ей в уши — это была единственная известная мне ласка. И мы засыпали, обняв друг друга, лежа на ледяном бетоне, подальше от родительской постели. Когда холод становился совсем невыносимым, мы просыпались, и мама уходила на свою кровать и укладывалась рядом с мужем, словно ничего не произошло. А я ложилась в свою постель, стоявшую в углу. Прижималась спиной к стене, словно хотела ее оттолкнуть, и обхватывала руками колени. В таком положении я могла наблюдать за родителями и видеть, все ли хорошо. А если отец вдруг просыпался и вспоминал о своем долге, грубо раздвигая бедра безропотной жены, я отворачивалась, чтобы не смотреть, но я все слышала.
В шесть лет я начала угадывать настроение отца по его злобному взгляду, по тому, как сжимались и разжимались его челюсти, хотя во рту ничего не было. Но он точно что-то жевал. Только вот что? У него всегда в запасе была пара причин для побоев. Очень скоро мамины страдания перестали утолять его ярость. Сначала она пыталась меня защитить, но безуспешно. Когда отец ударил меня в первый раз? Мой мозг пред почел стереть воспоминания об этом, но я была уже достаточно взрослой, чтобы не забыть.
В то утро я работала на улице вместе с нашими соседками (их обеих звали Долма). Одна из них придумала соревнование: кто лучше начистит посуду. Алюминий чернел при контакте с огнем, и кастрюли приходилось долго скрести для того, чтобы они снова засверкали. Мы сидели перед домом, на маленьких ступеньках, чтобы не запачкать одежду, и, вооружившись пучками листьев маиса и соломы, как одержимые терли стенки посуды, стремясь уничтожить малейшие пятнышки копоти. Мы смеялись, представляя, что эти кастрюли сделаны из серебра, а не из алюминия. На самом деле мы никогда не видели настоящего серебра, но Долма рассказывала, что оно есть в монастыре. Я сосредоточенно терла пятно на дне кастрюли. И до такой степени ушла в работу, что не услышала, как меня зовет отец.