Сломанный мир (СИ)
Он еще успел увидеть, что Мика, сражавшаяся отчаяннее всех, погибла последней; две стрелы вонзились ей в грудь и одна — в шею, она упала, раскинув руки. Ее жемчужные волосы слились с белизной снега, и он с ужасом ждал, что из-под ее тела начнет расползаться алое пятно; но губы Мики перед тем, как испустить последний вздох, беззвучно шевельнулись — она остановила время...
Все движения замедлились, словно под толщей воды, а затем все застыло.
И лишь снег шел и шел — густо валил, постепенно пряча под собой тела людей.
Юки ненавидел себя за то, что придумал такое. Он хотел вернуть все назад, спасти своих друзей, остановить войну, но это было не в его силах. Он очень четко представлял себе эти холодные, мягкие белые хлопья, ложащиеся на землю, на тела и мертвые лица его друзей, которые были для него гораздо реальнее, чем все люди, которые окружали его в этой, единственной оставшейся ему жизни.
Во второй Рюкоку, которую его рассудок упорно называл настоящей, хотя сердце кричало совсем о другом, не было ни войны, ни всех этих смертей. Но здесь он, как и там, тоже был один, а все остальное было точно таким же холодным и ненастоящим, словно под толщей снега или воды.
Но этот мир отличался от его выдуманного мира тем, что в том жизнь остановилась, а в этом продолжалась; и хотя всё происходящее тут было тусклым, некрасивым и неправильным, оно тревожило его, смущало, требовало его вмешательства или по крайней мере какого-то мнения — словом, не давало ему покоя.
Не то чтобы он начал испытывать симпатию к настоящей Рюкоку, не то чтобы захотел кому-то помочь... По-настоящему он хотел только одного: вернуть себе свой мир.
Но как раз этого он сделать не мог.
Битье слуг палками за малейшие провинности входило в список того, что он ненавидел в рюкокусском дворце. Он не мог сделать так, чтобы провинившихся перестали наказывать вообше: во-первых, он смутно понимал, что это пошатнет некие устои, что ему придется пойти наперекор традициям, которые в целом намного масштабнее и значительнее, чем система наказаний, а во-вторых — он пока и императором-то не был, он во дворце был — во всяком случае, казался себе —никем, несмотря на все эти трехкратные поклоны и прочее...
Но он, по крайней мере, мог повлиять на Юкиёси, потому что был старше брата, и когда Юкиёси в очередной раз отдал приказ об абсурдно жестоком наказании, Юки сказал:
— Нет.
Он долго набирался смелости, чтобы произнести это, чтобы произнести хоть что-то. И даже немного удивился, когда его послушались. Брат взглянул на него с изумлением и гневом.
— Зачем ты вмешиваешься в мои дела? — негромко сказал он.
— Все, что происходит во дворце, касается и меня. И я прошу тебя не делать так.
— Как? Не наказывать людей за провинности?
— Не быть жестоким. Я тебе запрещаю.
— Ты... запрещаешь? — Юкиёси не сдержал смешок. — Иди, братец, играй, пока играется. Лазай по деревьям, рисуй свои карты, побеждай чудовищ. С чего ты взял, что можешь что-то мне запретить?
Его откровенная презрительность рассердила Юкинари, и хотя Юкиёси по-прежнему внушал ему страх, он был уже чуть больше уверен в своих силах. Он твердо и громко сказал, чтобы люди слышали:
— Могу — как старший брат и будущий император — и запрещаю. Теперь о всех твоих приказах будут сообщать мне. — И, отвернувшись от Юкиёси, он приказал, стараясь говорить как можно увереннее: — Посадите его в башню на два дня. Пусть еды и питья будет вдоволь, но он не должен ни с кем видеться и говорить. Полагаю, это довольно мягкое наказание за неуважение.
Когда Юкиёси уводили, тот обернулся и Юки увидел в его глазах такую чистую беспримесную ненависть, что ему стало не по себе; он подумал, что Юкиёси, должно быть, знает, что Юкинари боится его...
(Он сказал себе, что больше не боится, но это была неправда).
Юкиёси хорошо запомнил урок.
Зная его, Юкинари догадывался, что случится дальше. Разве что он не ожидал, что это случится так скоро и что Юкиёси продемонстрирует свои чувства настолько откровенно.
Юкинари теперь следовало быть осторожнее; раньше он воспринимал себя как пустое место, почти как своего друга-невидимку из Страны Дракона, а невидимке нечего опасаться. Но как только он продемонстрировал, что не невидимка, а кто-то, как оказался в опасности — и осознавал это. Но привычки нелегко поменять. Он сам был виноват в том, что с ним не оказалось охраны — слишком он любил бродить в одиночестве по безлюдным закоулкам дворца.
Он сидел возле своего любимого маленького черного пруда в глубине сада, когда кто-то бесшумно подошел сзади и ударил его по голове камнем. Очень сильный удар, но все же недостаточно сильный — сознание он не потерял. Но боль была такая, что в глазах потемнело и он несколько мгновений ничего не соображал. Чьи-то жесткие пальцы схватили его за отворот платья, подтащили к пруду, толкнули в воду.
Он дернулся, но руки держали крепко, а он сам все еще был оглушен болью от удара. Холодная вода немного привела его в чувство. Сквозь прослойку воды, которая, если глядеть снизу, оказалась не такой уж черной, а довольно чистой и скорее похожей на зеленоватое стекло, он увидел и узнал фигуру и лицо Юкиёси.
«Сейчас я умру», — подумал он. Почему-то эта мысль не испугала его. Воздух заканчивался, легкие жгло, мучительно хотелось сделать вдох, но мысли оставались ясными.
«Почему я не боюсь? Мне ведь всего двенадцать...».
Наверное, он не боится, потому что прожитая им жизнь вовсе не измеряется этими двенадцатью годами. Сколько других жизней он успел прожить, сколько всего повидать! Его друзья из Страны Дракона — он был ими, ими всеми: и веселая презрительная храбрость Даня, и прозрачная тоска Лунь-хэ, и грустная доброта Фая Фаэна, и обреченность Мики — все это было его, все он чувствовал не с меньшей силой, чем то, что происходило в этом, другом мире. И еще много теней других, менее важных жизней — все, с чем он жил уже много лет, все, что пытался как умел перенести в рисунки и довольно косноязычные тексты — все это он он чувствовал, все это с ним было. Разве мало для одного человека?
Но стоило ему вспомнить о Стране Дракона, как он вспомнил и о том, что от нее осталась только бескрайняя белая пустошь и кости на снегу, и внутри снова поднялось огромное, не умещающееся внутри горе... Словно нож повернулся в груди — всего этого больше нет, нет, нет — или это просто закончился воздух в легких?
И он вспомнил, из-за кого он лишился своих друзей, кто уничтожил его Рюкоку. Кривая, искаженная логика — но именно это воспоминание помогло ему по-настоящему возненавидеть Юкиёси в этот миг.
Он вырвался — откуда только силы взялись? Глотнул воздуха, который обжег легкие, и ударил — вслепую, не видя, куда наносит удары. Почувствовал под пальцами голову и шею брата и вцепился в них, и нагнул, и держал под водой, пока не понял, что Юкиёси обмяк и не сопротивляется.
Юки отпихнул от себя неподвижное тело, и оно ушло под воду. Не было ни шума, ни плеска, оно беззвучно погрузилось в черную глубь пруда и исчезло.
Он встал.
Поднял голову и увидел сад, и какое-то время рассматривал его, будто бы увидел впервые. Только рассвело, и королевский дворец был подернут туманом: стояла осень.
«Как красиво», — вдруг подумал Юкинари с удивлением. Это было первое, что он почувствовал после убийства. Не стыд, не вину, не страх, не радость, что остался жив. Восхищение красотой мира.
Его глаза вобрали черноту земли, рисунок листьев, блеск паутинок между ветвями деревьев, на которых дрожали капельки воды. Все это было таким ярким, реальным и прекрасным, что на его глаза навернулись слезы.
Он вдруг понял, что сделает все, что в его силах, чтобы этот город и эта страна стали хоть немного похожи на Страну Дракона из его фантазий. А если человеческих сил для этого недостаточно — на то он и потомок бога, кровь от крови Дракона.