Пятая труба; Тень власти
Бургомистр в смущении оглядывался вокруг себя.
— Правильно ли вы перевели документ, г-н секретарь? — спросил он наконец. — Мне казалось, что там было другое, когда мне его читал кардинал вчера вечером.
— Ваша честь, можете легко сами проверить, если вы потрудитесь подойти к окну.
Поколебавшись с минуту, Мангольт приблизился к окну, но безнадёжный взгляд, который он бросил на бумагу, убедил присутствовавших, что он понимал в латинском языке столько же, сколько и в греческом.
— По-видимому, вы правы, — произнёс он и направился к своему стулу. — Впрочем, свету здесь так мало, что трудно разобрать, что написано.
— Нельзя ли принести для его чести свечу? — спросил советник Шварц стоявшего по другую сторону стола хозяина таверны.
Мангольт искоса взглянул на говорившего.
— Не стоит, — промолвил он. — Я не сомневаюсь, что перевод верен. Но дело не в тексте, а в том, как он истолкован. Дух...
— Дух! — с пренебрежением прервал Ранненберг. — Очень им нужен этот дух! Им нужна плоть, а не дух!
— Не всё же так плохи, г-н Ранненберг. Подобные огульные обвинения всегда попадают мимо цели.
— Огульные обвинения! — возразил Ранненберг полуудивлённо, полураздражённо. — Много ли найдётся среди них таких, которые ведут чистую жизнь. Их можно перечесть по пальцам. И из их-то рук мы получаем причастие! Не много же пользы могут они нам принести!
— Я боюсь, что вы предубеждены против них, — важно заметил бургомистр. — Я знаю, что вы недолюбливаете прелата, который разместился у вас в доме. Но я полагаю, что вы можете быть вполне уверены во фрау Марии: она женщина умная и добродетельная.
— О, ещё бы! — подтвердил Ранненберг, хотя в его тоне и не слышно было особой убеждённости. — Но я говорю не о себе, а о всём христианском мире. Разве вы забыли, что было и что случается и теперь каждый день? Прежде всё ограничивалось мелкими домашними скандалами и переносилось, теперь стало несносным с тех пор, как у нас появилось два папы с двумя дворами и в нашем городе завелись все грехи Содома и Гоморры. У меня прежде волосы становились дыбом от того, что мне приходилось слышать о папе Иоанне и римском дворе. Я не хотел этому верить. Но теперь всё это подтверждается воочию. Если б они как-нибудь скрывали свои пороки и ограничивались весёлыми девицами, то, право, никто не стал бы и протестовать. Но ведь они развращают честных женщин. А что мы можем сделать против них? Ничего. Если вас обидел светский человек, вы можете подать на него в суд. А если суд не в состоянии разобрать дело, можете убить обидчика. А попробуйте выступить с обвинением против них! Вам придётся идти в духовный суд, который никогда не осудит своих. Иначе судьям надо было бы прежде всего вынести приговор самим себе. А попробуйте сами расправиться с клириком! Если вы убьёте светского человека, то, будь он хоть граф, вам стоит перебраться через границу, и вы в безопасности. Но попробуйте тронуть тонзуру — и вас будут преследовать по всему христианскому миру, пока вы не погибнете. Пауль Ингельфингер умер жестокой смертью только за то, что рассказал о своём позоре. Вся их жизнь — одно распутство и вымогательство! — воскликнул Ранненберг, ударяя рукою по столу.
— Неосторожные слова, любезный Ранненберг, очень неосторожные. Дай Бог, чтобы они не вышли за эти стены. Что касается меня, то и мне раз или два случалось в пылу спора сказать необдуманное слово. Но не будем забывать, что церкви должно быть обеспечено свободное отправление её действий, иначе ведь может случиться, что какой-нибудь ревностный священник, отказавшийся отпустить грехи светскому человеку, должен будет вымаливать у него пощаду.
— Почему им не позволяют жениться? — спросил кто-то.
— Собор, как я слышал, не видит в этом необходимости, — наивно ответил бургомистр.
Дочь хозяина, стоявшая за буфетом, так и прыснула со смеху.
— Марта, — строго обратился к ней отец, — пойди-ка посмотри, не поджарилось ли мясо для его чести. У тебя должны быть другие дела, чем торчать здесь и подслушивать.
Глаза Шрамма хорошо различали в полутьме, и он видел по лицу бургомистра, что тот не заметил, как он попал впросак.
— Скверная девчонка, — продолжал ворчать хозяин, когда дочь уже ушла. — Вечно подслушивает и смеётся, где и смеяться-то не над чем.
— Не сердись, Шрамм, — с важностью заметил бургомистр. — Девицы все таковы.
Потом он обвёл присутствующих взглядом и продолжал: — Конечно, всё можно перетолковать в дурную сторону, если имеешь к этому склонность. Безбрачие всегда было основным правилом церкви, и она не может от него отказаться.
— Ни то, ни другое не верно, — послышался низкий голос секретаря, который всё ещё стоял у окна, держа в руках пергамент. Он стоял в тени, но случайный луч мигающей лампы, боровшийся с тусклым светом, упал на его лицо, осветив его широкий, смелый лоб и поблескивавшие глаза.
Бургомистр круто повернулся к нему.
— Как так? — спросил он.
— Ранее канона Сирициуса, появившегося в 385 году после Рождества Христова, не было никаких канонов, требовавших безбрачия. До этого времени брак разрешался священнослужителям всех степеней.
— Ты с ума сошёл или ты пьян?
— Церковь не раз осуждала то, что прежде защищала, и наоборот. Вот и теперь она не позволяет мирянам приобщаться от чаши, и однажды папа Лев Великий даже отлучил тех, кто это делал, — невозмутимо продолжал секретарь. — Только в одном церковь оставалась всегда неизменной.
— В чём же это?
— В стремлении захватить власть.
— Ты зачитался, господин секретарь, и у тебя, очевидно, ум зашёл за разум. Вспомни лучше о Гусе и занимайся своим делом. Иначе это кончится плохо для тебя. Что касается безбрачия, то тут дело ясное, и твоя начитанность тут ни при чём. Господь наш сам сказал, что лучше быть холостым. Холостыми были и апостолы.
— Господь говорил различно. Если бы его слова имели такое значение, то разве женились бы апостол Пётр и другие?
Бургомистр испуганно посмотрел на смелого оратора и, подумав минуту, тихо сказал:
— Я не могу спорить об этом. Да едва ли это и приличествует нам. Ведь очень легко истолковать Святое писание вкривь и вкось. Берегитесь, господин секретарь. Если церковь неправильно толковала его в течение целых четырнадцати веков, то где же всё это время был Святой Дух?
— Ну, этого я, конечно, не могу вам сказать.
— Ага, не можете! — с торжеством вскричал Мангольт. — Вот что значит подходить к таким вопросам без достаточного уважения.
Секретарь молчал. Лампа продолжала вспыхивать и мигать, и в сумраке нельзя было разглядеть выражение его лица.
— Как бы то ни было, мы должны настаивать на разрешении священникам вступать в брак, — сердито промолвил кто-то из присутствующих.
Гордый своей только что одержанной победой, бургомистр выпрямился.
— Пора, наконец, смотреть на такие вещи спокойно и без раздражения, как подобает советникам города, которому выпало на долю предоставить в своих стенах гостеприимство одному из самых больших соборов, — сказал он, — как подобает зрелым людям, перед глазами которых происходят великие исторические события.
Он говорил витиевато, словно повторял заученную роль.
— Мы не должны обращать внимания на наши маленькие неприятности. Я уже объяснял вам, почему нужно сохранить привилегии церкви. Хотя некоторые священники и оказываются людьми недостойными, однако самый их сан так священен, что необходимо его охранять. Сам Господь, взирающий с небес на церковь, не допустит, чтобы такие люди получили преобладание.
С минуту все молчали.
— Прекрасная речь, — прервал тишину советник Шварц, делая большой глоток из своего стакана. — Прекрасная речь.
Мангольт был польщён.
— Я думал об этом, — отвечал он тоном человека, который умеет быть скромным, но в то же время знает себе цену. — Мы должны усвоить себе широкий взгляд, какой даётся самоотвержением и верой. Книжная мудрость тут не годится, — добавил он, бросив взгляд в сторону секретаря. — Мы прежде всего должны думать о правах церкви, а потом уж о своих собственных.