«Крокодил»
* * *Не будь так безмятежно груб и важен.Забудь замашки прежние свои,А то тебе мы сказочку расскажем.Как муравьеда съели муравьи.* * *В сердце столько наледи.Что не выйдешь на люди.* * *В сотый раз переиздавСтрочек вымученных тыщу.Он свернулся, как удав,Переваривая пищу.* * *В громкой славе иль в тихой безвестностиЯ скажу, когда весь догорю дотла,Что жизнь моя, черт побери, прошлаПо сильно пересеченной местности.ГОРОД ПРОЛЕТАЙСКИ такие города бывают —Неизвестна людям их душа.Этот город просто пролетают,По делам ответственным спеша.В нем садятся с посвистом гремучим.Может быть, всего на полчаса.Просто чтоб заправиться горючимИ опять умчаться в небеса.И смеются люди в небе майскомИ в январском, что под их крыломГород называют Пролетайском —Не Хабаровском и не Орлом.А что он бывает хлебосолом.Разве угадаешь в вышине?А какой он ладный да веселый,Да какой зеленый по весне…А какие зреют в нем невесты —С трепетной, загадочной душой…Может, в мире нет такого места.Как вот этот город небольшой.…Что ж, еще немного помотайся,Ладно уж, скажу тебе, крепыш, —Приземлись однажды в Пролетайске,Больше никуда не полетишь.* * *Кемарили люди, храпели басом.Ловили след уходящей зари.И вдруг в самолете запахло мясом —Не курицей, черт побери!Проснулись бабушки и студенты —Запах красноречивее слов.Понимаешь, мы летим из Ташкента,И стюардессы разносят плов.* * *Он год в моих дружках ходил.Мне улыбался и кадил.Пока ему я нужен был!Потом меня он обходил.И вдруг успех его забыл.И вот он вновь ко мне прилез,А мы с Тайгой — тихонько в лес.У моего дружка ТайгиЧетыре тоненьких ноги,Большие уши, мокрый носИ сердце верное до слез.Зиновий Паперный
ЗАЛЕЗАЯ В ДУШУ…
Особая разновидность литштампов — эссеизмы. Под «эссе» подразумевают стиль вольный, привольный, порой фривольный и всегда — лирически растрепанный. С годами он треплется все больше и больше, становясь уже просто невыносимо задушевным Интиму в эссе — навалом. В каждом литературно-критическом жанре это проявляется по-своему.
Начнем с писательского портрета. Еще не очень давно он вполне мог выглядеть так:
«Писатель Имя-Речкин родился тогда-то. Его родители — такие-то. После школы поступил туда-то, оттуда его послали туда-то. Печататься начал тогда-то. В общем, то-то, того-то, туда-то, тогда-то».
Если портретируемый писатель — в преклонных годах, то, в каком бы состоянии он практически ни находился, следовало обязательно отметить, что именно сейчас он молод, бодр и свеж как никогда, полон неслыханных творческих возможностей, у него все впереди.
Это кажется уже старомодным. Писательский портрет сейчас выдерживают в иных тонах:
«Не помню, кто сказал: чтобы разгадать душу писателя — надо побывать у него па родине. Вот и село Нижние Котлы, где прошло босое (вариант — голоногое) детство Василия Имя-Речкина. (Примечание: при описании детства хорошо идет деталь — цыпки на ногах. Это — верняк.) Я назвал Василия — Василием, но для меня он Васютка, Васятка. Василек если хотите, даже Васек. Я пришел в его село в тот неповторимый час, когда уже рассвело, но еще не начинает смеркаться. На душе было сторожко и неторопко, хрупко и хрустко.
И вот мы сидим с Васьком на крылечке (на пеньке, на облучке, на завалинке). Он легко расправляет могутные свои плечишки и выталкивает — на полном выдохе, с азартом, нахрапом, от всего своего щедрого сердца:
— Эх!
Немало слыхивал я и «ахов», и «охов», и «ухов», общаясь с братьями писателями, но такого знойкого, бередящего и опаляющего душу «эх» не слышал никогда и нигде».
По-другому проявляется интим-эссе со слезой в жанре критической рецензии. Раньше ее нередко писали так:
«В таком-то номере такого-то журнала за такой-то год опубликована повесть такого-то… В центре повествования… Основной конфликт… С одной стороны… С другой стороны… Главная идея исчерпывающе высказана главным героем… Метко сказано…»
Кто теперь так пишет? Разве что литературные мастодонты и динозавры. Сейчас все больше норовят творить в манере эмоционально взбитой, душевно всклокоченной и взбаламученной. Манеру эту можно назвать дамской. Но речь идет далеко не только об одних дамах-критикессах. В век бурной эмансипации женщин происходит широкое распространение дамского стиля, его влияние на мужскую часть пишущих. Если в жизни женщины переняли у мужчин брюки, то в литературной критике многие мужчины тянутся ко всякого рода литюбочкам, оборочкам, фестончикам и прочим кружавчикам.
Вот образец дамской (в широком смысле) манеры рецензирования:
«Я живу у метро «Электрозаводская». Место тихое, нелюдимое, уединенное. Разве что грохочут поезда, тарахтят грузовики, шумят автобусы, шебуршат троллейбусы. Рядом — киоск «Союзпечати». Милая такая, уютная киоскерша с круглым, доверчиво открытым лицом. На днях, торопясь в метро, я увидела: лицо у киоскерши светилось изнутри. Вся она выглядела по-хорошему взбудораженной.
— Что с вами?
Вместо ответа она протянула мне очередную книжку очередного журнала. Я сунула в сумку и тут же о ней забыла. Но вдруг какой-то глухой внутренний толчок заставил меня потянуться к журналу. Я раскрыла наугад — повесть!.. Что было дальше — не помню. Я бродила по оврагам и чащобам вместе с героями, жила с ними одной жизнью, вместе с ними росла, зрела, мужала, наливалась соками, творчески колосилась, вместе с ними я… (дальше — по ходу сюжета)».
Прежде рецензии нередко заканчивались словами:
«Все сказанное дает полное основание для вывода о том, что рецензируемая повесть представляет собой новый шаг (крупный вклад, большой успех, немалое достижение, бесспорную удачу, творческую победу — кому что нравится)».
А в наши дни?
«Я закрыла книжку, закрыла глаза. И мне как-то до боли блаженно подумалось о писателе: одним верным другом у меня стало больше…»