Четырнадцать дней для Вероники (СИ)
Девчушка зло смахнула со щеки крупную слезинку и продолжила горько:
- Травница, пока могла, тятеньку пользовала, ему легче становилось, потом Вероника его лечить продолжила, мы даже понадеялись, что он на ноги встанет, да чародейку-то арестовали, бают, она мор наслала.
- А вы в это не верите?
Девчушка вскинула на меня большие, не по-детски проницательные глаза:
- Тепло от неё идёт и легко с ней, чай, чёрные ведьмы не такие.
Малышка краем обтрёпанного подола утёрла нос, вздохнула, плечи расправляя, и заявила деловито:
- Некогда мне с вами лясы точить, мамынька приказала к Тому Гунтеру сбегать, огород ему прополоть, а он за то нам картошки даст и луку свежего. А родители дома, тока вы стучите тише, Дикки недавно лишь заснул, всё утро кричал, животик у него пучит, мамынька сказывала, от голода.
Выполняя строгий наказ зеленоглазой девчушки, я осторожно поскрёбся в дверь и, понимая, что моё царапанье вряд ли услышат, вошёл в домик. Внутри царила та же чистая бедность, что и снаружи. Глинобитный, изрядно облупившийся пол был тщательно выметен, занимавшая едва ли не всё пространство небольшой кухоньки печка старательно очищена от грязи и побелена, крошечное окошечко задорно блестело.
- День добрый, хозяева, - негромко поздоровался я со смутным силуэтом, маячившим за печью.
- И вам крепкого здоровья и успешного дня, - напевно произнесла маленькая, иссушённая невзгодами рыжеволосая женщина с пронзительными зелёными глазами, выходя из-за печи и вытирая красные, разбухшие от воды руки краем застиранного передника. – Чем обязаны визитом, господин хороший?
Три огненно-рыжие разновозрастные головки, любопытно посверкивая разной степени насыщенности зелёными глазами, выглянули из-за угла, но мать сурово нахмурилась, и ребятня исчезла, лишь ножки босые по полу прошелестели.
- Вы Анна Гёдль?
Женщина мягко улыбнулась, вытирая со лба испарину:
- Она самая. Желаете, чтобы я вам постирала или в доме прибрала? Так я с радостью, три медяка за работу беру.
Я задержался взглядом на висящей в углу колыбели, различил хриплое дыхание, доносящее с печи. Пятеро детей, да хворый муж, да она сама, и всего три медяка за работу? Да, с таким подходом семье долго богатство грозить не будет.
- Всего три медяка? Не мало ли?
Анна грустно усмехнулась:
- Так у тех, кто больше может заплатить, своя постоянная прислуга имеется, а с других есть ли смысл три шкуры драть? После чёрного мора многие обнищали, кормильцев потеряли, доходов лишились, выживаем, как можем, но, хвала богам, по углам с котомкой не ходим пока. Вот защитный купол снимут, глядишь, и наладится потихоньку жизнь.
Женщина опять вытерла руки передником, на печь глянула:
- Нам ведь, можно сказать, повезло. Детишки все уцелели, муж вот только… Да и его на ноги поставим, дайте только срок. Вот вы Веронику отпустите, она моего Джона и выходит, она сама говорила, что его ещё можно на ноги поставить.
Меня и позабавила, и насторожила незыблемая вера женщины в то, что я отпущу Веронику. Что это: уверенность в невиновности чародейки, слухи о моём к ней отношении или всё сразу?
- А кто вам сказал, что я Веронику отпущу?
Анна посмотрела так удивлённо, словно я у неё спросил, почему небо синее, а трава зелёная, а не наоборот.
- Так как же иначе, если она не виновата?
О, а вот это уже становится весьма интересно. Я придвинулся к женщине поближе, пристально посмотрел ей в глаза и прошептал проникновенно:
- А с чего вы взяли, что она не виновата?
Лицо Анны не омрачилось ни единой тенью, голосок остался прежним, да и глаза смотрели по-прежнему прямо и честно:
- Так, а как же иначе? Мне ли Веронику не знать, она и Петруся принимала, и Дика тоже, последнего вообще пять дён выхаживала, с рук не спускала, уж больно он слабенький был, я всё боялась, что не выживет.
Так, что-то я не понял, в Лихозвонье же официальная повитуха есть.
- А разве у вас роды не Кристина Дюбуа принимала?
- Кристина? – Анна искренне удивилась, потом озадачилась, вспоминая, кто это, а затем смущённо рассмеялась, хлопнув себя по лбу. – А, ну да, Кристина. Так она же повитуха простая, Джонни сказал, с чародейкой-то надёжнее рожать. Мы Веронику и приглашали, такая, я вам скажу, девушка чудесная, только грустная. Видимо, сердечко её покоя не знало.
Женщина негромко рассмеялась, стрельнула в меня озорным взглядом:
- Теперь-то, полагаю, чародейке нашей веселей стало.
- Ну да, в камере-то тюремной да после пыток, знамо дело, веселья хоть отбавляй, - раздался с печи чистый густой бас, какому позавидовал бы любой столичный менестрель. – Слышь, жена, ну-ка, сними меня, хоть гляну на молодца, с которым ты так задорно пересмеиваешься.
- Ревнует, - голубиным тоном проворковала раскрасневшаяся и довольная, словно именинница, Анна и проворно метнулась к печи, засуетилась, помогая спуститься вниз среднего роста русоволосому довольно крупному мужчине с янтарно-карими глазами.
Правая рука гончара была сухой и тонкой, висела неподвижной плетью, а ноги, на первый взгляд по-прежнему сильные, безвольно болтались, не желая удерживать ставший неподъёмным вес измученного болезнью тела.
- Ну, давайте знакомиться, Джон Гёдль, - мужчина медленно подтянулся ко мне на самодельном кресле на колёсах, протянул левую руку. – Супруг этой вот красавицы. Был гончаром, да стал в семье обузой.
- Не говори так, Джон, - Анна припала к груди мужа, потёрлась щекой о плечо.
- Правде надо смотреть в глаза, - наставительно ответил муж, нежно целуя рыжие кудри супруги.
Я смотрел на эту пронёсшую сквозь страшные испытания любовь семью и стискивал зубы, чтобы сохранить остатки невозмутимости. Инквизитор должен быть холодным и беспристрастным, ему надлежит проходить мимо всего, что не имеет отношения к расследованию. Только вот я, похоже (мама, прости), так и не стал хорошим инквизитором и равнодушно оставить эту семью за спиной после формального допроса никак не мог, совесть не позволяла.
- Я приглашу к вам хорошего лекаря, - я откашлялся, мысленно призывая Эрика, - он вам поможет.
- Неужели у вас, господин инквизитор, и лекарь есть? – удивилась Анна. – А Юлия говорила, что только слуга с вами приехал.
- Он у меня и лекарь хороший, не только слуга.
Конечно, обнаруживать целительские способности молодого дракона было рискованно, но не оставлять же несчастную семью в бедственном положении!
Пока Эрик добирался до домика гончара, я успел задать Анне все необходимые вопросы и убедился, что наслать чёрный мор она не могла. Магии в ней была лишь слабая искорка, сохраняющая лёгкость нрава в любом испытании да поддерживающая веру в лучшее. Когда же молодой дракон, запыхавшийся и недовольный, словно я его от горячей крали оторвал, наконец появился, я коротко описал ему ситуацию, а сам с Анной и насупившимися, но матери не перечащими ребятишками вышел из дома. Женщина заметно волновалась, любознательная детвора отчаянно желала хотя бы одним глазком подглядеть, но я стражем цепным стоял на пороге, никого не пуская не только в дом, но и к окнам. Эрик и так в Лихозвонье персона довольно известная, ни к чему светить тем, что он дракон. Пусть остаётся человеком, хоть и с отменным даром целителя, так проще и безопаснее.
Через двадцать минут напряжённого ожидания в домике что-то загремело, заскрипело, а затем дверь распахнулась, явив опешившего от свалившегося на него счастья хозяина, который неуклюже переступал забывшими о движении ногами. Эрик бережно поддерживал его, время от времени напоминая, чтобы он не халтурил и шевелился в полную силу.
- Папынька, ты ходишь!!! – дружно завопили отпрыски четы Гёдль, бросились к отцу, повисли у него на шее и, естественно, опрокинули вместе с Эриком, принялись лихорадочно целовать, оглушительно визжать, рыдать и смеяться.
Анна, бледная, двумя руками зажимающая рот, не отводящая огромных от переполнявших их слёз глаз от мужа, вздрогнула всем телом, резко повернулась ко мне и снопом бухнулась мне в ноги, невнятно бормоча: