Бывших не бывает
– Я долго думал, друг мой, и нашёл тебе новое дело!
– Какое?
– Тебе давно тесно тут. Ты полюбил знание, полюбил книги, но книжным червём подобно мне тебе никогда не стать. Пришло тебе время идти в мир, нести истинный свет людям.
– Почему мне? И почему сейчас?
– Потому что ты наполовину скиф! Поезжай на Родину своей матери и неси свет её соплеменникам. Надо спешить, пока их не успели развратить, надо посеять в их души семена того, что приведёт их к царству Божьему!
– Но…
– Никаких «но», с отцом архимандритом я уже говорил, и он согласен благословить тебя на это послушание. Пока он мне верит… Передаю тебе его слова: «Это дело поглотит всю неуёмную энергию брата Меркурия!»
– Никодим…
– Не говори ничего, друг мой, мне будет не хватать тебя, но тебе надо идти. Слишком темно и душно становится здесь, слишком! И ещё: теперь уже тебе придётся стать учителем, пришло и твоё время…
– Я понял тебя. Просто я слишком часто терял друзей… Спасибо тебе, Никодим!
«Боже, как тяжко осознавать, что твой единственный друг жертвует собой, выводя тебя из-под удара. В империи становится нечем дышать… Симеон Новый Богослов торжествует над Евстратием Никейским… Снова хотят убить знание, убить мысль! А убивая мысль, имеют обыкновение избавляться и от тех, кто носит её в своей голове. Так поступили и с Евстратием, и с его учителем Иоанном Италом – объявили впадшими в несторианскую ересь. Евстратий даже отрекался от учителя, как Пётр, – не помогло. Базилевс заступался – тщетно! Чёрная братия не отступилась от добычи… Никодим знал это и решил спасти меня от такой судьбы. Ты считал себя книжным червём, друг мой, а сам поступил как воин. Твоя осторожность не подвела тебя, и ты спасся от темницы и костра. Если бы у них были доказательства, Илларион не смог бы выцарапать тебя на Русь. Но как бы это спасение не оказалось страшнее опасности – ты попал в руки тех, кто во сто крат хуже патриарших дознавателей, и они точно знают, кто ты. Пришёл мой черёд спасать тебя, друг мой. Господи, дай мне сил и мудрости сделать это, и да минет чаша сия раба Твоего Никодима!»
* * *Какое-то движение в кроне ближайшей ели привлекло внимание отца Меркурия. Серебристо-серый зверёк с пушистым хвостом сидел на еловой лапе и смотрел на людскую суету. Странно, но белка совершенно не боялась людей. Отец Меркурий с удовольствием наблюдал за ней. Вот она почесала голову задней лапой, дёрнула украшенным кисточкой ухом и уставилась на иеромонаха. «Чего пялишься? – казалось, спрашивала её мордочка. – Припёрлись сюда, шумят, шастают, а мне, между прочим, на другую сторону надо! Ишь, ходят тут, воздух портят! А на этой стороне шишки кончились, так что мне из-за вас теперь – голодной оставаться?!»
Отец Меркурий смотрел на божью тварь, отчего-то привлекшую его внимание.
«Я тебя понимаю, зверёк. Мы тут совсем некстати, с твоей точки зрения, но такова жизнь. В ней всегда найдётся что-то, что помешает исполнению наших хотений. Какой-то неведомый философ давным-давно сказал: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о том, что задумал». Дураки считают это богохульством, а те, кто поумнее, видят в этом свидетельство величия божественного замысла, по сравнению с которым все наши желания, честолюбие, интриги, войны не более чем возня червей в навозной куче. Так что и черви, и ты, и я – все мы суть творения Божьи, и Создатель определил путь для каждого из нас. Вот только людей Он наделил еще и страшным даром свободы воли. Ему ведом любой путь, который я выберу, но право этого выбора ОН предоставил мне. Это на самом деле страшно, куда проще и спокойнее жить, когда кто-то решает за тебя, только я не хочу, чтобы за меня решали те, кому я не давал этого права. Ерисиархи говорят, что Господь не всемогущ и не всеведущ, раз допускает свободу воли, но я с ними не согласен. Я благодарен ему за то, что ОН дал мне свободу. Свободу решать и поступать сообразно этим решениям. А ещё Создатель дал мне право отвечать за последствия моих решений и действий. Он, всемогущий и всеведущий, сам ограничил пределы своего всемогущества, наградив человека свободой воли. Я знаю и чувствую что без Него, без исходящей от Него благодати невозможно спастись, но спасение возможно лишь когда усилия к этому прилагают двое: Он, в неизреченной своей милости изливающий свою благодать на всех, не делая исключения ни для кого, даже для самого последнего грешника, и человек, свободно и осознанно принимающий Его дар. Только ничего в этой жизни не достаётся просто так. Господь испытывает нас и через эти испытания возвышает. Я верю, что ОН никогда не даст человеку испытания, которого тот не в состоянии выдержать, а посему каждый из нас должен достойно и безропотно нести испытание жизни, чтобы по завершении своего пути без стыда взглянуть в глаза Создателя и своих предков. Трусливо уклониться от своего испытания – смертный грех! Дьявола зовут отцом лжи, а я назову ещё и отцом трусости. Может это тоже ересь, но в ней я покаюсь перед престолом Господа, когда придёт мой час. Он сам дал мне это право!
Вот так-то, зверёк! Перед нами обоими стоит выбор. Только тебе проще – на той стороне много еды, значит, тебе туда и надо. Осталось только перейти Рубикон – дорогу, на которой мы так некстати для тебя оказались. А вот мне сложнее. Я топчусь на берегу своего, не зная, что делать, ведь выбор человека не так однозначен, да и Рубиконов у меня несколько».
– Вот и я, батюшка! – раздался за спиной голос Харитоши.
– Быстро же ты, я и присесть толком не успел, – отец Меркурий старался правильно выговаривать славянские слова, но по улыбке возницы понял, что получается пока не очень. С момента гибели матери, обучившей сына языку своей родины, бывшему хилиарху не приходилось говорить по-славянски, так что в Киеве он начал учить язык считай заново. – Что, я опять сказал что-то неправильно?
– Да нет, батюшка, сейчас-то всё хорошо, да уж прости ты меня, смешно вы греки говорите. Шипите да свистите, а ещё щёлкаете временами, ровно та векша, что вон на ёлке устроилась. Народу полон лес, а она не боится, да ещё лается будто, – обозник опять улыбнулся.
– Так её векша зовут? – отец Меркурий порадовался возможности узнать имя бесстрашного зверька, который сподвиг его на размышления о свободе воли.
– Ага, векша, а ещё белкой кличут – ответил Харитоша. – Весёлая зверушка. Скачет день-деньской по веткам. И ещё запасливая. Орехи, шишки собирает да по дуплам прячет, чтобы, значит, зимой чего поесть было. Я ещё мальцом на них смотреть любил. Это сейчас они серые, а летом-то рыжие все. Будто огонёк по веткам скачет. А эта бесстрашная совсем.
Белка тем временем разразилась серией недовольных щёлкающих звуков.
– Ишь какая! – восхитился обозник. – Точно лается, совсем страха нет! Дескать, чего вы, охальники, в мой лес незваными пришли, подите вон! Эх ты, дурья голова, тебя же враз на шапку пустят, хвостом махнуть не успеешь.
– Эту я бы не пустил – ответил отец Меркурий. – Она храбрая! Да и начеку держится, не возьмёшь её просто так.
– Верно говоришь, батюшка, – согласился возница. – А теперь давай закусим чем Бог послал. Ты присаживайся.
Отец Меркурий пересел с облучка на край саней. Харитоша тем временем извлёк из короба чистую тряпицу и начал выкладывать на неё припасы, главное место среди которых занимала обещанная «хорошая рыбка». Бывший сотник базилевса ещё не научился различать местных рыб, особенно когда они представали перед ним в копчёном состоянии. Эта широкая и плоская рыбина казалось жирной даже на вид, чешуя отливала золотом, а запах, который исходил от неё, заставлял рот наполняться слюной. Остальные части трапезы образовывали свиту базилевса по имени копчёный лещ: несколько круглых жёлтых печёных репок, краюха ноздреватого чёрного хлеба, луковицы. Отец Меркурий давно хотел спросить, как Харитоше удаётся на таком холоде сохранять припасы непромороженными, но всё как-то забывал. Вот и сейчас вопрос мелькнул в голове и скрылся, вытесненный внезапно возникшим голодом.