Бывших не бывает

– Благодарствую на добром слове, отче! – отрок смиренно склонил голову, а когда распрямился, его глаза вновь стали обычными – умными, проницательными, волевыми, но и только.
Отец Меркурий перевёл взгляд на десятника. Тот смотрел на священника с уважением и вызовом одновременно. Было заметно, что он согласен с тем, что услышал, но имеет и собственное мнение. Сейчас десятник ждал, что же скажет священник в ответ на его слова. Отец Меркурий не замедлил удовлетворить его любопытство.
– Ты, сын мой, сказал, что Пилат предал, но не так, как Иуда, и в этом ты прав. Он действительно предал себя, свою совесть и честь. Не по совести осудить насмерть невинного и противно чести бросить дело, не доведя его до конца. Пилат сделал и то и другое. В его власти было избавить Господа нашего от креста, но он убоялся. Нет в таком деянии чести, а поступить против чести – предать себя!
Десятник Егор не успел ответить. Харитоша, о котором все забыли, вдруг решил подать голос.
– Как же так, батюшка, всё честью мерить? Ежели по чести поступаешь, так выходит и безгрешен вовсе? Отец Михаил сказывал – гордыня это, нужно смирение, а не воля.
– Ты невнимательно слушал наставления отца Михаила, сын мой! – разворачиваясь к обознику, отец Меркурий успел заметить, что оба воина крайне неодобрительно отнеслись к словам о смирении и воле. – Да и меня слушал без должного внимания. Вспомни, я говорил тебе, что испытания жизни следует переносить без ропота, с мужеством и достоинством, и в этом есть смирение. А что есть честь, как не мужество и достоинство? Ответь мне, сын мой?
– Так отец Михаил говаривал…
– Не клевещи на почившего в бозе пастыря своего! Не мог священник учить тебя быть скотом бессловесным! Не пытайся оправдать свою леность мысли! Ты говоришь, что отец Михаил учил тебя, что нужно смирение, а не воля, так?
– Так, батюшка.
– Не ты первый, кто смирением считает униженность и забитость! Только смирение есть не самоуничтожение человеческой воли в потворстве злу и беззаконию, а просветление, свободное и сознательное подчинение её Истине. Смириться – значит жить с чистым сердцем! Не о воле человеческой говорил тебе отец Михаил – о гордыне, о воле диавольской! А смирение есть противоядие от неё. Так следует понимать его слова. Воин поднимает меч и за други своя сам на смерть идёт! Пахарь в поте лица своего хлеб растит, зодчий красоту мира божьего неустанным трудом преумножает. Способен на это безвольный?! Способен скот бессловесный?!
– Н-нет, наверное… – По лицу обозника было понятно, что он впервые задумался о таких вещах.
– Верно, не способен скот на такое. Подумай о моих словах, сын мой. Господь для того и дал нам разум.
Отец Меркурий по очереди обвел взглядом своих собеседников. В глазах десятника впервые с момента знакомства читалось уважение, а отрок смотрел задумчиво и изучающе. В позах, в движениях, даже во взглядах чувствовалось напряжение. Менее опытный взгляд не смог бы его заметить, но отставной хилиарх слишком хорошо знал это состояние натянутой внутри тебя тетивы:
«Осёл! Они же ждут боя! Ты совсем потерял нюх в монастыре, если не понял этого сразу. Чудо, что твоя проповедь случайно совпала с их мыслями, иначе они вообще не услышали бы тебя. Твой поднадзорный вступил в разговор не потому, что его заинтересовала тема, а чтобы показать всем, что всё в порядке – командиры о высоком беседуют. Сколько раз ты сам проделывал этот трюк, чтобы солдаты раньше времени не маялись ненужными мыслями… Как там говорили: «Бегущий таксиарх в мирное время вызывает смех, а на войне панику»? Здешние командиры не дурнее, вот и работают на публику. Что ж, хватит тогда занимать их время, но дать им понять, почему я оборвал разговор, тоже не вредно. Значит, их всё же толкают на недостойное, а они решили противиться. Бог им в помощь, ну и я, грешный, что смогу – сделаю!»
– Не стану вас более задерживать, дети мои, – отец Меркурий пристально посмотрел сначала на боярича, потом на десятника. – Ведомо мне, сколь много забот у воинского начальника в походе.
 
Выражение лиц воинов неуловимо изменилось, из него ушла особого рода озабоченность, которая бывает у людей, торопящихся закончить одно дело, чтобы приступить к новому, более важному. Сотник и десятник, прощаясь, склонили головы, и тут священник сказал то, чего они не ожидали от него услышать.
– Верши что задумал, юный сотник, а ты, десятник, помогай бояричу во всём. Господь и правда на вашей стороне, дети мои! Благословляю вас на достойное дело! – отец Меркурий размашисто перекрестил склонившихся в поклоне воинов.
Михаил и Егор выпрямились. Священник оценил, насколько хорошо они владеют собой – много ли нужно времени поднять склонённую голову, но им хватило этого, чтобы справиться с собой. Лица боярича и десятника выражали лишь соответствующие моменту признательность и благочестие.
– Благодарствуем, отче! – молодой сотник оценивающе взглянул на отца Меркурия, а десятник Егор снова коротко поклонился.
– Идите с миром, дети мои!
Боярич с привычной лихостью опытного конника взлетел в седло, а Егор, видно контузия ещё давала о себе знать, вознёс себя на конскую спину с основательностью и достоинством. Утвердившись в седле, он нашёл взглядом глаза отца Меркурия, несколько долгих мгновений смотрел не отрываясь, а потом кивнул, признавая. Священник ответил таким же кивком, без слов приветствуя собрата по мечу.
  
Глава 2
 
Конец ноября 1125 г. Окрестности Ратного
Остаток обеда прошёл в молчании. Ни отцу Меркурию, ни Харитоше разговаривать больше не хотелось. Каждый занялся своими мыслями. А вокруг кипела обычная для короткого привала суета. Кто-то поудобнее перекладывал груз на санях, кто-то, как и они, доедал немудрящую походную еду, кто-то куда-то шёл, кто-то просто болтал с соседями, наслаждаясь тем, что монотонное однообразие дорожной жизни на время отступило. Но отец Меркурий не мог отделаться от ощущения, что на этот раз все происходит не так, как обычно. Сегодня над всей этой мирной и уже ставшей привычной за дорогу картиной, будто грозовая туча в летнем небе, нависло напряжение. Оно незримо растекалось над людьми, проникало в каждую щёлочку, в каждую пору тела. Даже лошади, казалось, как-то иначе, без прежнего энтузиазма, поглощали овёс из подвешенных к мордам торб. Отставной хилиарх нутром чуял – что-то будет.
Напряжение и впрямь висело в воздухе, вот только ощутить его мог лишь тот, кто, как отец Меркурий, привык ходить по грани между жизнью и смертью, и поэтому подмечающий мелкие, на первый взгляд незаметные детали. Ставший уже привычным походный порядок поменялся. Зачем-то перегнали скотину в голову колонны. Взрослые ратники во главе с десятником Егором заняли место передового дозора, а Младшая стража в полном составе оттянулась в хвост обоза. Отроки торопливо седлали заводных коней, проверяли оружие, ослабляли ремни щитов, чтобы мгновенно можно было перебросить их со спины на руку. Все это слишком походило на то, что Младшая стража готовилась к бою. Но с кем – на последнем коротком переходе до своего села? И в то же время за обоз – это тоже бросилось ему в глаза – никто как будто особо и не опасался, во всяком случае, видимых мер по его охране не предпринимали.
Впрочем, обозники поопытнее тоже не могли не заметить всех этих приготовлений. Отец Меркурий видел, что возницы, как бы невзначай, старались переложить поклажу так, чтобы она прикрывала спину, доставали из-под соломы кто тяжёлый боевой нож, кто топор, кто кистень и укладывали их так, чтобы оружие не бросалось в глаза, но находилось под рукой. Глядя на старших товарищей, зашевелились и те, кто помоложе. Но вопросов никто не задавал, и особо озабоченными люди не выглядели. Возможно, потому, что за время пути боярич Михаил и десятник Егор успели приучить всех к частым и внезапным учениям. Делалось это при полном одобрении хозяина обоза купца Никифора.
Отроки Младшей стражи по очереди то устраивали засады на обоз, то обороняли его, то под руководством егоровых ратников учились нападать на него в конном строю, то отбивать «захваченный» обоз, и так до бесконечности. Фантазия боярича, наставника Стерва, десятника Егора и его ратников не знала границ. Да и сам Никифор, его компаньон купец Григорий, ехавший вместе с женой навестить сына и племянника, обучавшихся в Академии, и сопровождавший их не то друг, не то родич воин Путята, боярин Фёдор и приказчик Никифора Осьма, спасаясь от дорожного однообразия, с удовольствием приняли участие в такой забаве и внесли свою лепту в общее дело. Доставалось во время этих учений всем, и если немногие ратнинские обозники относились к подобному времяпрепровождению с ворчливым пониманием, то работники Никифора поначалу попробовали лаяться.