Бывших не бывает

– Прими Христа ради, брат мой, – отец Меркурий сунул руку в кошель и оторопел – из-под личины сгорбленного и ободранного нищего ему подмигнул давешний здоровяк из переулка.
– Иди смело, отче, – зашептал здоровяк, не забыв цапнуть резану из ладони оторопевшего монаха, – всё готово, лишних нет, а всякой швали все уши продудели, что ты за ворот заложить любишь. Уже рассказывают, кто из какой канавы тебя вылавливал.
– Спаси тебя Бог! – поблагодарил монах.
– А пусть и тебя спасёт, долгогривый! Пропью за твоё здоровье в лучшем виде! – опять заблажил дурным голосом Феофанов доглядчик.
Отец Меркурий, подивившись напоследок тому, как такой здоровяк сумел перевоплотиться в голодного и злого бродягу, шагнул за порог.
Тут же подскочил хозяин:
– Сюда, отче!
Меркурий поспешил за быстро семенящим хозяином. Миновали одну дверь, короткий переход, и остановились перед другой.
– Здесь. Ждут, – поклонился хозяин, а потом развернулся и ушёл.
Отец Меркурий глубоко вздохнул, проверил, как вынимаются из ножен кинжалы, и без стука толкнул дверь.
– Здравствуй, брат мой! – Феофан поднялся из-за накрытого стола.
Меркурий сделал несколько шагов от двери.
– И тебе здоровья! Говори, что хотел?! – Застарелая нелюбовь солдат к ищейкам вдруг помимо воли прорвалась наружу.
– Так ты же меня на встречу позвал, вот и спрашивай, – усмехнулся Феофан.
– Мы не дети, друнгарий. Давай к делу. – Меркурий решил, что менять тон уже поздно.
– А почему ты назвал меня друнгарием, хилиарх? – Феофан усмехнулся в свою недлинную бороду.
«Макарий, ты осёл! Короткая борода! Как у солдата! Значит, доспех не в новинку. Не только в Магнавре ты учился, Феофан! Ладно, чего теперь – в бой уже ввязались…»
– Могу называть и светлейшим, если ты предпочитаешь такое обращение, друнгарий виглы! Мы тайно служим базилевсу, даже если базилевс не ждёт от нас службы и боится её – так, кажется, говорили у вас, брат мой? – Старый солдат сделал шаг вперёд и ткнул пальцем в сторону собеседника.
– Да, монастырь не изменил тебя, – Феофан усмехнулся и вдруг бухнул себя кулаком в грудь напротив сердца, а потом выбросил руку вперед и вверх и рявкнул по-гречески: – Повиновение базилевсу, мой хилиарх!
Меркурий машинально вернул салют.
– Вот видишь, хилиарх, в этом ты весь, – усмехнулся Феофан. – Только тут не империя. И я не друнгарий виглы, хотя что-то общее в нашей с ним службе есть.
– Тогда кто ты? – отставной хилиарх взглянул собеседнику прямо в глаза.
– Аз есмь человек, – только сейчас отец Меркурий сообразил, что говорят они по-гречески, и лишь последняя фраза прозвучала по-славянски.
– Микрокосм в макрокосме? – усмехнулся Меркурий.
– Большое в малом? Что ж, можно и так сказать, – отец Феофан вновь перешел на греческий. – Чьё это? Ни у апостолов, ни у отцов церкви, ни у древних философов я такого не помню.
– Это сказал… один человек, которого я знавал раньше, – отец Меркурий сделал рукой неопределенный жест.
– Это верно, не будем называть имён, – согласился Феофан. – Или этот человек ты сам?
– Не важно! Ты уходишь от вопроса, друнгарий. Если ты служишь не базилевсу, то кому: церкви, патриарху, князю, епископу, себе? – Меркурий не отпускал взглядом глаза собеседника.
– Да, тут не империя, – повторил Феофан. – У нас другая земля, другие законы, а там, куда ты скоро отправишься, и вовсе вместо Кодекса лес, а вместо магистра медведь!
– Ты опять уходишь от ответа!
– Не ухожу, скорее, подхожу, – Феофан поднял руку в примирительном жесте. – Ты помнишь историю старого Рима и начало Рима Второго?
– Что именно? – Меркурий начал терять терпение.
– Кем был отец Константина Великого Констанций Хлор?
– Цезарем! – Меркурий не смог скрыть удивление.
– А кто его им назначил? – улыбка Феофана уже бесила старого солдата.
«Да он играет со мной, как сытый кот с мышью!»
– Августы Диоклетиан и Максенций, соправители Старой империи! – Меркурий раздражённо взмахнул рукой.
Широкий рукав рясы всколыхнулся, и в нём на миг мелькнула рукоять кинжала.
 
– А вот это правильно! – одобрил с улыбкой Феофан. – И кольчуга тоже! Бережёного бог бережёт.
Отец Меркурий запнулся на полуслове.
– Чего уставился? – помощник епископского секретаря от души забавлялся. – В Писании сказано: «Да опасно каждый ходит!» На чём мы там остановились?
– На Диоклетиане и Максенции, – обескураженно произнёс отец Меркурий.
«Да что ему надо? Я уже ничего не понимаю! Не пугает, не давит, ничего не хочет… Исторический диспут ему подавай! Геродот в рясе, малака! [35]
– Вот именно – на соправителях. Диоклетиан взял себе Восток, а Максенцию оставил Запад, – Феофан говорил как будто через силу. – И что-то Максенций тогда сделал не то… Помнишь что было дальше, грек?
– Ромей! – вскинулся старый солдат.
– Да, ты ромей, римлянин, – последнее слово Феофан произнес на латыни. – Так что же было дальше?
«Малака! Ещё и латынь!»
– Константина избрал Господь, дал победу в смуте, Константин принял Христа сам и крестил империю, основал Город… Но к чему, убей меня Бог, ты меня об этом допрашиваешь?
– Сейчас поймешь, – не то усмехнулся, не то оскалился Феофан. – Теперь я за тебя продолжу. Константин дал империи единую веру и с ней единый закон, который выше человеческого! В Писании сказано, что царство, разделившееся в себе, падёт. Константин это ещё язычником понял! Оттого его Господь и отметил. Не спорь! Потом уже другие подгадили! Аркадий и Гонорий! Небось знал бы отец их Феодосий, чего детки учудят – в колыбели удавил бы! Разделилось в себе царство!
– Ты хочешь сказать… – Брови отставного хилиарха вздёрнулись от удивления.
– Хочу. И скажу! – Феофан остановил Меркурия. – Ты слушай! Потом я тебе отвечу.
– Я слушаю. – Отец Меркурий даже подался вперёд.
– Не в том дело, что они державу на двоих поделили – такое и раньше бывало. Сам поминал про Диоклетиана и Максенция. Одной головой о такой громаде не помыслить.
– А в чем тогда?
– В том, что они разделились в себе! Ладно, брат на брата пошел – такое не редкость, но они забыли, что у них враги общие! И вот тут начало конца!
– Но империя устояла! – старый солдат сжал кулаки.
– Одна из двух, ромей! А должно быть две!
– Ты хочешь сказать, что… – у отца Меркурия перехватило дыхание.
– Владимир дал Руси закон, который выше человеческого. За это его отметил Господь. И у нас один закон, ромей. Общий! И враги тоже общие. Ты подумай над этим, подумай…
Некоторое время собеседники молчали, а потом отец Меркурий тряхнул головой и произнёс:
– Сказки! Красивые, мне хочется в них верить, но сказки!
– И почему же? – Феофан изобразил крайнюю заинтересованность.
– Империя и Скифия не были под одним скипетром, так что и разделиться в себе и между собой не могли, а интересы и поменяться могут… Так зачем?
Повисла неловкая пауза. Нарушил её Феофан:
– Русь, хилиарх! Русь, а не Скифия! Привыкай. И знаешь что, давай-ка за стол присядем, не по-русски это – на ногах глотку рвать.
«Всё интереснее и интереснее, Меркурий! Ну что ж, давай присядем – что я теряю? И ты заметил: перейдя на греческий, брат во Христе не столь высоким стилем изъясняется, как в прошлый раз. С чего бы это?»
Собеседники разместились на лавках друг напротив друга. Феофан налил вина из кувшина.
– Косское, как в прошлый раз.
– Благодарю! Непросто, наверное, его тут раздобыть? – подчёркнуто светским тоном осведомился отец Меркурий.
– Непросто. Через купцов знакомых из самого Константинополя, – кивнул Феофан. – Давай выпьем, брате, за разум.
Отец Меркурий поднял чашу, взглянул поверх неё на собеседника и сделал добрый глоток.
«Не травить же он меня собрался, в самом деле?»
Феофан ответил тем же, поставил посудину на стол, хорошо крякнул и сказал: