Деньги пахнут кровью

– Я к твоему приезду постельное белье постирала, – сообщает матушка.
– Спасибо, мамуль.
Продолжаю осмотр комнаты. Всё остальное производит удручающее впечатление. Затёртый красно-коричневый ковер на стене, убогий половичок с расползающимися во все стороны нитями. У окна – покарябанный письменный стол. На столешнице лежит мутное оргстекло. Под ним – несколько фоток и какие-то обложки журналов. Сбоку от стола – плакат с грудастой красоткой в откровенном бикини. Там же – небольшой шкаф со старыми книгами.
«М-да, бомжатник бомжатником, – делаю вывод. – Живу в коммуналке, папаша – алкоголик и моральный урод. Предыдущий хозяин тушки – отсидевший уголовник. Полный букет для последующей деградации. Как там великий Карл Маркс говорил? Бытие определяет сознание? Значит, надо срочно что-то делать, менять условия, выходить из этой среды. Кстати, а Паша – точно мой папаша? Сынком он меня не обзывал вроде, а когда матерился, орал мамаше “твой щенок”. Надо проверить».
Разворачиваюсь к матери.
– Мать, а чего это папаша такой буйный сегодня?
– Какой папаша? – недоумевает она, а потом в глазах мелькает искорка понимания. – А, ты о Пашке, что ли? Чудно, раньше ты его папашей никогда не называл.
«Понятно, скорее всего, отчим. Надо фотки посмотреть старые, чтобы понимать, что к чему».
– Ладно, мамуль, пойду я на улицу, продышаться хочу. Закис в больнице совсем.
– Миш, ты же не ел ничего. Давай я макароны разогрею, поешь и пойдёшь, – предлагает родительница.
– Не, ма, я потом. На свежий воздух хочу.
– Иди, – матушка растерянно смотрит на меня, – только со своими дружками не якшайся больше. Один раз они до тюрьмы тебя довели. Да и не выздоровел ты как следует.
– Опять двадцать пять. Мам, я же обещал. Сколько раз можно из пустого в порожнее переливать?
– Хочется тебе верить, – вздыхает родительница. – Ладно, поживём – увидим, а пока вот, возьми.
Она снова достаёт свою кошёлку, роется в ней и протягивает зеленоватую «трёшку».
– Вот тебе на сигареты там или ещё что-нибудь. Больше дать не могу, Пашка много денег пропил, – вздыхает матушка.
– А это квартира Пашкина?
– Миша, что за вопросы? – сердится мать. – Мы с ним пять лет назад жить начали. Он из деревни в Москву приехал, в общежитии жил.
– Так, может, это сокровище, того? Обратно в общежитие отправить? – интересуюсь у мамы. – Зачем нам такие приключения?
– Да что ты такое говоришь? – бормочет женщина. – Как его выгнать? Живой человек всё-таки. И вообще, он хороший, когда трезвый, – неуверенно добавляет она.
– Все мы хорошие, когда спим зубами к стенке. Но учти, будет продолжать пьянствовать и на тебя руку поднимать, обратно в общежитие отправится или в свою деревню, мне без разницы, – сообщаю матери.
– Михаил, я тебя не узнаю. – Женщина тревожно смотрит на меня. – Ты же недавно сам бухал с Пашкой, а теперь так говоришь.
– Мам, только не начинай, а? Я же тебе обещание дал, теперь у меня и у тебя будет новая жизнь, вот увидишь.
– Дай-то бог, – шепчет мама, крестится и вдруг притягивает меня и целует. – Мишенька, я так хочу, чтобы это было правдой.
– Вот увидишь. Так и будет.
По впалой щеке женщины ползёт прозрачная слезинка. Вытираю её подушечкой пальца. Прижимаю маму к себе. Она порывисто обнимает меня, всхлипывая.
– Мамуль, выше голову. Я же сказал, всё будет хорошо.
Когда родительница немного успокоилась и вручила мне ключи от комнаты и квартиры, пошёл прогуляться. Пробежался вниз по ступенькам, с интересом рассматривая надписи на стенах. «Витя + Маша = Любовь».
«Банальщина».
Взгляд скользнул ниже.
Знаменитое слово из трёх букв, обозначающее мужской орган для размножения. Сурово и кратко. Чего автор хотел этим высером добиться? Демонстрировал зачатки грамотности, знание анатомии человека или умение складывать слова из трёх букв? Это науке неизвестно. Печально, что таких неандертальцев много.
О, а ниже уже другая надпись из пяти букв. Уже об особенностях женской физиологии.
Как там у Высоцкого? «В общественных парижских туалетах есть надписи на русском языке». А у нас почти каждый подъезд хрущевки или коммуналки как общественный туалет. Заплёванный, измазанный в каком-то дерьме. Окурки повсюду валяются, мусор рассыпан. Нет, надо отсюда потихоньку сваливать куда-то в более приличное место.
 
Созерцание настенных испражнений существ, считающих себя разумными, оскорбляет мой тонкий эстетический вкус. Нет, я не корчу из себя рафинированного эстета и аристократа голубой крови, презрительно кривящего лицо при матерных выражениях из уст обычных людей. Сам могу изредка ругнуться, используя непарламентские выражения. Но вот когда засранные подъезды с матерными надписями вижу, реально противно. Как будто в дерьме сам вымазался. О, а на первом этаже более креативная запись. «Пусть умрёт в тяжёлом роке бычья группа “Модерн Токинг”». Наверное, малолетние любители хеви-метал писали. Хотя бы без матюков, и то хорошо.
Разглядывая творчество народных масс, не намного опередивших обезьян в процессе эволюции, подхожу к выходу на улицу.
Толстая деревянная дверь со скрипом распахивается, выпуская меня во двор. Вдыхаю полной грудью бодрящий весенний воздух. Середина мая 1986 года. Деревья начинают зеленеть, солнце тёплое и ласковое, легкий ветерок дарит ощущение свежести и прохлады. Наслаждаюсь каждым мгновением своей новой жизни. Во дворе полно народу. Подростки отжимаются на брусьях, подтягиваются на турниках. Пацанва с хохотом гоняет мяч. Малышня бегает на детской площадке, с визгом съезжает с горки, копается в песочнице, деловито строя пасочками дома и замки.
За ними наблюдает стайка молодых мамаш и старушек, рассевшихся на скамейках площадки и у подъездов.
– Здорово, Елизар.
Поворачиваюсь на голос. Ко мне подходит невысокий худой паренёк с хитрыми глазами. Коричневые брюки, клетчатая рубашка, кепочка по блатной моде, надвинутая на глаза.
– Здорово, – отвечаю я.
Обмениваюсь с парнем рукопожатием. Рука у него оказывается неожиданно крепкой.
– А базарили, ты коньки отбросил. Мотыль, ботали, тебе перо в грудак засадил, и когда скорая приехала, ты уже отходил. Зуб давали. – Парень с интересом рассматривает мою грудь.
– Врали, – спокойно отвечаю я. – Видишь, стою же перед тобой. Рано похоронили.
– Ага, – соглашается он, – получается, Серый и Кацо балаболами оказались.
– Выходит так.
И тут мой взгляд зацепился за выходящую из арки девушку и прилип к ней. Незнакомка была чудо как хороша. Распущенные волосы белоснежной волной рассыпались по плечам, аккуратный вздёрнутый носик, пухлые алые губки, большие синие глаза, в которых можно утонуть, светящаяся чистая кожа. Личико с тонкими чертами лица, длинные изящные ножки, тоненькая талия, которую можно визуально обхватить ладонями, и высокая, вызывающе торчащая под футболкой грудь. Девушка была одета в потёртые синие джинсы Levi’s, на ножках красовались лёгкие небесно-голубые мокасины, а на футболке разноцветными буквами светился лозунг хиппи «Make love, not war!». Девчонка была похожа на самую красивую блондинку советского кино Ирэн Азер, как родная сестра.
Девчонка заметила мой взгляд, насмешливо фыркнула и повернулась ко мне.
– Чего смотришь, Мишка? Денег на водку хочешь попросить? Извини, алкашам не подаю.
 
Глава 4
 
– А с чего ты взяла, что я алкаш? – Насмешливо смотрю на девушку.
– Да по тебе видно, – дерзко отвечает блондинка. – И вообще…
Красотка пренебрежительно машет рукой и отворачивается. Похоже, она здесь кого-то ждет.
– То есть ты оцениваешь человека по внешним признакам? – ухмыляюсь я.
Она хмыкает и вздергивает носик, даже не соизволив развернуться.
– А знаешь, что можно сказать о тебе, используя твои же критерии?
Девчонка попадается на приманку и поворачивает ко мне смазливую мордашку.
– Что? Давай, расскажи, послушаю. – В голосе блондинки явственно слышится ирония.