Жена колдуна — сама ведьма

— Была бы плохой, заманила бы всех и съела, — шутливо клацнула зубами, растирая едва живую малютку на своих руках.
— Сестрица Зоря сказала, что боги тебя слышат, — она подсела ближе и стала повторять за мной. — Интересно, что они говорят? Наш бог молчит. Но мама продолжала ходить в церковь, да же когда папу из деревни забрали.
Ей интересно? Или она пытается занять себя чем-то?
Дети пришли не избалованные. Старшие все время помогают. И готовят, и младших кормят, и играют с ними, и даже за водой бегают для бани. Они сами распределились на группки и начали ходить за взрослыми. Хотя, сестры всего на два года старше некоторых "младших" .
— Мои боги говорят. Каждый в свое время, — я опустила взгляд и вновь попыталась влить навар. — Сейчас властвуют те кто и говорить не любит, и от людей лишь предательство видел.
— А живут твои боги где? — забавная девочка не отстает. Детей пеленает так споро, будто у самой уже семеро.
— Мара — богиня перерождения и нового начала, живет за рекой Смородиной. Пройти к ней можно лишь через Калинов мост. Сторожит ее чертоги трехглавый змий.
— А у богов есть мамы и папы? — отчего она пристала? И смотрит так завороженно, будто я ей сказ сказываю.
— Морена дочь Велеса и богини Лады, — подозрительно разглядываю прибавившихся к нашей беседе девочек.
— А это тоже плохие боги? — писклявый охрипший голосок раздался из небольшой толпы.
— Нет хороших или плохих богов. У каждого из них есть свое предназначение в которое они вкладывают силы.
— Но Мара ведь убивает!
Детские пытливые умы... и ведь не объяснишь им, как взрослым. И прогонять не хочется. В это мгновение я боюсь тишины. Одиночество меня раздавит, вырвет свет надежды, который помогает мне держаться. У меня на руках живая тряпичная кукла, которую я скоро могу отдать огню. Мое сердце материнское не выдержит этого.
— Мара берет человеческую душу, чистит ее от тяжких мыслей и несет в следующее живое существо. Сейчас я — женщина, человек, а после смерти могу стать лошадью, — попыталась объяснить что такое перерождение.
— И как вы будете жить тогда? Лошадь тоже будет колдовать? А голова у вас та же останется? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Ой, а у меня дома кошка жила дюже умная! Знала, когда и куда можно пойти посидеть и где покормят, и к младшим мурлыкать приходила.
— А у меня во дворе петух сам на кладки яиц показывал!
— А я... А у меня... А вот...
Защебетали резвые птички, позабыв о своем недуге. Такой гомон в тереме поднялся, что две старушки проснулись. Но они не ругали детей, а засмеялись.
Мне самой на душе легче стало, будто я дышать вновь научилась.
— Веда, — отвлекла меня Зоря. — Ты хотела к золотарю идти. Он проснулся.
Отдаю детей на попечение сестрицы и с тяжелым сердцем направляюсь в предбанник, в котором разместили глупца.
Идти тяжело. Еще тяжелее нести нужные мне инструменты и настойку. Сердце трепещет, будто пойманная в силки птичка.
Смогу ли я сделать, то о чем задумала? Хватит ли у меня духа?
А на улице дети бегают. Пацаны в снежки играют — всю душу на распашку. Совсем недавно от жара сгорали, а сейчас вообще забыли о хвори. Младшие за старшими хвостом бегают. Стены снежные возводят за углы терема прячутся. Писк, визг, ор, смех — ожил закуток, который под смерть был отдан.
Набралась смелость и задора в этой канители и на порог бани взошла. А там Сморняна крутится. То тарелку подаст с водой, дескать кормить больше нельзя. То умыться предложит, а потом наблюдает, как золотарь ловко это делает. Он к ней и руками тянется и языком красиво чешет.
Стоило мне на пороге показаться, как его говор стих. Смотрит на меня, как на волка, забредшего в курятник.
— Вы готовы? — нечего откладывать то, что все равно произойдет.
— Помолись перед моей операцией! Так как все христиане молятся! — прорычал мужчина.
— Лан, прекращай. Она помочь хочет, — подошла к нему Сморняна и положила свою руку на его плечо.
Эта женщина меня все больше удивляет. Меня не боится. Готова поддержать то, что все церковники запрещают — лезть к телу человека. Еще и этого вояку смогла приручить.
— Я помолюсь, пока Сморняна будет все готовить.
Отдала женщине свои инструменты и посмотрела на полутьму комнаты. Надо молиться лику божьему, но здесь ни одной иконы. Да и у меня нигде такого нет.
Но все равно, встала в углу на колени. Сложила ладони и начала молится вслух. Если это успокоит моего пациента, то я готова говорить все что можно. Не закончив свою молитву, меня позвала Сморняна.
— Веда, он спит, — повернулась к ней. — Я ему это дала.
Да, это что нужно. Теперь, у меня есть время на операцию.
— Моемся. Пока солнце не село надо закончить хотя бы одну ногу.
Если бы меня спросили, смогу ли я сделать все правильно, то получили бы отрицательный ответ. Мне было страшно. Руки дрожали. Но стоило мне встать к огромному столу и увидеть синюю ногу, которая на глазах разваливалась...
— Надо жгут наложить выше разреза, — со мной "рядом" встал отец. — Покажем все что можем, Солнышко?
— Да, — улыбнулась я и уверенно взяла в руки нож.
Вечером я вышла из предбанника и взглянула на морозное небо. Миллиарды звезд безмолвно посылали свой свет. И куда-то туда ушла душа моего папы. Сейчас, он мне не нужен, но когда его знания пригодятся — он вернется.
— Спасибо, — проглотила я подкативший ком.
Это мое бремя. Колдовское. Неверное для этого времени. Иду вразрез церкви, но все-таки иду. И как хорошо осозновать, что где-то там за снежными дорогами у меня есть дом. В том доме тепло и уютно. Там меня ждут и не предадут.
— Душу тянет от тоски...
    
31
Ночь меня застала с малышкой на руках. Я опять сидела и не знала переживет ли ребенок ночь. От ее постели не отходила. Боялась.
Зоря уснула, сморенная суточными тяготами. За детьми присматривала самая бойкая из всех — Леля. Она меня и спрашивала обо всем и сейчас сама с малыми ребятами помогала. Всех на двор свела, умыла, уложила. Старших по мелочам не тревожила. Некоторых девочек подрядила кормить тех кто сам не мог. Хорошая девка растет. Домовитая.
Все то мне и радость, смотреть на Лелю сказ сказывающую. Она про курочек говорила, которые когда-то людьми были. И так у нее складно получалось, что все детки от ее говора засыпали.
Меня тоже сон сморил. Заманил в свои сладкие сети и тело пудовым одеялом укрыл. И вижу я не лес свой привычный, где род Полоза обитал, а берег реки крутой. Иду по тому берегу. По самому краешку. Камушки из-под лаптей осыпаются и в бурный поток падают. Того и гляди, сама сорвусь и вниз скачусь. Но тверд мой шаг, а путь хоть и сложен, но кажется привычным. Будто всю жизнь по краю иду и не качаюсь.