Меня зовут Шон
Теперь Конвей умер, а с ним умерла и тайна преступления Патрика. Никому и в голову не придет разыскивать моего мужа, никто не знает, что он жив. Кроме меня. Я очень жалела лишь о том, что, где бы он ни был — а в Испании он, конечно, не задержится надолго, поскольку может уехать оттуда на пароме в Северную Африку и раствориться без следа, — я не могу дать ему знать, что приду за ним, словно воплощение Возмездия. Ему это с рук не сойдет.
«Слышишь меня, Патрик, Шон или как там тебя? Тебе это с рук не сойдет!»
Среди всей лжи, его смерти, его измены, его воскрешения, это было единственное, в чем я была уверена. Он заплатит за все, что натворил.
Ведь я уже напала на его след.
Сьюзи
Когда в детстве я начинала нервничать — из-за экзаменов, или поругавшись с мамой из-за плохих отметок в школе, или в тот единственный раз, когда меня в восемь лет поймали в магазине на краже фруктовой жвачки, — я иногда представляла себе дающую мне советы бойкую подружку вроде тех, что встречаются в американских ситкомах. Вот и сейчас она отчитывала меня, уперев руки в бока: «Эй, подруга, да что с тобой? Твой муж запер тебя в музыкальной комнате! И я даже не спрашиваю, зачем вам вообще понадобилась музыкальная комната».
Это было тяжело осознавать. Очнувшись внизу, я еще долго лежала неподвижно, отказываясь верить в случившееся. Болели неловко вывернутая рука, ссадина на лбу. Это какая-то ошибка? Ник знает, где я? Мозг отказывался принимать правду. Конечно, знал. Ник не просто запихнул меня сюда. Он это спланировал. Всё — свет, жара, холод, музыка, слово на снегу и даже кролик — были его рук делом. Он сам признался. Нора не имела к этому никакого отношения — я понятия не имела, что она задумала, но точно не пыталась свести меня с ума. Этим занимался мой муж. Теперь я удивлялась, как не замечала этого раньше. Смартфон, постоянно разряжающийся из-за шпионских программ, которые Ник туда напихал. То, что ему всегда было известно, где я была и что делала. Дура…
Среди гитар, усилителей и кабелей стояла аккуратно застеленная раскладушка. На звукоизолированном полу — маленький коврик. Стопка книг, в основном о беременности. Вокруг вдоль стен — пустые полки, предназначавшиеся для коллекции вина. Пока же на них копилась пыль, и в темных уголках наверняка водились пауки. Ник оставил мне воду и даже сэндвич на тарелке. Он не желал мне зла. Во всяком случае, пока не родится ребенок. Просто хотел контролировать меня. Всегда только этого и хотел! А самое лучшее место для полного контроля — уютная темница, о существовании которой я и не подозревала. Мне давно было трудно спускаться по крутой лестнице. К тому же музыкальная комната была очередным проектом Ника, не вызывавшим у меня ни малейшего интереса. Я сама позволила ему строить эту тюрьму, пока сидела и горевала по другому.
«Совсем за дурака меня держишь?» — спросил он перед тем, как меня вырубить, и был прав. Я вела себя так, будто он слеп и не замечает ни моих покрасневших опухших глаз, ни того, что я постоянно проверяю телефон, ни того, как я вздрагиваю при каждом звонке в дверь или при виде разбитой машины по телевизору. Думала, что раз он молчит, значит, не замечает. Забыла, что Ник всегда отмалчивается. Забыла о предыдущем наказании — о переезде сюда, за город. И теперь, чтобы добиться моего покаяния, потребовалась другая тюрьма, поменьше и построже.
А я и в самом деле раскаивалась. Если бы была возможность вернуться на год назад, я бы не взглянула в сторону Дэмьена, не поехала бы на ту дурацкую конференцию, прошла бы мимо тебя в баре и отправилась спать в одиночестве в свой номер.
Я приняла бы свою участь, любящего мужа, работу, которая у меня так хорошо получалась, и не стала бы искать ничего больше. Я не ушла бы из студии, не переехала бы за город, не встретила бы тебя. Наверное, не забеременела бы. Только я не знаю, готова ли была бы на самом деле отказаться от счастья материнства вместе со всем остальным.
Я знала только, что надо отсюда выбираться, потому что не выдержу в темноте и одиночестве больше пары дней. Было понятно, что между мной и Ником все кончено раз и навсегда. Засунув меня сюда, он наверняка нарушил какой-нибудь закон, совершил ужасное преступление, и я могла заявить на него в полицию, выбравшись отсюда. Но все равно, глядя на ситуацию с его точки зрения, я находила в его поступке определенный, пусть и пугающий, смысл.
Элинор
Оказалось, во мне скрывался еще один талант. Искать информацию. Наблюдать. Находить людей, выслеживать их. Прежде я и не подозревала, что умею это делать, и поэтому мне даже в голову не приходило опробовать этот талант на своем муже. Да и зачем? Он любил меня, мы были счастливы. Во всяком случае, я так думала. Пока не узнала, что он лгал мне, контролировал меня и держал в плену собственных страхов. Но теперь я задумалась о его прошлом. Что он делал до встречи со мной? Люди вроде моего мужа — лжецы до мозга костей, для которых вранье естественнее дыхания, — не меняются никогда. Наверняка удастся что-то найти. И это что-то, возможно, приведет меня к нему, где бы он сейчас ни находился.
Когда мы познакомились после концерта в Альберт-холле, Патрик Салливан рассказывал мне о своей жизни. Он был врачом, акушером (неправда, он был клерком в финансовом отделе), и ему приходилось снимать жилье еще с тремя приятелями, о чем я узнала намного позднее, поскольку к себе он меня не приглашал, как джентльмен, а когда я задалась этим вопросам, то решила, что ему, наверное, приходилось выплачивать кредит за обучение. По его словам, он был единственным поздним ребенком и родители его умерли (я не знала, правда это или нет). В университете у него был серьезный роман, но они расстались после того, как подруга, испугавшись, сделала аборт. Он сказал мне тогда с болью в голосе: «Знаю, это был ее выбор, но я не смог его принять. Это ведь был и мой ребенок». Как же у меня тогда расцвело сердце от мысли, что скоро у нас появится собственный малыш, который утешит его после такой утраты!
Подружка оказалась настоящей, насколько я могла судить. Ее звали Кэти Гилсенан. Они с Патриком учились в университете Эссекса, но, в отличие от него, вылетевшего после первого курса, девушка получила образование. Он действительно занимался на медицинском факультете, о чем свидетельствовали любительские снимки. Грустная история. Если бы мы были знакомы тогда, возможно, я сумела бы помочь ему сдать экзамены и стать настоящим врачом. Тогда, наверное, обошлось бы без лжи и воровства. Какая жалость.
Мне удалось выяснить, что Кэти, по-прежнему Гилсенан, обосновалась на Собачьем острове в Лондоне. И вот моя машина, пожирая милю за милей, несла меня на встречу с ней. Едва ли эта женщина знала, где еще, кроме Испании, может скрываться Патрик, но больше мне не удалось отыскать ни одного близкого ему человека. И это само по себе было печально.
* * *Жила Кэти на узкой улочке типовой застройки в нескольких метрах от Темзы под самой линией наземного метро. Припарковаться оказалось непросто, а стоянка обошлась в такую сумму, что стоило бы поехать поездом. Но я быстро управилась и вскоре позвонила в ее дверь. Что бывшей подружки Патрика может не оказаться дома, в голову мне не приходило — слишком уж нужно было повидаться с ней и поговорить. И я не ошиблась в своих ожиданиях.
— Да? — Кэти, высокая чернокожая красивая женщина с косичками, собранными в пучок, выглядела замечательно, хотя, вероятно, мы были ровесницами.
На мгновение моя решимость дала сбой.
— Здравствуйте. Прошу прощения, что вторгаюсь к вам без звонка, но позвольте спросить: вы знаете… знали некоего Патрика Салливана?
Она задумалась, и я вдруг испугалась, что ошиблась. Потом она ответила:
— Вы имеете в виду Шона?
* * *— Вы замужем за ним?
— Была. Он… он умер несколько месяцев назад, — я не собиралась выкладывать ей правду, чтобы она не решила, будто я спятила.