Философия достоинства, свободы и прав человека
В качестве внешних отличительных черт поведения эту традицию, помимо безумной и немотивированной жестокости, характеризуют следующие закономерности: честный, порядочный человек не может рассчитывать на безопасность, добрый — на благодарность, гонимый — на поддержку, праведник — на воздаяние, творческий гений — на бережное и уважительное к себе отношение. Видимо, очень богатый опыт жизни в подобном пространстве как во времена СССР, так и в постсоветской России в конечном счете и дал известному российскому театральному режиссеру Юрию Петровичу Любимову (1917–2014) моральное право заявить: «У нас нет сердца и нет души. Мы любим говорить о загадочной русской душе. Но покопаешься там, и такие вещи всплывают…» («Новая газета». - N 130, 19.11.2010 г.). Однако, то, что всплывает уже далеко не тайна. Наиболее характерной, выразительной, повсеместной формой проявления нравов подавляющего большинства наших соотечественников, является грубое и бестактное, пренебрежительное и безответственное отношение друг к другу. Став особой психологической приметой нашего бытия, органической частью нашего национального характера, оно получило, как уже упоминалось выше, своё лаконичное определение — хамство. Об опасности, угрожающей будущности России со стороны этого глубоко национального лиха, пророчески вещал русский писатель и религиозный мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866–1941). В увидавшей свет под весьма красноречивым названием статье — «Грядущий хам» (1906 г.) он, как бы предвосхищая нашествие дьявола во плоти — большевизма, восклицал, что «воцарившийся раб и стал хам, а воцарившийся хам и есть черт — уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, — грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам». При этом писатель дал развернутый портрет этого специфического продукта российской истории. В частности, он отметил, что «у этого Хама в России — три лица.
Первое, настоящее — над нами, лицо самодержавия…
Второе лицо прошлое — рядом с нами, лицо православия…
Третье лицо будущее — под нами, лицо хамства, идущего снизу — хулиганства, босячества, черной сотни — самое страшное из всех трех лиц». По злой иронии судьбы именно это, последнее, «самое страшное», и стало на многие годы подлинным лицом большевистской империи.
Как верно заметил польский писатель Славомир Мрожек (1930–2013): «Революция привела к власти не труженика, а болтливого хама. Сейчас революция ушла, а хам остался». К такому же выводу пришёл и доктор юридических наук А.В. Оболонский, который заметил, что «СССР стал не только страной победившего (вопрос только — кого победившего?) социализма, но и, страшно сказать, страной победившего Хама. По существу, мы до сих пор живем в этой стране…». Почтенный правовед, безусловно, прав. Необходимо лишь уточнить: мы живем в стране уже не только победившего, но и беспредельно торжествующего Хама. Увы, такова неискоренимая историческая традиция нашего бытия, или, по выражению российской писательницы Наталии Осс, национальная триада «барство — воровство — хамство» (Газета. ru, 13.10.2012 г.). Одна из причин подобного неизменного положения вещей, по всей видимости, коренится в том обстоятельстве, что эта традиция отвечает каким-то внутренним глубинным запросам души большинства населения бывшей Российской (большевистской) империи. Но каким? Ответ скорее всего следует искать в том специфическом образе жизни, стереотипе поведения, который очень проницательно описал И.А. Яковенко: «Отдельного упоминания заслуживает культура хамства. Хамство — форма психологической репрессии, перманентно подавляющей тенденции становления отдельного человека и разворачивания универсума личности. Подавление личностного начала — одна из магистральных функций русской культуры. Хамство деятельно отрицает претензию на достоинство… Оно является механизмом поддержания традиционно сословного общества и эффективной стратегией противостояния перерождению этого общества в сообщество равных и независимых индивидов. Хамство присуще как низовой, так и властной культуре России. Это то, что их объединяет». Анализу этого явления посвятил своё блестящее эссе «Хамы и ангелы» Адам Михник.
Носителя этого стереотипа поведения российский писатель Александр Александрович Зиновьев (1922–2006) вывел под обобщенным наименованием «Гомо Советикус». В этом образе нашла свое отражение та особенность менталитета, от которой мы более всего страдали, будучи гражданами ядерной супердержавы, и страдаем до сих пор уже в качестве граждан суверенных государств, возникших на её обломках. В частности, в статье «Нищета превращает украинцев в агрессивных хамов» (NEWSru.ua, 20.07.2012 г.) эксперты с почти столетним опозданием обратили внимание на то, что бытовое хамство стало визитной карточкой обитателей территории современной Украины. Но, на мой взгляд, прав был Мережковский: эта визитная карточка была предъявлена ещё в 1905 г., но во всей своей многогранности явила себя после 1917 г., став неотъемлемой чертой национального характера жителей СССР. Известный российский писатель Б. Н. Стругацкий в одном из своих интервью обратил внимание на тончайшую грань, которая отделяла советскую эпоху от постсоветской: «Возвращение в совок уже совершилось. От классической брежневской системы нас отделяет наличие нескольких СМИ, которым разрешено пока существовать независимо от власти и наперекор этой власти. Для того чтобы прекратить эти явно экстремистские упражнения, достаточно небольшого «триумфа воли», и вопрос можно было бы решить в два дня. Когда (и если) потребность власти в существовании демократической витрины исчезнет, исчезнет и сама витрина, и это есть характернейший признак победившего совка». Иными словами, есть нечто сквозное, неизменное, основополагающее, что роднит среднестатистического подданного советской империи и гражданина постсоветского государства. Речь идёт о некоторых отличительных чертах поведения, которые позволяют их легко идентифицировать вне зависимости от их этнического происхождения буквально в толпе любой западноевропейской страны. Это те стереотипы, те модели поведения, которые на литературном языке именуются хамством, а в просторечии — жлобством, сопровождаемые при этом крайней пренебрежительностью к чужому мнению, безответственностью по отношению к судьбам других людей, стран, к исходу любого дела, не связанного с личными интересами субъектов такого действа. Доведенная до логического конца всепоглощающая самоуверенность коллективного хамства является, пожалуй, наиболее выразительной особенностью традиции невежества. Хорошо изучивший человеческую породу Наполеон как-то по сему поводу весьма едко заметил, что «невежество ни в чем не сомневается — ему все ясно сразу». Неслучайно, политический режим, восторжествовавший на бескрайних просторах большевистской державы, получил очень выразительное наименование — реакционное хамодержавие. Иными словами, установившийся режим власти, утвердившийся правящий класс и устоявшийся в стране стереотип повседневного отношения людей друг к другу стали органическим продолжением господствовавших в Российской (большевистской) империи нравов.
На это обстоятельство, проявившее себя во всей «красе» сразу же после падения монархии, обратил внимание писатель В.А. Коротич. В частности, он писал: «Подыскивая слово для определения рванувших тогда к власти, не хочу пользоваться ни их выдумкой «рабочие и крестьяне» или «трудящиеся», так как это неправда, ни бытовавшим в революционные годы «хамы» или недавно воскрешенным «быдло». Мне кажется, у нас есть словечко для обозначения такой публики — нахрапистой, не шибко культурной, но настаивающей на своем праве быть именно такой — «жлоб». Захватившая власть в стране жлобократия была убийственна, отшвыривая прежние жизненные стандарты и не заменяя их ничем жизнетворным… Жлобократия стала беззаконием, а не тиранией, как многие считали. Тирания — это хоть какие-то законы; у большевиков их долго не было даже формально». Большевистская «жлобократия» стала правящим классом в СССР, выполняя попутно роль правоверного носителя и неизменного хранителя традиции невежества. Результаты правления этой касты лжецов и подлецов были воистину ужасающими. Кто-то заметил, что ничто не может сравниться с опытом очевидца, но при этом ценность опыта подлости цены не имеет. Потому что свидетелей подлости как правило не оставляют в живых. Видимо, по этой причине лишь немногие отважились внести свою лепту в летопись повседневной подлости своих соотечественников по отношению друг к другу.