Ядовитое жало
— Значит, голубиная почта подтверждается? Здорово! — Очевидно, капитан уже успел информировать гостей о многом.
— Придется сбегать, — озабоченно сказал гостям Серовол, вынимая бумаги из сумки. — Вот схематическая карта Кружно и Княжполя и все, что касается Ганса. Посмотрите. Я скоро вернусь.
Чтобы ускорить дело, капитан взял в штабе два велосипеда и покатил со своим помощником в Любязскую Волю, где квартировала вторая рота.
Старик Кухальский встретил их у ворот и сразу же повел в хату. Когда вошли в горницу, хозяин попросил присесть и дипломатично обратился к Сероволу:
— Слушаю пана офицера… Какое дело у пана ко мне?
— Отец, голуби у вас есть?
— Нету, — замотал седой головой Кухальский.
— Но ведь были, мы знаем… Так разве я отрицаю? Были.
— А куда они делись?
— Этой ночью он последнего забрал. С клетки.
— Кто — он?
— Тот пан, что всегда за голубями приходил.
— Ну, а кто он такой? Ведь вы же его знаете…
— Откуда мне знать? — пожал плечами старик. — Приходит ночью, берет голубя и уходит.
Простодушие Кухальского обезоруживало. Серовол крякнул и сказал строго:
— Отец, тут что‑то не так. Почему вы скрывали ото всех, что держите голубей?
— Так это же тайна, пан офицер, большая тайна, — перешел на пугливый шепот Кухальский. — Меня предупреждали, я клятву давал. Вы сами должны знать. Не знаете? — Старик растерянно взглянул на Серовола. — Тогда зовите вашего главного, того, что с бородой. Ему должно быть все известно.
Серовол и Юра озадаченно взглянули друг на друга. Дело принимало странный оборот. Судя по всему, Кухальский не хитрил и не хотел ввести их в заблуждение. Скорее всего, его самого ввели в заблуждение при помощи какого‑то обмана.
Бородача звать не пришлось. Догадавшись, что партизаны подозревают его в чем‑то 'нехорошем и желая поскорее рассеять недоразумения, Кухальский по первой же просьбе Серовола охотно поведал ему всю историю с голубями.
Все началось три месяца назад, после того как в районе лесных хуторов появились советские партизаны. Однажды Кухальский пошел на базар в Кружно, и там, когда он продал своих принесенных в клетке молодых петушков, к нему подошли двое незнакомых. Пригласили в корчму выпить кружку пива, побеседовать о важном деле. Он сначала отказался было, но один из незнакомцев показал письмо от младшего сына Кухальского ― Зигмунда, который пропал без вести еще осенью 1939 года, когда Германия напала на Польшу. Так как Кухальский грамоты не знает, ему тут же на базаре прочли письмо. Зигмунд сообщал, что он жив, находится недалеко, среди польских партизан, воюет с немцами, и просил отца оказать услугу тем людям, какие передадут ему письмо. Затем пошли в корчму, выпили пива в укромном уголке, и приятели сына объяснили Кухальскому политическую обстановку. Сказали, что польские и советские партизаны выполняют одну и ту же задачу ― бьют немцев, поэтому должны поддерживать друг с другом надежную связь. Кухальский может безо всякого риска для себя помочь им. Ему дадут голубей, он отнесет их домой и будет выдавать специально назначенному советскому партизану по его требованию. Это дело надо держать в строжайшей тайне, так как у немцев и бандеровцев везде свои шпионы, и, если тайна будет раскрыта, может погибнуть много советских и польских партизан. Так начал он носить голубей из Кружно. Трижды приносил, по четыре штуки каждый раз. Давали ему птицу те же самые люди.
Серовол слушал старика угрюмо, гоняя желваки под кожей щек.
— Этот человек приходил за голубями ночью?
— Так, только ночью.
— Что он говорил?
— Он со мной беседы не заводил… Стучал в окно, а когда я спрашивал, отвечал: «От Зигмунда». Я давал ему голубя, он сажал его в свою маленькую клетку и быстро уходил.
— Если бы мы показали вам этого человека, вы бы его узнали?
— Трудно… Лица не видел, да и зрение у меня уже плохое.
— Хорошо, лица вы не видели… Скажите, какого он роста, во что он был одет последний раз, какое у него было оружие? Припомните. Что у него было на голове?
Кухальский оживился, поднялся на ноги и показал ладошкой над головой.
— Росту тот пан чуть выше меня. На плечах не то плащ, не то накидка. А на голове… Раньше у него что‑то с козырьком было, кепка, одним словом, а последний раз без козырька.
— Пилотка, шапка? — подсказал Юра.
— Может, и пилотка, но больше похоже на берет или, может быть, он так кепку, козырьком назад надел,Капитан весь напрягся, подался вперед, глаза его потемнели.
Вы это хорошо помните, что последний раз козырька не было видно?
— Так. Вроде как беретка.
Серовол шумно вздохнул, повернулся к Юре, как бы спрашивая помощника, что он думает по этому поводу.
Коломиец не успел что‑либо сказать. Во дворе послышались быстрые шаги, и кто‑то тревожно крикнул: «Художник! Художник!»
Юра выглянул в окно. У прислоненных к воротам велосипедов стоял запыхавшийся Стельмах.
— Где Третий? Ковалишин его зовет; Он убил Москалева. Сидит возле него. Просил позвать Третьего.
Через несколько минут Серовол и Юра были на месте происшествия.
Чуть в стороне от хутора находилась заброшенная несколько лет назад усадьба ― остатки глиняных стен, одичавшие фруктовые деревья, двор, заросший бурьяном, молодыми березками, осинками. Ближе к лесу заросли становились выше и гуще, образовывая зеленый островок. Молодые деревья тут были перевиты стеблями ежевики, малины, дикого хмеля. Мимо этого островка, чуть огибая его, проходила узкая тропинка.
Ковалишин стоял у зарослей. Вяло жестикулируя, он что‑то объяснял командиру третьей роты Марченко. Когда Серовол и Юра подъехали по тропинке близко, Ковалишин повернулся к ним, и они увидели его бледное, с запавшими глазами лицо.
— Что случилось? — спросил Серовол, соскакивая с велосипеда.
Ковалишин виновато и беспомощно развел руками.
— Застрелил я Москалева, товарищ капитан. Так вышло у меня…
— Я б его, гада… своей рукой, — сердито сказал Марченко. — Сволочь какая!
— Подожди, Марченко, —поднял руку Серовол, как бы мягко отстраняя командира роты. — Пусть он расскажет.
— Что рассказывать… — Ковалишин завертел головой, словно воротник душил его. — Все вышло неожиданно, как гром с ясного неба. Иду здесь вот, по этой тропинке, посты проверять. Смотрю, из этой гущины, вон оттуда,вылазит пригнувшись кто‑то. Раз! И у него с руки взлетает голубь. Что такое? Про голубей я уже знал, слышал, что Художник их ищет… Я как раз за этим вот кустиком стоял — замер, меня не видно. Гляжу — Москалев это. Оглянулся он по сторонам и — к лесу. Я заглянул в заросли, а там клетка. Ну, меня в пот ударило. Кричу: «Москалев!» Он оглянулся и бежать. Я за ним, кричу: «Стой! Стрелять буду!» Он повернулся и из пистолета в меня. Тогда я по нему из автомата чиркнул, всего три пули… Подбегаю, а он уже готов.
Ковалишин не оправдывался и, конечно, не выдавал себя за героя, сумевшего обезвредить шпиона, он просто был подавлен всем случившимся и еще не знал, как оценить свой поступок. Впрочем, он всегда полагался на мнение начальства, а сейчас это мнение ему еще не было известно.
— Покажи, где клетка, — сказал Серовол.
Раздвигая кусты, Ковалишин полез в заросли, и двигавшиеся за ним Серовол и Коломиец увидели стоявшую на земле клетку с густо переплетенными проволокой стенками и открытой дверцей. Подняв клетку, Серовол увидел лежавший под ней какой‑то сверток. Это оказалась старенькая плащ–палатка.
— Ннда! — сказал помрачневший начальник разведки, передавая клетку и развернутую плащ–палатку Юре. — Где он?
Ковалишин показал на полянку.
— Вон лежит…
Только сейчас Юра увидел метрах в сорока спину Москалева, которую можно было принять за изгиб выглядывающей из травы колоды.
— Откуда стрелял, помнишь? — повернулся к Ковалишину капитан.
— Как же! Вон от той осинки. А его пуля прямо в ствол осинки угодила. Рядом прошла…
Серовол подошел к деревцу, осмотрел белую рваную рану на его стволе, наклонился и поднял из‑под ног стреляную гильзу.