Ядовитое жало

В коридоре было темно. Когда полицай провел какого‑то человека, Валя не смогла рассмотреть его, и только в свете, вырвавшемся из приоткрытой двери кабинета, увидела на мгновение его голову и плечи.
Минут десять продержал Ганс Иголку у себя. Голоса их не проникали через обитую клеенкой дверь, и лишь однажды девушка услышала что‑то похожее на щелканье пружин тяжелого замка. Наверное, Ганс открывал свой сейф.
Наконец дверь приоткрылась, и Ганс коротко бросил:
— Можешь войти.
У стола стоял стройный, подтянутый мужчина лет двадцати пяти. Он настороженно, с любопытством посмотрел на вошедшую в кабинет девушку и перевел взгляд на шефа.
— Не узнаешь? — весело спросил Ганс.
Тот еще раз остро и озабоченно взглянул на нее.
— Нет. Никогда не видел.
— Плохо смотрел… Это и есть один из тех прилетевших к партизанам парашютистов, о которых ты говорил.
— Нет, те оба мужчины, усатые, —не поверил Иголка.
— Усы можно сбрить, — засмеялся Ганс, подмигнув Вале.
— Что вы… Женщину, ее видно.
— Так ты же издали их видел. И один раз только.
— Все равно… — осклабился Иголка, поняв, что шеф разыгрывает его. — Что я, не разбираюсь?
— Ладно, — меняя тон, сказал Ганс. — Хорошенько глядите, запоминайте лица. Может быть, вам придется встретиться. Чтобы и через пять–десять лет узнали друг друга.
Ганс проводил Иголку и вернулся сияющий.
— Теперь мы, Валечка, гульнем.
— Казимир Карлович… — начала было девушка, но Ганс не дал ей договорить.
— Я все помню, я все сделаю, Валенька. Можешь на меня положиться. Считай, что труба с золотом у тебя в кармане. Учись, старайся, выдвигайся, будь передовым советским человеком — не возбраняется и даже поощряется. Ну, а если кто‑нибудь придет от меня… Нет, нет, не сейчас, а в будущем. Мы обо всем детально договоримся. А сейчас… Иди ко мне, поросеночек, я так истосковался по женской ласке.
Валя глянула на стол. Самогона в литровой бутылке заметно убавилось. Значит, Ганс во время беседы с Иголкой успел приложиться к стакану. Она строго сжала губы, но тут же насмешливо улыбнулась.
— Господин Ганс, вы действительно истосковались по женскому обществу? К сожалению, вы не герой моего романа. Да и зачем вам я? Хотите, я познакомлю вас с молодой красивой девушкой? Даже с двумя.
— Хитришь, детка? —Лицо Ганса стало холодным, жестоким. — Напрасно…
— Я говорю правду. Две чудные девушки. Обе русские, беженки. Одна дочь полицая, другая была замужем за итальянским офицером. Они в ужасном положении, работают санитарками в больнице. Представляете?
— В какой больнице?
— Здесь, в Княжполе, где я лежала. Мне их так жаль. Помогите им, Казимир Карлович, подарите что‑нибудь из одежды. Они так обносились, просто жалость берет, когда на них смотришь. Такие красивые обе. Куда мне?
— Шлюхи какие‑нибудь? — недоверчиво буркнул Ганс.
— Да нет же! Милые, хорошие… Так сложилась судьба.
— Будут ломаться не хуже тебя…
— Ах, Казимир Карлович, они будут рады — такой солидный, имеющий власть человек. Если вы им поможете, будете их защищать… Подождите, у меня, кажется, есть фотография одной.
Морща лоб, Валя порылась в карманах, но ничего не нашла, открыла сумку и, отодвигая пальцами лежащую там бутылку, вытащила фотографию с загнувшимися и потрескавшимися краями.
— Что там у тебя? Гранаты? — спросил Ганс, беря поданную ему фотографию.
— Да, граната — бутылка самогонки–калганивки, — не смутившись, ответила она. — Вы удивлены? Купила в «Забаве». Хотела понести в больницу выпить с девочками. — Грустно покачала головой. — Да, да, Казимир Карлович, я пью понемножку… Что поделаешь? Начала с того дня, когда узнала, что папу повесили… Боюсь, как бы не стать алкоголичкой.
Ганс уже не слушал ее. Он таращил глаза на фотографию. Это был так называемый «интимный» снимок ― юная красавица, прикрывая грудь мехом чернобурки, кокетливо демонстрировала свои обнаженные пышные плечи.
— Это — Нина, — сказала Валя. — Итальянец был без ума от нее. Конечно, сейчас она не такая ослепительная. Переживала: итальянца убили под Сталинградом. Но очень–очень привлекательная. А Маша в ином роде — пышка, огромные черные глаза, ямочки на щеках. Вот это уж настоящий поросенок. К тому же прекрасно поет. Сюда удобно их привести? Правда, могут испугаться — гестапо.
 
— Где они живут?
— При больнице, там во флигеле изолятор, где я лежала, а рядом их комната.
Глаза Ганса повеселели. Он прикидывал, как получше организовать встречу. Тащить девчонок сюда в кабинет он не хотел, так как знал, что оберштурмфюрер Белинберг не упустит случая нагадить ему и завтра же позвонит Борцелю.
— А если нагрянуть туда к ним?
— Сейчас?
— Конечно. Зачем откладывать?
— Но вы скажете главврачу, чтобы он не ругал их? Это такой несносный тип. Старая польская карга…
— Хо–хо! Заткну глотку одним словечком. Поехали?
— Нужно взять что‑нибудь из провизии. Девочки получают жалкий паек. У них даже угостить вас нечем будет. И, Казимир Карлович, вы конечно, возьмете охрану? На всякий случай. Я без охраны с вами не поеду.
Ганс приказал Филинчуку разбудить второго охранника и запрягать лошадей, сам уложил в чемоданчик две литровые бутылки самогона, провизию, сунул в карманы гранаты и, окинув взглядом кабинет, видимо, хотел уже сказать: «Готово, поехали!», но какая‑то тревожная мысль задержала его. Он задумался, а затем решительно вытащил из‑за пазухи небольшой кожаный портфельчик, спрятал его в сейф и, повернув ключ, дважды попробовал, хорошо ли закрыта стальная дверь.
— Посошок? — сказала Валя, показывая на оставшуюся на столе недопитую бутылку.
— Да, да, — охотно и весело согласился Ганс, хватая бутылку.
— Дайте, я сама, — прикрыла свой стакан ладонью Валя. — Я не хочу напиваться сразу, я люблю растягивать удовольствие, — Овладев бутылкой, она налила себе на донышко.
— Ну, ну, — Ганс хотел добавить. Завязалась шутливая борьба. Валя, смеясь, с силой вырвала бутылку, не удержала ее, бутылка трахнулась о пол, разбилась.
— Ну вот… — огорченно сказала она.
— Ничего, это к счастью, — успокоил ее Ганс и уже хотел было открыть чемоданчик.
— Подождите, у меня же есть…
Она вынула из сумочки плоскую бутылку и, отвинтив металлическую пробку, наполнила стакан Ганса наполовину.
Ганс замер, глядя бегающими глазами на стоящие рядом стаканы: в одном жидкость была светлой, в другом― мутноватой. На его лице начало появляться загадочное выражение.
Валя торопливо подняла стакан. Она улыбалась, но улыбка была какой‑то вымученной.
— За ваше здоровье!
От внимания Ганса, кажется, не ускользнули ни эта поспешность, ни напряженность улыбки девушки. Он поднял стакан, посмотрел жидкость на свет, понюхал, осторожно пригубил.
Валя с веселым недоумением глядела на него.
— Отрава… — тихо и зловеще произнес Ганс, ставя стакан на стол. Он был во власти внезапно нахлынувшей на него подозрительности. — Тебя купили? Подослали доченьку покойного друга… Так ведь?
Не отрывая от нее взгляда, он, словно готовясь к прыжку, пригнулся, втянул голову в плечи.
— Вы с ума сошли, Казимир Карлович!
— Знаю, — злорадно произнес Ганс. — Повторяете прием… Отравить хочешь? Не вышло. Пошлю водку на анализ. А тебя…
— Боже! — брезгливо скривилась девушка. — Что у вас с нервами? Зачем анализ, я сама выпью с вами эту отраву. Первая!
Она сердито выплеснула самогон из своего стакана и налила из плоской бутылки.
Ганс, все так же пригнувшись, следил за каждым ее движением. Злорадная улыбка медленно сходила с его лица. Пристыженный, он обмяк, смутился, но тут же воспрянул духом, решил обернуть все в шутку, оглушительно загоготал.
— Ага, испугалась? Нервы шалят?
— Перестаньте! — сердито сказала Валя. — Вы меня обидели. Это калганивка. Советую всегда употреблять. Давайте выпьем и поедем.
Она выпила первой, все до единой капли. И вслед за ней осушил свой стакан Ганс.