Ядовитое жало
3. Колючий хвост «воздушного змея»
Валерий уже не мог бежать. Он брел по лесу, выставив вперед левую руку, чтобы отодвигать ею ветви. Он задыхался, по исцарапанному лицу струился пот, смешанный с кровью. Силы бойца были на исходе, и он сознавал это. Ныло колено, ушибленное о пенек. Однако самой ужасной была боль, появлявшаяся в подреберье при каждом глубоком вздохе. Кололо словно иглой. Неужели не дойдет, свалится? Лес молчит, значит, то сообщение, какое он несет Третьему, еще не опоздало. Может быть, вообще нет никакой опасности и тревога поднята напрасно? На это рассчитывать нельзя. Нет, нет! Он не имеет права даже думать об этом. Он должен добежать, дойти, доползти в крайнем случае, и передать Третьему почту. Какое решение будет принято командованием отряда, это уже не его дело. Он ― почтарь и свое задание выполнил…
Когда Валерий услыхал, как, снижаясь, пролетели самолеты, то понял, что не сбился с нужного направления и уже недалек от цели. Это прибавило ему сил. Прижав руку к животу, чтобы ослабить боль в подреберье, он побежал, уже не пытаясь уклоняться от бьющих по лицу ветвей.
Вдруг какая‑то тень бросилась ему наперерез. Человек, винтовка в руке…
— Слушай, иди сюда, парашютиста поймаем…
Валерий сперва не понял, почему нужно ловить парашютиста. Он принял человека с винтовкой за партизана, выставленного на пост охранять «аэродром» во время прилета самолетов. Очевидно, парашютист опустился где‑то близко и ему нужно помочь. Но почтарь не мог терять ни одной минуты, он бежал к Третьему…
— Не могу… приказ…
— Не будь дураком, коллега. Приказ… Чего лоб под пули подставлять? Успеем туда. Поймаем парашютиста, нам никто слова не скажет, нам медали дадут.
Только тут Валерий понял, кто стоит перед ним, понял, что этот полицай или бандеровец, принявший его за своего коллегу, не один тут в лесу, что их много, что они, возможно, с гитлеровцами уже двинулись к болоту. Почему же этот негодяй оказался один? Ага, он ― трус, дезертир, пользуясь темнотой, отошел в сторонку, чтобы переждать в безопасном местечке и вернуться в цепь, когда бой будет подходить к концу. Отошел, а тут с неба, прямо на голову ему парашютист ― видимо, снесло ветром в сторону.
Парашютиста убьют или захватят в плен. Плен… Москалев знал, что это такое.
— Чего тут думать! — торопил его полицай. — Давай скорее. Уйдет ведь.
— Пошли! — решился Валерий. — Где он?
— На дереве повис. Иди за мной. Сейчас, сейчас… Смотри, вон белеет. Кажется, веревки режет, холера. Заходи с того боку…
Прежде всего нужно было, не производя особого шума, разделаться с полицаем. Валерий ударил его рукояткой зажатого в кулаке пистолета по голове. Удар оказался неточным. Падая, полицай успел нажать на спусковой крючок ― сообразил, наконец, кого он взял себе в помощники… Прогремел выстрел. То, чего Валерий пытался избежать, произошло. Почтарь навалился на своего врага, схватив левой рукой его за горло, стараясь отодвинуть коленом подальше лежавшую на земле винтовку. Однако полицай оказался здоровым малым. Вывернувшись, он подмял под себя почтаря. Валерию пришлось выстрелить в него из пистолета в упор.
Все это заняло несколько секунд. Враги близко, они, конечно, слышали выстрелы. Но и друзья были недалеко. Пусть слышат. Валерий поднял винтовку, дважды пульнул в небо, как бы крикнул своим: «Не успеваю, хлопцы. Тревога!» ― и тотчас же бросился к дереву с белым пятном парашюта на кроне.
Навстречу ему брызнула ослепительная струя огня.
— Не стреляй! — отчаянно крикнул партизан, чувствуя, как что‑то обожгло его левый бок у локтя. — Я — свой, свой! Куда бьешь, зараза, черти б тебя взяли!
Тишина, наступившая вслед за несколькими винтовочными и пистолетными выстрелами, сохранялась ровно восемь минут. Все это время Гильдебрандт с охранявшими его солдатами торопливо шел позади цепи. Он то и дело поглядывал на светящиеся стрелки ручных часов, и у него снова возникла мучительная мысль об ошибке: уж очень долго партизаны ничем не обнаруживали себя. И когда впереди раздались крики, автоматные очереди и в небо взлетела осветительная ракета, гауптштурмфюрер вздохнул с облегчением. Приказав солдатам остановиться, он поспешно присел за толстым стволом какого‑то дерева и начал жадно вслушиваться в музыку боя, ноты для которой, по его мнению, были написаны заранее, им самим.
С каждой минутой выстрелы звучали реже и отдаленнее. Вскоре прибыл связной с донесением командира центральной группы унтерштурмфюрера Белинберга: «Мелкие группы противника, оказывая слабое сопротивление, отходят к болоту. Захвачены два тюка с грузовыми парашютами, обнаружен труп убитого партизана». Затем поступили донесения лейтенанта Заукеля и фельдфебеля Штофа, сообщавших, что они дошли до болота и каждый со своей стороны начинает теснить партизан.
На этом поступление победных реляций от командиров групп закончилось.
Судя по усилившейся стрельбе, наступающие, замкнув партизан в подкове, не могли продвинуться вперед, топтались на месте. Они не жалели боеприпасов: автоматные очереди трещали почти непрерывно, бухали карабины полицаев, в небо то с правой, то с левой стороны взлетали осветительные ракеты. Огонь партизан был слабее, очевидно, они вели стрельбу с более близкого расстояния, хладнокровнее и точнее. Изредка рвались гранаты. «Упорство обреченных, ― отметил про себя гауптштурмфюрер. ― Кажется, никто из них не смог пробиться сквозь кольцо. Прекрасно. До рассвета остается…»
Начальник гестапо взглянул на часы ― 03.45. Значит, светать начнет через четверть часа.
С той стороны, где у моста через болотный ручей находилась оставленная в засаде бандеровская сотня, донеслись выстрелы. Ясно, какая‑то группа партизан все‑таки сумела вырваться из кольца и пытается овладеть мостиком. Ну что ж, это предусматривалось. Все предусматривалось, господин Бородач…
Бой продолжался до рассвета. Правда, партизаны стреляли все реже и реже. Однако наступавшие поливали их свинцом, не жалея.
Вдруг интенсивную стрельбу сменили одиночные выстрелы, но и они звучали все реже и неувереннее. Было похоже, что бой закончился, прижатые к болоту партизаны сдаются в плен, и солдаты, полицейские вылавливают тех, кто прячется в кустарнике или в высокой болотной траве. Гильдебрандт поднялся, тщательно стряхнул с брюк соринки и уселся на пень, положив на колени большую планшетку с картой. Сейчас он куда более походил на полководца, нежели когда прятался за стволом бука, боясь, что какая‑нибудь шальная пуля может задеть его. Гауптштурмфюрер ждал донесений, ему не терпелось узнать, сколько захвачено трофеев, сколько взято пленных, нет ли среди них Бородача. Однако посланцы командиров групп почему‑то не появлялись. Тогда автор плана операции «Воздушный змей» решил не ждать. Сделав знак солдатам, мол, не зевайте, смотрите в оба, он торопливо зашагал к болоту.
В утреннем лесу клубился редкий, похожий на дымок туман, пахло хвоей, мхом, грибами. Гильдебрандт, несмотря на ночь, проведенную без сна, чувствовал себя великолепно, его глаза жадно выискивали следы боя ― рваные белые раны на стволах деревьев, стреляные гильзы, обрывки оберток перевязочных пакетов на земле. Он заметил грузовой парашют, повисший на обломанной верхушке ели, а внизу ― упакованный в толстую парусину, обвязанный ремнями тюк, рядом с которым лежали два трупа, судя по одежде, ― полицейский и партизан.
Приходилось все время спускаться по отлогому склону, и вскоре сосны, ели и дубы сменило редкое мелколесье. Затем показалась большая, очищенная от кустарника площадка, на которой виднелись кучи обуглившихся сучьев, заваленных мокрой землей, видимо, остатки сигнальных костров, которые были погашены партизанами, как только самолеты улетели. Тут, с левой стороны, у второго тюка, сидело и лежало много раненых. Возможно, лежали не раненые, а убитые, но гауптштурмфюрер не остановился, чтобы узнать, и даже не задержал на них взгляда, а только отметил про себя, что двое из лежавших, кажется, были в немецкой форме. Ведь он и не рассчитывал, что можно будет обойтись без жертв.
