Комната лжи

– Не надо жалеть Бога, дорогая, – сказала Сюзанна. – Думаю, если Бог существует, Она должна быть вполне довольна собой.
– Благодаря миру?
– Что?
– Бог довольна собой благодаря миру. Потому что в нем столько всего классного. Ты это имела в виду?
– Ну… – Вообще-то, нет. Но если на то пошло, будет ли считаться ложью, если Сюзанна согласится? – Я имела в виду, – она прочистила горло и отошла в сторону, – быть Богом, наверное, классно, и поэтому она должна быть счастлива. Знаешь, она может повелевать молниями. Люди поклоняются ей каждое воскресенье. Живет на облаке. – Она посмотрела вниз, а Эмили снова усмехнулась.
– Но я думаю, что ты права, – продолжила Сюзанна. – Я согласна, что если Бог существует, то она, безусловно, может собой гордиться. В мире много неприятных вещей, но также и очень много прекрасного. – Сюзанна взяла дочь за руку, почувствовала, как пальцы Эмили обвили ее ладонь. – Часто… Об этом очень легко позабыть.
Они прошли шесть-семь шагов молча. Потом Сюзанна заметила, что дочь улыбается.
– Ты говорила «Она», – с триумфом, но немного робко заявила Эмили.
– Ха. – Сюзанна повернула лицо к ветру, стерла ладонью проступившую слезу. – Так и есть, – сказала она, повернувшись обратно, и крепче сжала руку дочери.
Наоборот. Упадок. Худший день, по крайней мере со времен «Сюзанны, часть первая».
На самом деле все выплеснулось в одно-единственное происшествие. Где они были? В торговом центре, кажется. Подробности их прогулки стерлись из памяти как несущественные. Они были наедине, она и Эмили, только на этот раз Эмили в коляске. Ей три месяца, две недели и четыре дня. Сюзанна потом уже посчитала. Вспомнит ли она? Для Сюзанны это было самое важное. С одной стороны, это было бы чудом, ее собственное воспоминание из самых ранних относится к четырем годам (сидит на водном катамаране с отцом, а мороженое капает на колени). Но говорят же, что на детей влияют события, происходящие, даже пока они еще в утробе. Говорят, личность ребенка в целом формирует их опыт в первые несколько месяцев жизни. А значит, в памяти Эмили точно что-то останется, даже если глубоко в подсознании.
Она была совершенно не готова, в этом дело. Она думала, все закончилось. Думала, все худшее уже позади, все прошло, а значит, и мир движется вперед. Такие выводы делают нас с тобой идиотами. Нил очень любил так говорить. Хотя были еще: под конец дня, и хуже всего – что будет, то будет: эти четыре слова как нельзя точно описывали суть его жизненной философии. Просто выраженное в словах пожатие плечами, и из-за него Сюзанне каждый раз хотелось что-нибудь швырнуть.
Мальчишка – он и есть мальчишка, так он тоже любил говорить. Еще одна отмашка. Еще одно снятие с себя ответственности.
– Я вас знаю.
Это заявление заставило Сюзанну обернуться.
– Извините? – обратилась она к приближавшейся женщине. Они были на улице, где-то на мостовой. Около «Теско»?
– Я сказала, что я вас знаю. Узнала из телевизора.
Да, точно «Теско», они ходили по магазинам, Сюзанна теперь вспомнила, как тяжело было волочь сумки с покупками. Консервные банки, свертки, пакеты с овощами на развес, и Сюзанна мучилась, пытаясь повесить сумки на ручки коляски. Вещи все равно рассыпались. Она помнит, как банка персиков покатилась к ногам незнакомки. Женщина заметила банку и остановила ее носком ботинка. Чтобы мгновением позже оттолкнуть в сточную канаву.
– Эй, – слабо возразила Сюзанна. Она испугалась. Не только этой женщины, она ниже и легче Сюзанны. И еще моложе. Ей на вид лет двадцать восемь или двадцать девять, точно не больше тридцати. И тоже с ребенком. Это хуже всего. Ее за руку держал маленький мальчик. Смотрел. Изучал.
– Ты мразь. Вот ты кто. Мразь.
Ладно, женщины она тоже боялась, но сильнее ее пугала сама ситуация. Как в одном из тех снов, где ходишь голой по улице. Так она себя чувствовала, полностью, невыносимо обнаженной.
– Ты обманула их, но не меня. Я знаю. Я-то знаю.
 
Сюзанна оглянулась, опасаясь, что окружающие развесят уши.
– Думаю, вы меня с кем-то перепутали.
Она попробовала уйти, оставив покупки на месте. Может дело в этом: она готова была оставить то, что ее по праву, а женщина приняла это за признание вины. Она расхрабрилась, подтащила сына, так что они преградили Сюзанне дорогу.
Рыжая, зеленоглазая, подбородок выступает, как перст обвинения.
– Это твоя? – спросила женщина. Подбородок тычет в Эмили. Эмили смотрела на них из коляски.
Сюзанна хотела было сказать, что Эмили – ее племянница, крестная, да кто угодно. Но даже тогда она подавила в себе это желание в пользу честности. Говорить правду – четкий принцип, которому она следовала в жизни: священный в своей чистоте. Пока она правдива, искренна, как кто-то мог ее обвинять?
И она собиралась сказать: «Да, это моя дочь».
Но не успела.
Женщина плюнула. Не в Сюзанну. Она прокатила слюну к горлу и затем изо всех сил плюнула в коляску Эмили.
Сюзанна завопила. Ее первый и единственный искренний вопль. У нее и раньше были поводы, но только теперь, когда Сюзанна увидела, как в ее дочь плюет чужой человек, ее боль нашла выход. Она заметила, что маленький мальчик начал плакать, почувствовала, что внимание прохожих переключилось с нее на что-то другое. Она помнит, как плюнувшая женщина промчалась мимо, помешав сразу же помочь дочери. И лицо Эмили, когда Сюзанна наклонилась: ошарашенное, но слишком невинное, чтобы толком испугаться.
А потом воспоминания расплываются, так же, как перед глазами все расплывалось от слез. Она не помнит, как добралась до дома, понятия не имеет, что случилось с покупками. Она помнит себя уже дома, рыдающую без конца, как она сразу кидается мыть Эмили. Помнит, как оттирает ей лицо, как покраснела Эмили от тряпки. Помнит, как дочь орала от боли, ее намыленную расцарапанную кожу.
А Нил кричал:
– Остановись! Ради бога, прекрати!
Сюзанна думала, он кричит на Эмили.
Пока не поняла, что он говорит с ней.
Побег, посреди ночи. Сначала к брату, там ее точно найдут, но это только на пару дней, если Питер пустит ее так надолго. Он бы с радостью вообще им не помогал, это очевидно, но когда сестра возникает на пороге в три часа ночи, со свертком с дрожащим младенцем на руках, разве есть выбор?
Эмили испугалась, заплакала. Сюзанна изо всех сил пыталась успокоить ее. Успокоить и себя тоже. Убедить себя, что она все делает правильно. Еще одна ложь, говорила она себе. Большая, чудовищная ложь, но иначе она бы не знала, как жить дальше. Раньше она убеждала себя, что правда освободит ее. Наконец, как ни парадоксально, она поняла, что поможет только ложь. Нил под конец заставил ее действовать. На этот раз это ошибка Нила, безусловно. Единственное, что немного утешало Сюзанну.
А все же, вспомнит ли это Эмили? Сейчас ей пять месяцев, какие воспоминания останутся у нее о жизни, которую они оставляют позади? Сколько Сюзанна будет готова рассказать? Это уже серьезный вопрос, еще одно испытание Сюзанны на честность.
Ответ мог быть любой. Сюзанна может рассказать Эмили все. Кто ее отец. Почему они сбежали. Ее настоящую фамилию, девичью фамилию ее матери. Конечно, не сейчас. Когда ей будет… сколько? Шесть? Девять? Двенадцать?
Еще не время.
Слова стали рефреном. Выходом из тупика. Она была честна, потому что ложь только временная. Это даже не ложь. Просто умолчание. Также и с Рут, она позволила себе рассказать не все, потому что это связано с ложью, которую она себе позволила. Эта последняя ложь, в которой они с Эмили так отчаянно нуждались.
К тому же однажды она все расскажет Эмили.
Однажды.
Просто не сейчас.
Переходный возраст. Самое начало. Как же Эмили расцвела. И кто сказал, что дочери нужен отец? Кто сказал, что мать-одиночка не справится? Ну хорошо, Сюзанна не полностью выполнила свое обещание, позволила Эмили и дальше жить в неведении, но есть ведь такой афоризм. Незнание – блаженство. Афоризм, труизм – Сюзанна не уверена, в чем разница. В случае с Эмили важно лишь то, что ложь пошла ей на пользу. Ложь помогла ее дочери выжить.