Серый кардинал

— Н-ну... — неопределенно начал Ненашев.
— Вот те и «тпру». Одной из своих функций очень хороша — может лицам, располагающим большими суммами в «зеленых», открывать счета за границей. А если назвать вещи своими именами — «грязные» деньги трастовая компания может превращать в «чистые», имея на подобных операциях большой «навар». Тебя кто-нибудь ради твоих прекрасных глаз устраивал в какую-нибудь «Джи-Эм-Эм»?
— Нет, к сожалению, — тяжело вздохнул Ненашев.
— То-то и оно, а вот Павленко устроили. Но в общих чертах ты, несомненно, прав — имеет кто-то зуб на нас. Иначе отчего бы вдруг такая «бодяга» затеялась? Ладно, иди. Передавай Епифанову ба-альшой привет.
Вернувшись с «рандеву», Ненашев не спешил сообщать о добытых сведениях, он подошел к холодильнику и налил себе в большую глиняную кружку компота (сваренного хозяйственным Бирюковым из сушки, оставленной в посылочном ящике хозяйкой квартиры на закрытой лоджии и пролежавшей там невесть сколько) и принялся утолять жажду. А проделывал он это, словно ритуал.
— Николаич, ты погляди на этого шута горохового, — сказал Клюев, — Зайчишка во хмелю да и только. Он считает, что он добыл нечто важное. И такого вот распоследнего романтика мы с тобой взяли в компаньоны.
— Лучше быть таким романтиком, как я, — парировал Ненашев,— чем... — он не договорил и снова поднес кружку ко рту.
Оторвав, наконец, от губ сосуд с вожделенным напитком, Ненашев заговорил, словно бы ни к кому не обращаясь:
— Юлин Игорь Станиславович, одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, образование незаконченное высшее, мастер спорта по легкой атлетике, судимость по «грабежной», 146-й статье, в настоящее время — директор производственно-коммерческой фирмы «Терра».
— Те-те-те, — покачал головой Бирюков. — Вот это окрошка! Он в какой же последовательности сидел, учился, занимался спортом?
— Вроде бы сначала учился-недоучился, потом спортом профессионально занимался, а сидел относительно недавно — с восемьдесят седьмого по девяностый.
— Что же он так мало сидел? — недоверчиво спросил Клюев. — Статья вроде крутоватая.
— Вот именно, — Ненашев выставил вперед кружку, словно бы прицеливаясь. — Они с напарником ограбили какую-то женщину, предварительно избив ее спутника. Юлин себя признал инициатором нападения, за что и схлопотал полновесные семь лет. Его напарник получил четыре года отсидки. Но напарник, как в песне поется: «свой срок до конца отмотал-отсидел», а Юлиан через три года вышел. Вы, джентельмены, наверное, догадываетесь, почему.
— Стучал, наверное. Таких по «фене» «кумовками» называют, — сказал Бирюков.
— Верно, Николаич. И вдруг наш Епифанов утверждает, что располагает он абсолютно достоверными данными, будто стучал Юлиан не только администрации какого-то там исправительно-трудового учреждения, но и на администрацию тоже стучал — куда выше. В том числе наверняка и «конторе». Тогда еще Союз нерушимый существовал, «контора» все курировала.
— Отлично, — прервал готовые начаться теоретические изыски Клюев. — Наш общий друг не расщедрился настолько, чтобы дать еще и адрес — хотя бы официальный — этого самого Юлиана?
— Ох, начальник, какой же ты приземленный и прагматичный до крайности... Есть еще адресок, есть. Только что мы с ним делать будем?
— Поразмыслим на досуге.
Ненашев был выпущен для добывания пропитания.
— Пока у нас еще есть деньги, хлебушка мы купить можем, но когда деньги закончатся, придется посылать Костю христарадничать, — Клюев словно заранее приучал Ненашева к мысли, что так оно и будет.
— Но почему меня? — неподдельное возмущение и обида звучали в его голосе. Нет, он готов пока что выбираться за покупками, но...
— Костя, а кого еще можно послать? — Клюев в таких разговорах бывал почти что серьезен. — Меня? Да, я похож на Лавра Георгиевича Корнилова и горжусь этим. Но народу уже приелись поручик Голицын с корнетом Оболенским. Не тот имидж, не подадут. Седеющие бакенбарды и длинный унылый нос Николаича, возможно, стимулировали бы романтические воспоминания стареющих дам в Ирландии, Швеции или, на худой конец, в ближнезарубежной Эстонии. Но у нас Николаич, при всем моем уважении к нему, выглядел бы телом инородным среди просящих милостыню. Не тот тип. А теперь ты, Костя, подойди к зеркалу. Глазки у тебя голубые, кудерьки золотые, личико словно глазурью покрытое.
 
— Глазурью? — голос Ненашева неподдельно задрожал.
— Глазурью, — настаивал Клюев.
— И этого человека я, рискуя собственной жизнью, вытащил из ментовских застенков! — тоном трагического актера выдал Ненашев.
— Костя, при чем тут застенки? Не путай, пожалуйста, Божий дар с яичницей. Ты похож на херувимчика. Тот, кто посмеет оспорить данное утверждение, пусть метнет в меня булыжник. Николаич, похож на херувимчика?
— Да, наружность у него очень приятная и располагающая к, доверию, — дипломатично ответил Бирюков.
— Глас народа — глас Божий! — торжествовал Клюев. — Ты здорово напоминаешь мне молодого Клауса Кински в те времена, когда он снимался в «Золотой пуле». Ты помнишь, кого он там играл?
— На что ты намекаешь? — теперь Ненашев спрашивал уже угрожающим тоном.
— Да при чем здесь намеки, Костя? — Клюев словно бы устал уже от того, что собеседник был не в состоянии улавливать извивы его мысли. — Я уже не говорю, что это именно Кински стебанутый, а не его персонаж. Ну, похож ты на Божьего человечка.
— На Божьего человечка... — как эхо, повторил Ненашев.
— Да, на того, кто ближе к Богу, — объяснил Клюев.
— На юродивого, стало быть?! — голубые глаза Ненашева потемнели.
— Костя, а ты вспомни, как во все времена относились к юродивым на Руси! Какой образ, Костя, какой образ! Юродивые существовали при Иване Васильевиче, он же Четвертый, Грозный, существовали при Алексее Михайловиче, папаше Петра Великого. Их называли блаженными...
— Блаженными?! — прорычал Ненашев.
— Это в те времена. А в настоящее время это образ падшего ангела. Ангел, больной СПИДом — слеза шибет, правда?
— Шибет, — потерянно согласился Ненашев, словно бы вдруг смирившийся.
— Вот, — Клюев вдруг заговорил озабоченно, — и не будем терять времени. — Уже девятый час, на рынках все расхватали. Июнь уже наступил, а мы свежих овощей пока что и не видели. Помидоров, знаешь ли, очень хочется.
— Помидоров? Они нынче кусаются.
— Дам я тебе денег, дам. Непонятно только, куда ты их деваешь,
— Лады, начальник, будут тебе помидоры, — проворчал Ненашев и стал собираться.
Быстро захлопнув за собой дверь и скатившись вниз по лестнице, он увидел внизу — о, счастье! — ту самую прекрасную незнакомку, выходившую из лифта.
— Буон маттина, синьорита! — промурлыкал Ненашев, в три кошачьих прыжка сократив расстояние между собой и девушкой.
— Буон маттина! — ответила та и смерила «ангела, больного СПИДом», каким-то странным взглядом.
Да, во времена Ненашева, то есть, когда он был в таком же возрасте, как эта прекрасная незнакомка, девушки не смотрели так откровенно.
— Очень это замечательно, что мы встречаемся с вами совершенно случайно во второй раз...
— Во второй?.. —. какое-то лукавство присутствовало во взгляде девушки, но Ненашев не придал этому значения.
— Да, и это очень замечательно, я говорю, что случайно. 
Честное слово, — он приложил руку к груди, — я совсем не прилагал никаких усилий к тому, чтобы встреча состоялась. Понимаете, девушка, я совсем не знаю ваш город — приехал к тете, а она, как на грех, возьми и заболей. Вы не подскажете, где у вас находится рынок?
Ненашев вернулся с хозяйственной сумкой, наполненной продуктами. Он по-хозяйски вынул из сумки с десяток крупных оранжевых помидоров, немного полюбовался ими и спрятал в холодильник.
— Мужики, — когда Ненашев заговорил, тон его был элегичен, — я познакомился с очаровательной девушкой. Ее зовут Анжелой. Анжела, Анжела, Анжелика... Угадайте, мужики, кто она по профессии?