Вероятно, Алекс

Вот почему нашей семьи в Интернете «официально» не существует. Никаких настоящих имен. Никаких фотографий. Ни учебных заведений, которые мы заканчивали, ни мест работы, ни беззаботных обновлений профиля с геотегами, ни постов с указанием на время, типа «О боже, Стейси! Я сижу в моей любимой кафешке на 9-й улице и пялюсь на девушку в таком обалденном платье!». Потому как именно так всякие чокнутые нас отслеживают и делают самые нехорошие вещи с нами и теми, кто нам дорог.
Я стараюсь не впадать в паранойю и не позволяю воспоминаниям загубить мою жизнь. Ведь далеко не каждый, кто хочет кого-то отыскать, больной на голову. Возьмите, к примеру, меня. Я ведь сейчас как раз тем и занимаюсь, что пытаюсь выследить Алекса. Но с Грегом Грамбейчером не имею ничего общего. Все дело в мотивах. Разница в том, что если Грег хотел причинить нам боль, то я лишь желаю убедиться, что Алекс действительно человек примерно моего возраста и, желательно, мужского пола, а не извращенец, мечтающий выколоть мои глаза, чтобы потом ставить над ними в своей лаборатории дикие, жестокие опыты. В моем случае это не выслеживание дичи, а всего лишь попытка оценить ситуацию. И если быть откровенной до конца, то защитная мера – как для меня, так и для Алекса.
Если нам суждено быть вместе, если он такой, каким я его себе рисую, то все сложится самым замечательным образом. Он окажется самым чудесным, к концу лета мы будем без ума друг от друга, посмотрим на пляже картину «На север через северо-запад», и мои руки будут ласкать его тело. Вот почему я трачу так много свободного времени, представляя что делаю с его виртуальным телом. Вот счастливчик!
А если в результате моего поиска выяснится, что за этим скрывается чей-то порочный ум и наши отношения скорее будут не праздничными брызгами шампанского, а банальным пшиком? Тогда я просто растворюсь во мраке, и ни одна живая душа от этого не пострадает.
Понятно? Я забочусь и о себе, и о нем.
Расправив плечи и нацепив на нос темные солнцезащитные очки, я пристраиваюсь в кильватере за стайкой пляжных красавиц, прикрываясь ими как щитом, пока мы не упираемся в дощатый настил набережной, где я поворачиваю налево, в то время как они идут дальше к воде.
Рекреационная зона, покрытая этим самым настилом, тянется самое большее на полмили. Набережная, где все так любят гулять, уходит в море широкой пешеходной косой, пригвожденной к земле чертовым колесом. Над ней проложена канатная дорога, доставляющая парочки в кресельных подъемниках на вершины окрестных скал. И все это облеплено аттракционами, американскими горками, отелями, ресторанами и барами. Да, наполовину все обстоит именно так: калифорнийская атмосфера, скейтбордисты, рисунки мелом на тротуарах, магазины по продаже комиксов, экологически чистый чай и чайки. Но есть и вторая половина: оглушительная скверная музыка 1980-х годов, изливающаяся из железных динамиков, дрянные карусели, звон колокольчиков, детский плач, дешевые лавчонки, торгующие футболками, и забитые до отказа мусорные контейнеры.
Какие бы чувства ни будили во мне окрестности, подозреваю, что найти Алекса будет очень непросто. Причем подозрения мои укрепляются еще больше, когда я покидаю аллею аттракционов, направляюсь к выстроившейся вдоль набережной веренице торговых точек (может, это здесь?) и понимаю, что запах, со вчерашнего дня сводивший меня с ума, не имеет никакого отношения к «Блинной хижине», это всего лишь пахнет свежая выпечка. А все потому, что пончики на набережной Коронадо Ков продают через каждые двадцать – тридцать футов. Причем это даже не пончики, а чурро – длинные мексиканские палочки, обжаренные в масле, которые потом сдабривают корицей и, как подсказывает вывеска, клубничным сахаром. Аромат – как у отпечатков ног Господа Бога. Я никогда не пробовала настоящих чурро, но, дойдя где-то до середины набережной, решаю отказаться от всех своих планов: отыскать Алекса, найти новую работу и обрести в жизни смысл. Лишь дайте мне эту сладкую жареную палочку из теста.
 
Я нащупываю в кармане немного наличности и ковыляю к утопающей в тени скамейке. Чурро превосходят все мои ожидания. Где же вы были в моей жизни раньше? После них незадавшееся утро меня уже не так тяготит. Слизывая с пальцев клубничный сахар, я вдруг вижу жирного полосатого рыжего кота, греющегося на солнце рядом с моей скамьей.
Нет. Этого не может быть.
Я оглядываю набережную. Здесь у нас торгуют винтажными тряпками, чуть дальше досками для сёрфинга – магазинчик называется «Доски Пенни», может, по имени придурочного деда Портера, но может, и нет, – потом идет пункт выдачи медицинской марихуаны и какая-то кафешка. Кот потягивается. Я снимаю очки и встречаюсь с ним взглядом. Неужели это бездомное животное Алекса?
– Привет, котик, – нежно воркую я. – Тебя зовут Сэм-Я? Или нет? Хороший мальчик, хороший.
Судя по безучастному взгляду, он никак не реагирует на мой голос. В какой-то момент мне кажется, что он просто умер, но вот кот поворачивается на другой бок и с надменным апломбом демонстрирует мне другое, еще не прогретое солнцем плечо.
– Это был твой ланч? – звучит над ухом тоненький голосок с английским акцентом.
Мой пульс ускоряется. Я резко поворачиваю голову – на меня сверху вниз глядит знакомое, дружелюбное лицо. Грейс, с которой мы вместе работаем. На ней шорты и белый топик с тонкими лямочками, на котором дешевыми стекляшками выложено слово «Нет».
– Это была самая обалденная вещь, которую мне только приходилось есть в жизни, – говорю ей я, а когда она искоса смотрит на меня, и объясняю: – Я из Нью-Джерси. У нас на пляже можно купить только старый и скучный хворост «Воронка».
– Я думала, ты из округа Колумбия. Я пренебрежительно машу рукой:
– Это долгая история. Я прожила в округе Колумбия всего несколько месяцев. С мамой и ее мужем. Мой отец учился в Калифорнии в колледже, в Кэл Поули, и год назад вновь вернулся сюда. Несколько месяцев назад мне пришла в голову мысль переехать к нему… и вот я здесь.
– Мой отец техник, работает в лаборатории. Он из Нигерии, – говорит она. – Я никогда там не была, он оттуда уехал и в Лондоне познакомился с моей мамой. Сюда мы переехали, когда мне было десять… то есть семь лет назад. Честно говоря, если не считать нескольких поездок в Англию на Рождество, этот штат я покидала только один раз, и то лишь для того, чтобы съездить в Неваду.
– Вот оно что. Ты немного потеряла, – в шутку говорю я.
Она несколько мгновений меня изучает, подтягивая выше на плечо сумочку:
– Знаешь, у тебя нет акцента жительницы Нью-Джерси, хотя ты действительно говоришь так, будто долго жила на Восточном побережье.
– У тебя тоже нет акцента жительницы Калифорнии, хотя ты действительно говоришь, как британская фея Динь-Динь.
Она фыркает и негромко смеется.
Я улыбаюсь:
– Как бы там ни было, это был мой первый чурро, но далеко не последний. У меня в планах бросить музей, обзавестись лотком и торговать чурро. Так что если не увидишь завтра меня за билетной кассой, передай мистеру Кавадини мои наилучшие пожелания.
– И думать забудь! – взвизгивает она, по виду явно в панике. – Не бросай меня в этой кассе одну. Пообещай, что придешь. Портер сказал, что трое уже ушли. Кроме нас с тобой, завтра после обеда работать будет некому.
Чурро в желудке вдруг чувствует себя неуютно.
– Вы с Портером, вероятно, друзья неразлейвода?
Я совсем не хочу, чтобы в моем голосе было столько раздражения, но ничего не могу с собой поделать. Она пожимает плечами:
– Мы дружим с ним несколько лет. Он совсем не плохой. Но будет допекать тебя до тех пор, пока ты не дашь сдачи. Просто пробует тебя на прочность. К тому же ему пришлось через многое пройти, поэтому я отношусь к нему снисходительно.
– И через что же он такое прошел? Его прославленный на весь мир дедушка завоевал на ниве сёрфинга слишком много трофеев? Тогда это действительно тяжелое бремя, если учесть, сколько статуй этой семейки натыкано в городе.