Пронск

…А вот в сторону третьего слева костра нам с Микулой пришлось напряженно вглядываться на протяжении четверти часа, не меньше. Причем вечностью нам показались не то что каждая минута протяжного ожидания, а едва ли не каждые десять секунд! Поначалу все казалось, что вот-вот, и ельчане подадут нам сигнал (во второй группе, кстати, пошли и братья-половчане), но его все не было… И вера в лучший для нас исход становилась все слабее с каждым разом, когда думалось: ну вот, еще чуть-чуть! – да ничего после…
Понять, что происходит у костров, практически невозможно – за триста метров от кромки леса мне различимо лишь какое-то слабое движение у огня, не более того. Ну хоть тревогу татары еще не подняли – и то хлеб! Но после первых четырех залпов – тех самых слитных хлопков спуска арбалетной тетивы, раздавшихся в самом начале, – мой слух ничего подобного различить уже не смог. Разве что короткие, едва слышимые вскрики тех, кого настигла оперенная смерть – казалось бы, достаточно громкие и отчетливые в ночной тишине, но… Никакой реакции на них не последовало. Не затрубили рожки, не раздалось отчаянных яростных воплей дозорных, заметивших опасность, – ничего! Видимо, «собачья вахта» в предрассветные часы, когда спать хочется просто невыносимо, да сильный мороз притупили восприятие степняков, проворонивших опасность.
Однако почему тогда половчане все еще не подали сигнал?!
Наконец, когда мое терпение (очевидно, как и терпение нервно переминающегося на ногах Микулы!) было уже на пределе, мы оба увидели мерцающий, отделившийся от третьего слева костра огонек, направленный к лесной опушке и трижды мигнувший нам, приглашая следовать вперед!
– Сигнал! Все, братцы, пошли, пошли!
– Пошли!
– Давай, понемножку…
– Не шумим!
Мой окрик быстро расходится по цепочке воев, и тут же лес словно оживает хрустом снега под лыжами да шорохом двинувшихся вперед воев! Лязганья металла практически не слышно: мою идею (беспощадный плагиат) попрыгать на месте, чтобы определить, что звенит, и получше закрепить да затянуть, гриди оценили. А уж с какой скоростью они ломанулись вперед, стараясь согреться на бегу!
…Возвращения гонца прошлой ночью мы так и не дождались, но на рассвете нас, уже изрядно измаявшихся, обрадовал двойной сигнал с надвратной башни: гарнизон решился на вылазку!
При этом, как я и предполагал, световой день прошел без боевой активности: китайцы и подчиненная им мокша до самых сумерек провозились с тремя крупными требушетами да десятком катапульт поменьше. Вдобавок ворог заготовил десятка три лестниц и даже крытый таран, в то время как несколько сотен покоренных старательно исследовали подступы к крепости на предмет волчьих ям.
Поначалу татары не приближались к стенам детинца на расстояние полета стрелы. Однако когда все доступные ямы уже обнаружили «щупами» (в их роли убедительно выступили копья) и закидали вязанками хвороста, поганые, подняв щиты над головами, двинулись вперед и таки дошли практически до рва! Потеряв под обстрелом (к слову, не очень-то и сильным, что навело меня на определенные мысли!) сколько-то нукеров, они окончательно решили вопрос с волчьими ямами, подготовившись к будущему штурму.
Но ведь это же ощутимо изменило расклад на готовящуюся атаку! И, едва дождавшись сумерек, я отправил в Пронск уже второго гонца – скорректировать план. Предложения были озвучены следующие: небольшая группа в сотню-полторы воев ближе к рассвету покидает град ходом, ведущим к реке, после чего перемещается в крепостной ров и дожидается начала нашей атаки. Затем, как только ратники заслышат шум боя, они бегом устремляются к линии рогаток и стараются по максимуму снести заграждение, раскидав его в стороны. В это же время защитники града открывают ворота, забрасывают ров у подошвы башни заранее запасенным хворостом, бревнами, мешками с землей и даже снегом, сталкивают вниз груженые телеги, а поверху оперативно накидывают настил! И затем из детинца вылетает максимальное число всадников, прорывающихся по направлению к ханскому шатру расчищенным от рогаток коридором! При этом хотя бы полсотни верховых (из числа севших на лошадей ополченцев) сжигают уже построенные катапульты! А с противоположной от нас оконечности леса выходят и вступают в бой те пешие ратники, на кого верных боевых коней как раз не хватило, если такие вообще найдутся…
 
Ну, и с реки уже привычно атакует отряд Захара Глебовича, отрезая стоянку ворога от выпасов. Его сотня конных дружинников вдвое сократилась в схватке с тургаудами, но лошадей, в отличие от людей, пало меньше и уцелели все седла. Взамен раненых и убитых животных наши взяли наиболее крупных половецких жеребцов из угнанных табунов, а место павших ратников заняли новые дружинники. Так что сотня кавалеристов в нашем отряде уцелела; во время марша скакунов вели следом за лыжниками под уздцы. Когда же вои поравнялись с колонной поганых, то лошадям для верности стянули морды ремнями – впрочем, из-за шума животных на реке поганые вряд ли бы что-то услышали… Но, как говорится, береженого Бог бережет!
А казака сабля стережет…
Итого мной планировался удар сразу с четырех сторон по лагерю поганых, но жизнь внесла в эти планы свои коррективы. Впрочем, впервые эти коррективы были столь для меня удачны!
Уже ближе к полуночи вернулся первый отправившийся в Пронск посыльный, честно покаявшийся в том, что возвращаться в рассеивающихся сумерках не решился, а весь прошедший день провел с оставшимися в граде родными, за что был тут же милостиво прощен. А уж когда ратник поведал, что в град перед самой осадой прибыл боярин Коловрат с тремя сотнями отборных панцирных гридей из числа своей личной охраны и черниговских добровольцев, я смущенного воя едва не расцеловал! Кроме того, в крепости осталась вся княжеская дружина (как я и предполагал) в восемь сотен всадников, а вдобавок шесть сотен ополченцев. Посыльный также донес до меня и решение князя Всеволода по скорректированному предложению – он оставит в граде четыре сотни ополченцев и сотню лучших стрелков из числа дружинников. Остальные же пешцы разберут рогатки, как я и предложил, а практически все всадники – более тысячи конных гридей (!) – ударят по лагерю единым кулаком, прорываясь к ставке темника!
Хороший план, хотя атаки с четырех сторон уже не получится. Впрочем, таран многочисленной конной дружины будет даже эффективнее, чем если бы половину ее спешили да заставили бежать от леса…
Уже наедине гридень поведал мне и о княжне Ростиславе. Оказалось, что Всеволод Михайлович проявил неожиданную принципиальность в делах семейных и, рискуя гибелью своего рода, оставил в Пронске и дочку. Ибо раз в осажденном граде остались и его подданные со своими чадами, раз остались в нем и семьи ратников, то негоже князю отсылать собственную дочь в Рязань! Гриди должны верить в то, что сумеют отбиться и защитить Пронск, а как же им в это верить, коли Всеволод попытается спасти Ростиславу, удалив ее из осажденной крепости?!
Н-да, не ожидал я от него подобного – впрочем, думаю, немалую роль сыграло то, что для дочери уже не осталось воев, коих можно было бы выделить в сопровождение и оберегать в дороге. Думаю также и то, что при необходимости князь обязательно воспользуется тайным подземным ходом, удалив Ростиславу из обреченного детинца…
А так молодец, сильный ход для поддержания воинского духа!
…Сотни русичей разом устремились на лыжах вперед, компактной коробочкой в двадцать восемь дружинников по фронту и столько же в глубину. Вои стараются не отставать друг от друга, и, хотя впереди бегут самые ходкие и держать их темп ой как непросто (в том числе и мне), мы не растягиваемся в цепочку, силясь как можно быстрее преодолеть разделяющее нас с татарским лагерем расстояние. Мгновенно взопревшие, с трудом держащие дыхание и все одно хватающие ледяной воздух ртом…
Бежим.
Бежим безмолвно, стараясь не выдать себя лишним шумом, лишь легкий хруст утоптанного копытами сотен лошадей снега да дружное сопение выдают нас… Но этих звуков совершенно точно недостаточно, чтобы разбудить крепко спящих поганых!