Зной пустыни
«Добро пожаловать домой», — подумала Лиз. Взгляд женщины снова пробудил в ней дух протеста, который она испытывала, живя здесь. Бегство отсюда было неизбежно, как смерть или налоги.
Квартира 8-А находилась в конце плохо освещенного коридора. Лиз посмотрела на медузу, талисман, охраняющий дом от зла, и уверенно постучала.
Дверь открыл Иаков. Это был мужчина с утомленным бледным лицом, в поношенном черном костюме. На голове — неизменная федора, из-под пиджака свисает молитвенная накидка. Увидев, кто пришел, он на секунду лишился дара речи. Несмотря на густую бороду и пейсы, обязательные для хасида, сразу бросилось в глаза его сходство с сестрой.
Иаков протянул ей руку.
— Я не был уверен, что ты приедешь. Входи.
— Я же сказала, что прилечу первым рейсом, — ответила Лиз, раздосадованная грубым приемом.
— Ах да, помню, ты всегда держала свое слово. Помню, что маленькой девочкой ты была очень упрямой, всегда говорила, что думала, а думала, что говорила. Кажется, твоя привычка сохранилась. Такая уж сестричка Рахиль, — Иаков улыбнулся.
— Твоей сестрички Рахиль больше не существует. Меня зовут Лиз. Лиз Кент.
— Конечно, конечно. — Он облизнул пересохшие губы. — Прости меня… Лиз.
Годы не пощадили брата. Сейчас ему тридцать семь, он на три года моложе ее, а выглядит лет на десять старше.
— Я сильно полысел, читаю в очках, — ответил Иаков, словно прочитав ее мысли. — А ты… ты — красавица.
Лиз решила не давать волю слезам, хотя они уже были готовы хлынуть из глаз.
— У меня нет рецепта вечной молодости. И вообще я чувствую себя, как блудный сын.
— К тому же восставший из мертвых, — усмехнулся брат. — Не каждый день видишь привидения. Ведь отец прочел по тебе каддиш [27].
Лиз кивнула.
— Он грозился это сделать, когда я уезжала.
Она не забыла проклятия отца, хотя с их ссоры, погнавшей Лиз из родного дома, прошло двадцать пять лет.
— Ты — хасидка, а хасидским женщинам не положено иметь образование, — холодно сказал тогда Мойше Кенторович. — Учиться должны только мужчины. Достаточно с нас и того, что ты двенадцать лет ходила в школу, там ты и набралась разных идей.
— Ты прав, именно там я набралась идей, — закричала Лиз. — Бог знает, что в этой квартире уже давно не пахнет никакими идеями! Вы все живете в пятнадцатом веке.
— Богохульница, — вспылил Мойше, — как смеешь ты всуе поминать имя Господа? Завтра же займусь твоей свадьбой. Пусть муж научит тебя уму-разуму.
— Мы живем не в занюханном польском местечке, — она кричала уже во весь голос, — а в Америке двадцатого века. И я не выйду замуж за первого встречного только потому, что так угодно тебе. Черт возьми, отец, я не вещь, которую можно продать на аукционе.
В этот момент в комнату вошла мать, и Лиз умоляюще посмотрела на нее, ища поддержки, но Малка отвела глаза.
— Ты должна исполнить волю отца. Реб Липшиц — очень порядочный человек. Он берет тебя, хотя мы не в состоянии дать приданое.
— Какое отношение имеет Реб Липшиц к моему замужеству?
Отец и мать обменялись понимающим взглядом.
У Лиз было ощущение, словно ее ударили в солнечное сплетение.
— Вы хотите сказать, что уже выбрали для меня мужа и даже не посчитали нужным сказать об этом мне?
— Естественно. — Мойше грубо схватил дочь за руку. — Таков обычай. Отец твоей матери выбрал меня, а я выбрал мужа тебе. Так ведется сотни лет, и кто ты такая, чтобы менять ход вещей?
Девочка до крови закусила губу. Они никогда ее не поймут. Никогда. Если сегодня промолчать, завтра будет уже поздно.
— К черту ваши обычаи, я все равно поступлю в Стенфорд.
— Если ты посмеешь уехать, — отец с такой силой оттолкнул ее, что она едва устояла на ногах, — я прочту каддиш, и мы будем считать тебя мертвой.
Лиз выскочила из гостиной, успев заметить прижавшегося к стене младшего брата, в глазах которого застыл ужас от ее безрассудства и дерзости. В спальне Лиз собирала свои жалкие пожитки, надеясь в душе, что хотя бы мать попытается ее остановить. Но Малка тихо плакала на кухне, Иаков сбежал на улицу, а отец молча сидел в гостиной.
Прожив две недели у подруги, Лиз перебралась в общежитие Стенфордского университета. Надо было начинать новую жизнь. Во-первых, сменить имя и фамилию. Ничто не должно связывать ее с прошлым. Во-вторых, придумать новую правдоподобную биографию.
Новым друзьям Лиз говорила, что осиротела в раннем детстве, и это было недалеко от истины. Первый год после бегства из родительского дома Лиз писала матери каждую неделю. Ответа она не дождалась. На втором курсе отправляла письма раз в месяц, а получив диплом с отличием, покончила с этим навсегда. Днем своего рождения Лиз Кент стала считать день поступления в Стенфорд. Детство и юность перестали существовать. Сначала Лиз было трудно хранить тягостную тайну, но потом она привыкла к ней, как к своим рыжим волосам и глазам цвета бирюзы.
Стряхнув тяжелые воспоминания, Лиз взглянула на брата.
— Первое время я часто писала маме, но ответа не получала. Тогда я поняла, что отец выполнил свою угрозу.
Иаков грустно покачал головой.
— После твоего отъезда нам запретили даже произносить твое имя. Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
— А ты хотел?
— Видимо, нет. Отец сумел убедить нас с мамой в своей правоте. Во всяком случае, я тебя осуждал. — Иаков пожал плечами. — Но об этом мы сможем поговорить позже. Мама хочет тебя видеть.
Малка Кенторович лежала в той самой постели в той самой комнате, куда Мойше привел ее больше сорока лет назад. Тогда ей было пятнадцать лет, и все мужчины на улице оборачивались на нее. И не о Мойше Кенторовиче, тщедушном талмудисте, мечтала тогда Малка. Родители объяснили рыдавшей всю ночь дочери, что выйти замуж за такого ученого человека — большая честь для их семьи.
И сейчас, после долгих лет разлуки, она видит наконец плод своего холодного союза с мужем. Когда-то она причинила зло своей дочери так же, как ее родители ей самой.
Теперь мать решила искупить вину перед дочерью.
— Как я рада тебя видеть! — Малка протянула к ней восковую руку.
Лиз с тоской глядела на бледное подобие матери, лежавшее на высоких подушках.
— Подойди ко мне, — с трудом прошептала Малка. — Дай посмотрю на тебя.
Лиз села на краешек кровати и поцеловала мать в прозрачную восковую щеку.
— Какая ты у меня красавица. — Мать погладила ее роскошные волосы. — Преступление — заставлять женщину с такими волосами всю жизнь носить платок. Быть хасидом несладко, Платок, пейсы, кошерная еда, черная одежда — вот плата за веру.
«Не говоря уже о полном подчинении женщины», — мысленно добавила Лиз.
— Нам надо поговорить, но я не знаю, с чего I начать. — Голос Малки был таким же слабым, как и ее тело.
Она проглотила лекарство и запила водой из стоявшего рядом стакана.
— У тебя сильные боли? — спросила Лиз, пристально вглядываясь в лицо матери.
— Это пройдет.
— Я оставлю вас наедине, — сказал от двери Иаков, но женщины не обратили на него внимания.
— Двадцать четыре года назад я позволила твоему отцу совершить несправедливость. — Малка поглядела дочери в глаза. — Сегодня я прошу у тебя прощения.
Чувство вины, отвращение к себе выплеснулись наружу, и Лиз заплакала.
— Это меня надо прощать. За то, что я вас покинула.
* * *Марианна грустно сидела в своем любимом баре. Вот и все. Круг замкнулся. Реджинальд исчез.
Она не видела его с тех пор, как он посетил ее убогое жилище. Цветы, телефонные звонки, обеды, концерты и театры канули в небытие. Часы пробили двенадцать, и роскошная карета превратилась в тыкву, а лошади — в мышей. Мимолетная удача отвернулась от Марианны.
На все звонки Кейт неизменно отвечал, что мистер Квинси, к сожалению, отбыл в город по срочными делам.
«Отбыл в город, так я и поверила. Гаденыш врет, как сивый мерин». Вначале она решила все выяснить, для этого нужно лишь проникнуть за ворота особняка. Не тут-то было. Охранник ее не впустил. Еще бы! Сукиному сыну хватило одного взгляда на «датсун».