Осколки разбитых иллюзий (СИ)

Заходим в помещение. Практически все имеющиеся столики заняты. Тут шумно и душно, различные запахи доносятся со стороны кухни и витают в воздухе.
— Давай, возьмем с собой? — предлагаю брату, в таком месте по душам поговорить точно не удастся.
— Да, так будет лучше. Сделаю заказ.
— Возьми мне кофе и что-то, что не займет много времени для приготовления, — даю ему инструкцию.
— Окей, — брат отходит от меня к стойке.
Я присаживаюсь на край дивана за столиком у входа, жду Демира.
Когда он возвращается с двумя бумажными стаканчиками и пакетом, мы выходим обратно на улицу. Идём к машине. На стоянке тихо. Воздух после дождя бодрит. С наслаждением втягиваю в себя запах мокрого асфальта. Люблю его с детства.
Демир ставит на капот стаканы и перекус. Отходит назад к багажнику, спустя минуту возвращается и накидывает мне на плечи плед. За нашей спиной по трассе мчатся машины.
— Спасибо, — шепчу ему.
Укутываюсь в клетчатый плед, он тёплый и пушистый. Согревает моментально. Знаю, что Азра любительница ночных вылазок, поэтому Демир хранит палантин в машине.
Мы прислоняемся к автомобилю, Демир протягивает мне кофе.
— Ну что, мелкая, рассказывай, от чего тебе тревожно.
Отпиваю кофе. Улыбаюсь. По привычке Демир взял латте, которое любит его женушка. Он прекрасно знает, что я предпочитаю американо.
— Тревожно, что мой любимый братик, забыл о предпочтениях сестры. — трясу стаканчиком перед ним, — Что за булькающее молоко Демир Мураз? Где моё американо?
— Чёрт. Прости, — отвечает с искренним сожалением. — Схожу за американо.
— Я шучу, — толкаю его в плечо. — Всё нормально. Выпью, что есть.
— Уверена? Мне не сложно.
— Да. Не стоит, Дем, — бросаю ему, отпивая кофе.
Брат достаёт слоённую выпечку, передаёт мне. Я жую, размышляя о том, как лучше мне начать разговор.
— Я нашла в кабинете отца письма, — говорю ему, решая, что у нас не так много времени и тянуть нет смысла. — Они от некой Анны Мартыновой. Она моя биологическая мать. Это подтверждают документы, что были там же.
Демир в это время делает глоток из стаканчика. Поперхнувшись, закашливается. Выпучив глаза, он смотрит на меня несколько секунд.
Сводит брови на переносице.
— Ты не шутишь, — делает вывод, изучая выражение моего лица. — Мартынова? Леонид Мартынов?
— Ты всё верно понял, — киваю. — Она его сестра. Акции, как ты знаешь, он для неё приобрел.
— Чёрт… — самое безобидное из того, что вырывается из его губ.
Дальше следует поток из нецензурной брани.
— Так вот почему ублюдок всё время цеплялся к отцу, поэтому он его…
Он замолкает, его голос надрывается. Смерть отца для нас всех стала болевой точкой. Мы с братом не обсуждали его уход. Каждый из нас пережил это по-своему.
— Что в письмах? — спрашивает он через пару минут. — Где ты их нашла? Я исследовал всю его документацию в офисе и кабинете. Но ничего не нашёл.
— Он хранил их в сейфе, в кабинете за картиной на стене.
— И что пишет эта женщина? — переспрашивает вновь.
— Я не знаю. Они запечатаны. Папа их не вскрывал, и я тоже не стала делать этого.
Брат молчит. Я вижу, как по его лицу ходят желваки.
— Знаешь Дем, — привлекаю его внимание, вывожу из раздумий. — Мне это кажется предательством по отношению к маме, если я открою и начну их читать. Не хочу ничего знать об этой женщине.
— А я думаю, что отец хранил их для тебя. Если бы он не хотел, чтобы ты их прочитала, то мог сжечь, выкинуть. Наверное, собирался отдать их когда-то тебе, иначе не вижу смысла, — пожимает плечами, смотрит перед собой.
Задумываюсь над его словами. Делаю глоток остывшего латте. Возможно, брат прав. Но узнала бы я когда-нибудь правду, если бы мама не рассказала тогда? Стал бы отец сам рассказывать о ней?
— Камилла, папа любил её, — вдруг заявляет он.
Я вздрагиваю от слов брата, смотрю ему в лицо, не веря, что поняла всё верно. Демир всё ещё не моргает, смотрит перед собой. Сжимает в руках стакан так, что тот начинает деформироваться. Я забираю из его рук кофе. Убираю на капот.
 
— Почему ты так думаешь? Если бы любил, разве не читал бы её письма?
— Я делаю такие выводы, потому что ты для отца всегда была больше, чем ребёнок. Ты была частичкой его невозможной любви. Он относился к тебе по-другому. Я сначала думал, что это потому, что ты девчонка. Но став мужчиной, анализируя и наблюдая, осознал, что для папы ты была ребёнком, которого ему родила любимая женщина. Мама видела это, поэтому и была холодна с тобой. Она ревновала отца к тебе.
Не нахожу слов, чтобы ответить брату. Папа и мама всегда казались мне идеальной парой. Они не ругались, не скандалили. Мама всегда поддерживала отца, была ему под стать. Сложно представить, что в сердце отца была другая женщина.
— Не знаю, — вздыхаю. — Правильно говорят, что чужая душа потёмки.
— Да. И то верно, — он ведёт плечами, носом ботинка очерчивает что-то на земле. — Кто знает, как там на самом деле всё было.
Мы погружаемся в молчание, брат берёт свой стакан, выпивает кофе большими глотками.
— Демир, — зову, когда проходит минуты две нашего молчания.
— Да? — переводит на меня взгляд.
— Знаешь, о чём я ещё постоянно думаю? Что не могу понять? Почему, когда я ушла из дома, папа не пытался вернуть меня насильно? Если подумать, он бы мог это сделать. Да, он лишил финансовой поддержки, составил завещание, где мне ничего не достаётся. Но он ведь мог надавить на меня и заставить вернутся в тот же день, что я ушла.
— Ты, кажется, плохо знакома с собой, — странно косясь на меня, говорит брат. — Папа же прекрасно знал степень твоего упрямства. Он знал, что если прикажет охране доставить тебя домой, ты только заартачишься. Он просчитал всё наперёд, продумал все ходы. Лишил тебя наследства и финансов, чтобы защитить от человека, которому нужно было твоё состояние. А Инглаба он считал именно таковым. Он знал, что ты и сама это скоро поймешь.
— Ты, наверное, прав. Папа был тем ещё стратегом.
— Ну вот и с письмами также. Он их хранил на случай, если ты всё узнаешь и захочешь получить ответы.
— Не хочу я никаких ответов Демир. Я считаю, что единственное оправдание, почему мать может бросить своего грудного ребенка — это смерть. Всё остальное — лирика.
— Не нам об этом судить, сестрёнка. В жизни всякое бывает, — говорит он, отодвигаясь от капота.
— Звучит как-то философски, не находишь? — иронично улыбаюсь брату. — Женщина не просто отдала ребенка, она продала.
Я говорила это без всякой обиды. Было очень странное чувство. Я не ассоциировала эту историю с собой. Словно не была её участником. Папа и братья настолько окружили меня любовью, что я не чувствовала себя ущемлённой.
— Это очень тёмная история, — задумчиво говорит брат. — Я не могу понять. Если она получила деньги и отдала ребенка по собственной воле, то к чему мстить через столько лет?
Пожимаю плечами. Оттолкнувшись от капота, иду к урне, бросаю наши стаканы.
— Хороший вопрос, — говорю брату. — Я тоже задавала его себе пару раз.
— Ответ может содержаться в письмах. Где они? Там же в кабинете?
— Нет, они у меня, Дем. Я правильно понимаю, что ты советуешь вскрыть их?
— Я думаю, что это поможет нам разобраться во всём и засадить ублюдка Мартынова, — направляясь к двери машины, говорит он. — Скорее всего, мы сможем узнать его мотивы или причину их мести.
Мы садимся в салон. Я задумываюсь над словами брата. Бросаю взгляд на свою сумку. Внутри вновь поднимается отторжение от мысли, что придётся их читать. Всё противится этому.
«Пусть эти письма продолжают молчать» — решаю про себя.
Демир заводит мотор, и мы выезжаем обратно на шоссе. Его телефон оживает, брат поднимает трубку.
— Адэм, — говорит он.
Моё сердце пропускает удар.
— Да. Встретил, конечно. Всё в порядке. Сейчас передаю.
Демир протягивает мне телефон. Я беру его и чувствую такое волнение, что не могу совладать с голосовыми связками. У меня не получается произнести ни единого слова. Я лишь тяжело дышу.