Берсерки. Трилогия
— Ну будет, будет.
Ольга оторвалась от него, смахнула слезу и бросилась к печке, собираясь достать горшок с еще теплой овсянкой, но Олег остановил ее:
— Обожди. Пойди к соседям. Скажи: у леса лежат еще три кабаньи туши. Пускай сходят заберут.
Ольга окинула его оторопелым взглядом, а Олег снова ласково провел рукой по ее волосам и повторил:
— Иди, я сам тут похозяйничаю.
Этого мяса хватило деревне на неделю. А потом мужики удачно загнали пару оленей, да и в силки наконец начала попадаться дичь. Но в отношении к Олегу ничего не изменилось. Все время, пока он был дома, к ним не показывалась ни одна живая душа. А когда он выходил за порог, улица становилась безлюдной. Соседки, встречавшие Ольгу у колодца, осторожно выспрашивали, как это ее братику удалось дотащить из лесу такие тяжелые туши. А потом жгли спину жалеющими взглядами и шушукались по поводу того, как ей, бедняжке, тяжело с ТАКИМ. Мужчины просто отводили глаза, а когда она пыталась зазвать кого в гости — бурно отказывались, ссылаясь на занятость. Олег с каждым днем все больше мрачнел и начал пропадать из дому. У него появилось подспудное отвращение к охоте. После тех кабанов он принес из леса всего десяток зайцев, которые попались в поставленные им силки. А остальной его добычей были вязанки дров либо мерзлые ягоды калины или облепихи, собранные им на дальних угодьях.
Пришла весна. Снега сошли, наступило время сева. Но отчуждение между Олегом и сельчанами нарастало. Когда они с сестрой вышли сажать лук и репу, люди со всех окрестных огородов быстро исчезли и не появлялись все два дня, пока они не закончили посадки. То же произошло, когда они мотыжили и засевали гречихой земляной клин. Впрочем, это даже было к лучшему. В прошлые годы им помогал распахать надел Полуня-коновод, но на этот раз Олег запретил сестре просить у него коня. И сам промотыжил весь надел. Сделал это всего за день. Он поднялся еще до рассвета, тихо собрался и ушел. Ольга вскочила сразу же, как только за братом закрылась дверь. Быстро одевшись, она тихонько помолилась и двинулась в путь. Брат явно собирался сегодня поработать один, но она боялась, как бы Олег не сорвался, если кто подойдет слишком близко. Последние несколько дней он ходил мрачнее тучи, а то, что эти два дня им пришлось в одиночестве заниматься огородными посадками, должно было еще добавить масла в огонь. И она решила незаметно подобраться к наделу, чтобы быть от него поблизости в случае чего. Как он работает, стало слышно еще за полверсты. А когда она, хоронясь вдоль опушки, приблизилась вплотную к их наделу, стало понятно, почему раздаются такие звуки. Олег шел по полосе в сплошном облаке земляных комьев. Ольга несколько минут с испугом наблюдала за работой брата, а потом поняла, что надо вернуться домой.
Олег возвратился к вечеру, хотя, если он не снизил темп, должен был закончить с наделом задолго до полудня. Он молча поужинал и лег спать. На следующий день они пошли в поле вместе, и несколько дней Олег работал неторопливо, будто обычный человек. Но вечером того дня, когда они закончили с посевом, Олег сказал каким-то подчеркнуто обыденным тоном:
— Пойди скажи Федору-кузнецу и Полуне-коноводу, пусть с утра зайдут.
Ольга обмерла. Несмотря на этот обыденный тон, ей сразу стало ясно, что брат решил уйти из деревни. Она оцепенело уставилась на него, но Олег смотрел таким чистым, спокойным взглядом, что стало понятно: все уже решено и изменить ничего нельзя.
Наутро Олег поднялся рано. Он обошел избу, поправил полку над печью, потом залез на крышу и заменил несколько снопов, а затем неторопливо уложил мешок.
Федор и Полуня явились, когда большая часть жителей деревни разошлась на работы. Они бочком вошли в дверь и остановились у самого порога, опасливо поглядывая на Олега и смущенно теребя шапки в заскорузлых ладонях. Олег встал и молча поклонился гостям. Те тоже отвесили по быстрому поклону, но нарушить молчание не решились. Стало тихо. Стараясь не встречаться взглядом с людьми, еще пару месяцев назад казавшимися ему самыми близкими среди всех взрослых, мальчик сказал:
— Я ухожу. Сегодня. Я не виню вас ни в чем и прошу только об одном — позаботьтесь о сестре. — Олег перевел дух и закончил: — Я вернусь за ней. Через год или два, возможно позже… Позаботьтесь о том, чтобы ее никто не обижал и… простите… за все.
Затем он встал, натянул шапку, повесил мешок на плечо, обнял сестру и вышел за дверь.
Спустя две недели Олег добрался до соседней деревни. Он шел на север вдоль реки. Наверное, можно было взять лодку, тем более что это сократило бы дорогу дня на четыре, но ему некуда было спешить. Весна уже окончательно захватила власть в лесу, но кое-где, в сумрачных, глубоких оврагах еще встречались рыжие от глины и пожухлых прошлогодних иголок языки слежавшегося снега. Но лесная жизнь, не замечая этих последних приветов ушедшей зимы, бурно праздновала весну. Пока он шел, леса оделись в свежую зелень. Лес наполнился шелестом, гомоном, стрекотом и еще сотнями и тысячами звуков, которые так отличают весенний лес от зимнего. И все это почему-то совершенно не боялось человека, который неторопливо шел берегом реки. От этого у Олега постепенно отлегло от сердца. Он шел легким размашистым шагом, дыша полной грудью и иногда не останавливаясь даже на дневной привал. С рассвета до заката у него во рту порой не бывало даже маковой росинки. Но, как ни странно, это его не особо волновало. Как будто то, что произошло с ним на зимнем заснеженном поле за деревней, так изменило его, что пища из насущной потребности превратилась для него в некое подобие развлечения. Хотя сразу после той схватки с волками его организм со страшной силой потребовал пищи, во второй раз, когда он встретил в лесу кабанье стадо, такой острой потребности уже не возникло. Он вполне насытился куском свежей кабаньей печенки. В общем, жизнь, похоже, может еще и наладиться.
Однако когда впереди появились признаки человеческого жилья, он опять насторожился и внутренне как бы ощетинился. Он ни разу не был в этой деревне, но слышал о ней много. Она была в три раза больше, чем его родная деревня. И раз в месяц, по воскресеньям, здесь даже устраивали ярмарки.
В деревню Олег входил с некоторой опаской. Он надеялся, что здесь еще не знают о том, что произошло в их деревне. После всего, что случилось, он был совершенно отрезан от жизни людей. Кто-то из односельчан вполне мог добраться до этой деревни и рассказать любопытным о том, что произошло у них в конце зимы. Тем более что волки уничтожили всю скотину и теперь людям надо было восстанавливать поголовье. А здешние ярмарки славились своим скотным рядом. Правда, обычно односельчане отправлялись за покупками вверх по течению. Но все бывает…
Олег вошел в деревню. Посреди улицы в большой луже возилось несколько слегка отощавших за зиму свиней. На дощатых мостках, под обрывистым берегом, рыбаки торговали утренним уловом. Стайка женщин с ведрами оживленно болтала у высокого колодезного сруба с огромным, почти в рост человека, воротным колесом, изукрашенным искусной резьбой, уже потемневшей от времени и непогоды.
Из десятка рыбаков, сидящих на мостках, большинство уже распродали свой улов и оставались здесь, чтобы не прерывать плавно текущую, степенную беседу. Когда Олег появился на мостках, двое, в корзинах которых еще поблескивала рыба, встрепенулись. Но, разглядев худого угловатого пацана, вновь погрузились в неторопливую беседу. Олег остановился, не зная, как объяснить свое появление, и не зная, как уйти. Но его никто ни о чем и не собирался спрашивать. Олег несколько растерянно потоптался на месте, потом прошел до конца мостков и опять вернулся к рыбакам. Одному из них, который почти не принимал участия в беседе, а просто лежал, вытянув босые ноги и надвинув на лоб мятую войлочную шляпу, как видно, надоело слушать шаги, и он, приподняв шляпу, спросил грубовато, но, в общем, добродушно: