Ты всего лишь Дьявол
Джилберн взял бутылку и наполнил рюмки.
— За успех ваших исследований и их счастливый исход.
Говоря это, Джилберн не улыбнулся. Алекс поднес рюмку к губам и выпил после секундного колебания. В первый момент он не почувствовал ни вкуса напитка, ни его крепости. Но спустя некоторое время слегка запекло во рту, и он ощутил аромат леса, отдаленно напоминающий тот, которым пахнут средства для приготовления хвойных ванн, только острее и менее косметический. «Более мужской», — как определил про себя Джо.
— Великолепный напиток! — сказал он. — Совсем не похож на обычную можжевеловую настойку. Надо полагать, что при таком совершенстве по традиции к ним перешли также несколько недурных способов травить своих врагов.
— Наверно. Хотя я никогда не слышал ни об одном случае отравления в нашей местности.
— Быть может, эти яды столь совершенны, что врачи выписывают обычные свидетельства о смерти, — улыбнулся Алекс. — Но прошу вас не думать, будто я постоянно говорю обо всем с профессиональным уклоном. Оставим этих добропорядочных женщин их отварам и ступкам. Наш маленький домашний Дьявол либо действует один, либо имеет куда более просвещенных сообщников, если вообще их имеет и если вообще действует.
— Я тоже так думаю.
— Вот-вот, — Джо поднял брови. — И именно это меня больше всего удивляет.
— Что? — спросил Джилберн с удивлением.
— То, что вы внутренне соглашаетесь с версией об убийстве, но не сказали мне ни единого слова о том, кого вы подозреваете в совершении этого убийства, или по крайней мере, у кого мог быть хоть какой-нибудь мотив.
— Но я не имею ни малейшего понятия, кто бы мог это сделать и действительно не знаю, кто бы мог иметь хоть какой-нибудь мотив.
— И тем не менее, вы думаете, что она убита. Следует помнить, что, убивая человека, преступник должен иметь то, что называется сильным мотивом, настолько сильным, что он заставляет его преодолеть страх перед наказанием. Многие люди, вероятно, убивали бы других по совершенно незначительным поводам, если бы не боялись, что, убив кого-то, они сами понесут суровую кару от руки общества. Каждый потенциальный убийца, будь он даже без всякой совести и морали, должен об этом подумать. Я сейчас говорю о преступлении с заранее обдуманным намерением. А ведь такого рода убийство, да еще с использованием предметов дьявольского реквизита, должно было быть тщательно и в деталях продумано, и действовал при этом разум быстрый, живой, ловкий, хотя и совершенно безнравственный. Поэтому я вас спрашиваю, видите ли вы какую-нибудь причину, ради которой кто-нибудь мог бы убить миссис Патрицию Линч?
Джилберн на минуту задумался.
— Нет, никакой, — сказал он тихо. — Я думал об этом уже сто раз. Здесь, в моем кабинете, сидя в одиночестве с карандашом в руке, я записывал всевозможные комбинации людей и мотивов, которыми они могли руководствоваться. Нет, не знаю. Она не была богатой, у нее не было наследников, не было личных врагов и, насколько я знаю, она не совершила в своей жизни ничего такого, что заставило бы кого-нибудь желать ее смерти.
— «Насколько я знаю»… Значит, у вас нет стопроцентной уверенности. А что вы знаете о тех годах, которые она провела в Африке?
— Очень немногое. Из ее слов следовало, что она вела там скромную, бесцветную жизнь, а годы проходили без всяких потрясений до момента, когда он… ее муж умер. Впрочем, если бы вы знали Патрицию, вы сразу поняли бы, что у нее просто не могло быть смертельного врага. Она была необыкновенно доброй женщиной.
Джо подумал, что эта необыкновенная доброта не помешала ей когда-то бросить влюбленного в нее Александра Джилберна и сделать его несчастным на всю жизнь. Но вслух он, конечно, об этом не сказал.
— Возможно, она была несколько упрямой, как все Эклстоуны, — продолжал хозяин дома, — но это все. Впрочем, могу поручиться в одном: Патриция ничего не опасалась. Я слишком долго работаю в судебных органах и встречал слишком много различных людей, чтобы не заметить страха в поведении человека. Это чувство, которое труднее всего скрыть. А кроме того, должен признаться, что я рассматривал это дело и с такой точки зрения. Ведь даже если бы во время ее пребывания в Африке и случилось что-то вызвавшее чью-нибудь ненависть к ней, то умерла-то она в закрытом на ночь доме, стоящем над скальной пропастью, доме, куда никто чужой не имел доступа. Этот аргумент кажется мне решающим.
— Да… — Джо помолчал. — А не появился ли тогда в окрестностях кто-нибудь чужой? Ну, скажем, какие-нибудь туристы? Люди, производящие обмер земли? Собиратели бабочек? Бродяги? Странствующие ремесленники? Словом, кто-нибудь чужой, безотносительно причины его появления.
— Нет. Никто. Я проверил это самым тщательным образом, вместе с полицией. Никого чужого в окрестностях не было. А как вы, вероятно, заметили, это не то место, где чужой мог бы пребывать длительное время, необходимое для убийства, оставаясь при этом совершенно незамеченным. Впрочем, помимо отпечатков копыт в гроте, все, что случилось, произошло в доме, и притом ночью, когда дом всегда заперт. Когда вы увидите Норфорд Мэнор, вы сразу поймете, насколько неправдоподобно выглядит версия, будто кто-нибудь мог войти туда незамеченным. В отличие от почти всех сельских поместий, этот дом располагает входом лишь с одной стороны, — к этому архитектора вынудило его расположение. Для поставщиков продуктов много лет назад пробита маленькая дверь в стороне от главного входа, но она тоже крепко запирается на ночь, и чтобы попасть в дом, нужно пересечь комнату кухарки, которая тоже закрывает свою дверь на ночь. Кроме того, здесь же рядом, в гуще деревьев, находится домик садовника, у которого в то время была еще собака, всегда сидевшая ночью на цепи перед домом.
— Была? Значит, сейчас ее уже нет?
— Нет. Собака недавно издохла. Она съела крысиную отраву, которую тут постоянно разбрасывают, потому что крысы любят это древнее здание, и хотя война с ними продолжается уже триста лет, они держатся стойко.
— Но в день смерти миссис Патриции, или точнее, в ту ночь, собака была еще жива и находилась, как обычно, на цепи перед домом?
— Да… Я даже подумал о ней во время похорон Патриции. Вы знаете, бывает, что какие-то нелепые мысли приходят человеку в голову в самые трагические моменты, когда, казалось бы, человек не может думать ни о чем другом, кроме своего несчастья. Так вот, я подумал тогда, что эта собака не выла, хотя Патриция умерла. Обычно считается, что собаки знают, когда кто-нибудь умирает, и своим воем дают об этом знать.
— Не обязательно… — Джо покачал головой. — Они ведут себя определенным специфическим образом, когда умирает их хозяин, а некоторые якобы даже проявляют беспокойство, находясь в это время на большом расстоянии. Эта особенность до сих пор недостаточно выяснена наукой. Собаки могут также выть при виде покойника или почуяв запах крови, но их вой и беспокойное поведение, когда они не могут увидеть, услышать или почуять нечто необычное, относится к суевериям вроде того, что если ветер воет, то кто-нибудь в округе повесился… Значит, потом эта собака издохла. Да, это бы указывало, что она погибла случайно, если только…
— Если только… что? — тихо спросил сэр Александр голосом, который вдруг показался Алексу слегка охрипшим.
— Если только смерть этой собаки не входит в план, разработанный убийцей с целью совершения следующего преступления.
— Но кто? Выходит, это может быть лишь кто-то из домочадцев?
— Вот именно. И тут мы возвращаемся к мотиву убийства. Миссис Патриция Линч, будучи дочерью такой богатой особы, как Элизабет Эклстоун, должна была стать обладательницей значительного имущества. Кроме того, ее касаются, вероятно, и наследственные права. Вы знакомы с завещанием миссис Элизабет Эклстоун, если оно вообще существует?
— Да. Существует. Я знаю его. Ведь я являюсь ее юристом. Но даже самого поверхностного знакомства с этими людьми и с этим завещанием достаточно, чтобы отбросить любые предположения. По воле случая завещание было засвидетельствовано именно в этой комнате. Впрочем, я являюсь его единственным хранителем и исполнителем.