Единственная

— Ваше высочество, — ахнула Пейдж и упала на колени. Плечи у нее заходили ходуном, как будто она плакала.
— Это Пейдж, — как ни в чем не бывало представила я свою новую знакомую. — Давайте садиться.
Аспен протянул Пейдж руку.
— Тебе ничто не грозит, — заверил он ее.
Максон обнял меня за талию и повел к фургону.
— Я был уверен, что нам придется искать тебя всю ночь напролет, — выдохнул он.
— Я тоже. Но в таком состоянии я бы далеко не ушла. Пейдж помогла мне.
— Тогда о ней позаботятся, даю слово.
Мы с Максоном и Пейдж забрались в фургон и покатили по дороге обратно во дворец. Отчего-то мысль о крепко запертой металлической двери очень грела мне душу.
  
Глава 14
 
Аспен вытащил меня из грузовика и торопливо отнес в какую-то крохотную комнатушку. В пространство, меньшее, чем моя ванная, были втиснуты две узкие койки и комод. По стенам были развешаны фотографии и записки, несколько смягчавшие казенную обстановку, но внутри все равно было неуютно, не говоря уж о том, что, когда в нее набились мы с Аспеном, Эйвери, Максон и Пейдж, стало еще и невероятно тесно.
Аспен как можно бережней уложил меня на койку, но рука все равно продолжала дергать.
— Нужно привести врача, — сказал он.
Однако я видела, что он сам сомневается в собственных словах. Если звать доктора Эшлера, придется либо рассказать ему всю правду, либо наврать с три короба, а ни то ни другое было нам не нужно.
— Не надо, — слабо возразила я. — Не умру же я от этого. Ну, останется шрам, велика важность. Нужно только промыть рану.
— Тебе нужно болеутоляющее, — добавил Максон.
— У нее может начаться заражение. В переулке было ужасно грязно, да еще я ее трогала, — виновато подала голос Пейдж.
Руку вдруг словно объял огонь, и я зашипела от боли:
— Энн. Приведите Энн.
— Кого? — переспросил Максон.
— Ее старшую горничную, — пояснил Аспен. — Эйвери, приведи Энн, и пусть захватит аптечку. Придется обойтись тем, что есть там. И еще нужно придумать, что делать с ней, — кивнул он на Пейдж.
Полные тревоги глаза Максона скользнули с моего лица на обеспокоенное лицо Пейдж.
— Ты преступница? Ты откуда-то сбежала? — спросил он у нее.
— Никаких преступлений я не совершала. А из дома действительно сбежала, но меня никто не ищет.
Максон обдумал услышанное:
— Добро пожаловать во дворец. Эйвери отведет тебя на кухню. Скажешь Мэллори, принц велел взять тебя в помощницы. И передай ей, пусть немедленно поднимется в офицерское крыло.
— Мэллори. Слушаюсь, ваше высочество.
Пейдж сделала книксен и следом за Эйвери вышла из комнаты, оставив меня наедине с Максоном и Аспеном. Мы провели вместе всю ночь, но втроем остались впервые. Груз секретов физически ощущался в и без того тесной комнатке.
— Как вы от них отбились? — спросила я.
— Август с Джорджией и Микой услышали стрельбу и выскочили на улицу, — сказал Максон. — Он не шутил, когда сказал, что никогда не причинит нам зла. — Максон умолк, его взгляд на миг устремился куда-то вдаль и стал печальным. — Мике не удалось уйти от пули.
Я отвернулась. Я совершенно не знала парнишку, и тем не менее этой ночью он отдал за нас свою жизнь. У меня было такое чувство, что я лично убила его, своими собственными руками.
Я потянулась утереть слезы и немедленно вскрикнула от боли.
— Успокойся, Америка, — сказал Аспен, забыв о том, что должен держаться официально.
— Все будет хорошо, — пообещал Максон.
Я кивнула, закусив губу, чтобы не плакать. Ну почему?
Повисло долгое молчание. Впрочем, возможно, мне только казалось от боли, что время тянется так долго.
— Такая преданность — огромная редкость, — неожиданно произнес Максон.
Сначала я решила, что он все еще говорит о Мике. Но потом мы с Аспеном увидели, что взгляд Максона направлен куда-то на стену за моей спиной.
Я повернула голову, радуясь возможности отвлечься от жгучей боли в руке. Там, рядом с несколькими картинками, нарисованными кем-то из младших братьев или сестер Аспена, была приколота записка.
Я всегда буду любить тебя. Я буду ждать тебя вечно. Я с тобой, что бы ни случилось.
Год назад, когда я оставила эту записку Аспену на окне, почерк у меня был чуть более корявый, к тому же я щедро украсила листок сердечками, чего ни за что не стала бы делать сейчас, но я по-прежнему чувствовала важность этих слов. Тогда я впервые решилась облечь их в письменную форму, и мне было страшно от того, насколько острее стали мои чувства, когда я выплеснула их на бумагу. А еще я вспомнила, как боялась, что записку обнаружит мама, и этот страх пересилил тревогу от осознания, что я люблю Аспена.
Сейчас я боялась, что Максон узнает мой почерк.
— Здорово, наверное, когда есть кому писать. Для меня любовные письма всегда были недосягаемой роскошью, — с печальной улыбкой продолжал Максон. — Она сдержала свое слово?
Аспен взял подушки с соседней кровати и подложил их мне под голову, не глядя ни на меня, ни на Максона.
— Сложно поддерживать переписку, — сказал он. — Но я знаю, что она со мной, что бы ни случилось. В этом я не сомневаюсь.
Я взглянула на коротко подстриженные темные волосы Аспена — единственное, что было мне видно, — и ощутила новую боль. В каком-то смысле он был прав. Мы всегда будем присутствовать в жизни друг у друга. Но… эти слова? Та любовь, которая когда-то переполняла меня? Ее больше не было.
Рассчитывает ли на нее Аспен?
Я покосилась на Максона. В его печальном взгляде мне почудилась зависть. И я не удивилась. Как-то я призналась Максону, что у меня был роман. У него тогда сделался такой вид, будто его лишили чего-то, будто он не верил в то, что способен кого-то полюбить.
Узнай он, что я тогда и Аспен сейчас говорили об одном и том же романе, это, без сомнения, убило бы его.
— Напиши ей поскорее, — посоветовал Максон. — Чтобы не забывала.
— Да где они ходят? — пробормотал Аспен и вышел из комнаты, ничего не ответив на слова Максона, словно и не слышал их.
Максон проводил его взглядом и снова повернулся ко мне:
— До чего же я никчемный. Тебе помочь ничем не могу, так решил хотя бы попытаться помочь ему. Мы с тобой оба обязаны ему жизнью. — Максон покачал головой. — Но, похоже, я только его расстроил.
— Просто мы все переволновались. Ты не сделал ничего плохого, — заверила я его.
Он невесело засмеялся и опустился на корточки рядом с моей постелью:
— Ты лежишь здесь, истекая кровью, и при этом не я тебя утешаю, а ты меня. У тебя нет никакой логики.
— Если когда-нибудь решишь написать мне любовное письмо, я бы на твоем месте начала его именно с этого, — пошутила я.
Он улыбнулся:
— Что мне сделать, чтобы тебе было полегче?
— Подержать меня за руку. Только не сжимай слишком крепко.
Максон бережно обхватил пальцами мою ладонь, и хотя боль слабее не стала, мне было приятно чувствовать его прикосновение.
— Этого ты вряд ли дождешься от меня. Я имею в виду любовного письма. Всеми силами я стараюсь избегать неловких положений.
— Значит, ты не умеешь планировать войны, отвратительно готовишь и отказываешься писать любовные письма, — поддразнила его я.
— Совершенно верно. Перечень моих изъянов растет на глазах.
Он поскреб пальцем мою ладонь. Я была очень благодарна ему за возможность отвлечься.
— Ничего страшного. Я продолжу догадываться о твоих чувствах, раз уж ты отказываешься писать мне записки. Сиреневыми чернилами. И с сердечками над «й».
— Да, именно так они бы и выглядели, — с притворной серьезностью сказал он. Я хихикнула, но боль в руке немедленно вернулась с новой силой, и я умолкла. — Впрочем, не думаю, что тебе приходится догадываться о моих чувствах.
— Ну, — начала я, и горло у меня перехватило от волнения, — вообще-то, ты ни разу не говорил мне о них вслух.
Максон открыл было рот, чтобы возразить, и осекся. Потом возвел глаза к потолку, воскрешая в памяти историю наших отношений и пытаясь вспомнить, когда говорил мне, что любит меня.