Все имеет свою цену

— Проклятые воры. — Чарльз Вейл смял записку в комок и швырнул в другой конец комнаты.
— Нам нужно как можно скорее собрать деньги. Но никто не должен знать, зачем они нам. — Гизелла взглянула на Хэллорана. — Ты должен позаботиться о том, чтобы ни один из слуг не проболтался.
— Может быть, мне позвонить в полицию?
— Ты читал записку? Никакой полиции, — сказала она.
Чарльз рванулся к письменному столу, но запнулся. Он потянулся к телефону. Гизелла схватила аппарат первой и отодвинула его.
— Кому ты собираешься звонить?
— Алекс, — пробормотал он. — Мне нужно позвонить Александре. Уж она-то знает, что надо делать.
— Нет, — отрезала Гизелла. — мы не будем звонить Алекс. Мы не будем звонить никому. Я не хочу рисковать жизнью своего ребенка из-за того, что ты не мужчина и не можешь шагу ступить без разрешения своей старшей сестры.
Лицо Чарльза сморщилось, будто он получил пощечину.
— Извини, — сразу же сказала Гизелла. — Я расстроена, Чарльз. Я не хотела. Но ты должен помнить, что в записке сказано не говорить никому. Никому.
— В таком случае, дражайшая женушка, как я, по-твоему, раздобуду деньги?
— У нас есть деньги.
— Не такая сумма. И не наличными.
— А в банке?
— А под какое обеспечение?
— Они дадут деньги, если Тру поручится.
— Ах да, герой войны! Я все ждал, когда же в разговоре всплывет его имя. Мне следовало бы понять, что герою войны рассказать об этом можно и нужно, а Алекс — нельзя. Конечно же, только не Александре. Ты всегда ненавидела ее, не так ли? — Голос хозяина звенел, как у капризного ребенка. — И все потому, что она любит меня так, как не любит никто.
— Чарльз, прошу тебя, не надо! — крикнула она. — Речь идет о нашем сыне. О нашем малыше. Мы не должны тратить время на посторонние разговоры.
Он, неуверенно держась на ногах, наклонился к ней и похлопал по руке.
— Ты, конечно, права. Не забивай этим свою хорошенькую головку. — Он пошел вон из комнаты.
Гизелла отправилась за ним следом и, увидев, что он начал подниматься по лестнице, окликнула его:
— Чарльз! Что ты собираешься делать?
— Что за вопрос? Разве ты не видишь, что я поднимаюсь наверх, дорогая?
— А как же деньги?
— Я сначала вздремну, потом приму душ, сменю белье и буду в банке к открытию. — Чарльз взглянул на часы. — Через восемь часов. Ты ведь разбудишь меня, не так ли?
Хэллоран почувствовал приступ дикой ярости, но сдержал себя, разжал кулаки и посмотрел на хозяйку.
— Ему не помешает вздремнуть. И если мы хотим, чтобы об этом никто не узнал, не стоит поднимать среди ночи с постели управляющего банком.
— Я все понимаю, — сказала побледневшая, как смерть, Гизелла.
* * *
Гизелла стояла у окна кабинета, и ее дыхание затуманивало стекло. Она увидела, как возвратилась машина. Чарльз поднялся ровно в 8 утра, побрился, принял душ и с аппетитом позавтракал. Затем отбыл с Хэллораном в банк. Перед его отъездом Гизелла бросилась к нему в объятия.
— Прости меня за то, что я наговорила тебе вчера, — прошептала она. — Я была вне себя от горя.
Он похлопал ее по плечу — с полным безразличием, отметила она, хотя мысли ее были полностью заняты свалившейся бедой, — а потом уехал, как будто это был обычный рабочий день.
На запотевшем оконном стекле она кончиком пальца написала имя Бенджамина. Где-то вдали послышался вой полицейской сирены. У каких-то других людей случились свои беды, думала она. В этом огромном городе другие люди плакали, ждали, надеялись, умирали, но она не испытывала к ним сочувствия. Она могла думать только о мягком голубом одеяльце, которое Джулия утром аккуратно сложила в кроватке Бенджамина. Какая холодная была ночь! Бедняжка Бенджамин. Он так любит тепло.
Она прижалась щекой к стеклу. Утром все еще было холодно, но теперь они уже отвезли его в какое-нибудь уютное и теплое место. Она уверена, что о нем будут очень хорошо заботиться. И не только потому, что он стоит больших денег. Они не смогут устоять перед его обаянием. Она улыбнулась, припомнив прикосновение его крошечных пальчиков к ее лицу и воркующие звуки, которые он издавал, словно хотел поведать ей одной какую-то особую тайну. Такое воркование не может не тронуть даже жестокое сердце похитителя.
 
Словно упрекая ее, снова послышался звук сирены, на сей раз где-то неподалеку. Конечно, каждый пытается поторговаться с судьбой. Только не мой ребенок. Пусть чей-то чужой. Торговалась ли с судьбой ее мать, подумала она. Кричала ли Лилиан в последние страшные минуты: только не я. Ведь я красива. Жизнь не может обойтись со мной так жестоко!
— Только не Бенджамин, — пробормотала Гизелла вслух. — Он безгрешен. Совсем невинное дитя. Невозможно, чтобы кто-нибудь оказался настолько жестоким... — Она замолчала, пристально вглядываясь во что-то па улице. По Риверсайд-Драйв на полной скорости мчались две полицейские машины с включенными сиренами. Она не хотела их видеть. Она не желала знать о чьей-то беде. Только не сегодня.
У нее перехватило дыхание, когда передняя полицейская машина замедлила ход. Взвизгнули шины, и она остановилась возле их дома.
— Нет! — жалобно вскрикнула она.
За первой машиной остановилась вторая, из них высыпали полицейские. Кроме полицейских машин, подъехали другие, без опознавательных знаков. Кто-то громко забарабанил во входную дверь.
Гизелла выбежала из кабинета и помчалась по коридору. Фрай собирался открыть дверь.
— Не впускай их! — крикнула она остолбеневшему дворецкому. — Они хотят убить Бенджамина! Не впускай их!
Кто-то схватил ее за талию. Гизелла начала вырываться из рук, но увидела, что ее держит Джулия.
— Отпусти меня! — закричала Гизелла няне. — Они хотят убить моего малыша!
— Госпожа Вейл, ну пожалуйста. Ведь это полиция. Они, должно быть, приехали, чтобы помочь нам вернуть Бенджамина.
— Нет! — взвизгнула Гизелла, резко высвобождая руки. Когда Джулия попыталась снова схватить ее, Гизелла дала ей такую затрещину, что на бледном лице Джулии остался красный отпечаток руки. Джулия судорожно глотнула воздух и разрыдалась.
Фрай снова приблизился к двери. Гизелла вцепилась ему в руки, не позволяя отодвинуть задвижку.
— Держите ее, — крикнула Джулия дворецкому. — Она не понимает, что делает.
Продолжая барабанить в дверь, полицейские что-то кричали. Фрай, одной рукой удерживая Гизеллу, другой пытался отпереть дверь, но Гизелла чуть не выцарапала ему глаза.
Один из полицейских разбил дубинкой узкое окно рядом с дверью, запустил руку внутрь и отодвинул задвижку. Дверь распахнулась, и в вестибюль ввалилась целая дюжина людей, которые остановились в замешательстве, увидев сопротивлявшуюся женщину.
При первом хлопке фотовспышки Гизелла потеряла сознание.
* * *
На пустыре была мусорная свалка. Когда патрульная машина, в которой ехал Хэллоран, остановилась, он не поверил своим глазам. Разве маленький Бенджамин был какой-то сломанной игрушкой, чтобы его бесцеремонно выбросили здесь?
Кто-то в отдалении поднял вверх пеленку с ржаво-коричневыми пятнами засохшей крови и крикнул:
— Это здесь!
Офицер полиции, — кажется его звали О'Рурк, — попытался взять Чарльза Вейла под локоть, чтобы провести сквозь заросли засохшей сорной травы, но хозяин стряхнул с себя его руку. Чарльз Вейл шел, — нет, скорее вышагивал — по заваленному мусором пустырю, словно на прогулке в парке. Хэллоран следовал за ним. Сердце его сжималось от боли и недобрых предчувствий. К офицеру подошла еще группа полицейских. Хэллоран услышал, как кто-то тихо сказал: «крысы!» и едва подавил рыдание.
Чарльз Вейл поравнялся с группой полицейских и остановился, глядя вниз, на землю. Минуту спустя он покачал головой.
— И как, по-вашему, я могу опознать это? — спросил он О'Рурка.
— Может быть, узнаете пеленки? — мягко спросил О'Рурк.