Афоризмы
Чувство нередко многословно, разум краток. Основания для правки произведений и — nonum prematur in annum.
Никогда не противоречишь себе, если начинаешь что-либо писать, имея твердое мнение. Но даже при самом твердом мнении предмет можно осветить поверхностно. И если он тебе настолько хорошо знаком, что ты полагаешь, будто понять его может каждый, то употребляешь слова, которые тому, кого ты хочешь поучать, кажутся двусмысленными. Я прощаю господину Лафатеру то, что он находит так много противоречий в моем сочинении, и он не первый, который якобы обнаружил их там.
Один из самых больших мыслителей, которых я когда-либо встречал, признался, что он понял мое мнение только при втором чтении, и теперь он полностью со мной согласен. Я не отрицаю, это большой недостаток моего сочинения, и мне это должно послужить уроком на будущее: все, что я хочу печатать, необходимо, как это делал Мольер, прочитывать сначала вслух своей кухарке.
Не стану отрицать — недоверие к современному вкусу, возможно, достигло у меня степени, заслуживающей порицания. Ежедневно наблюдать, как некоторые люди попадают в гении [255] с таким же правом, как если бы мокриц признали сороконожками, и не потому, что у них так много ножек, а потому, что большинство не хочет сосчитать до четырнадцати, — все это привело к тому, что я больше никому без проверки не доверяю.
Во многих сочинениях какого-либо знаменитого писателя я бы охотней прочитал то, что он вычеркнул, чем то, что оставил.
Его чернильница поистине была храмом Януса [256]. Когда она была закрыта, повсюду царил мир.
Предисловие можно назвать громоотводом.
Если горькая сатира тонка, то свет даже в самом худшем случае расценивает ее как предательство: сатиру он любит, а ее создателя ненавидит. Но как отнесется он к данной сатире, если автор злобен, а сатира весьма плоска? Он будет ненавидеть автора и презирать сатиру.
Может быть, именно поэты никогда и не были мудрейшими среди людей; но более чем вероятно, что они знакомят нас с самым лучшим из того, что давало им окружавшее их общество. Гораций оставил нам так много превосходного, что я постоянно думаю, сколько же превосходного говорилось тогда в обществе! Ибо вряд ли истина обязана поэтам чем-то большим, чем одеянием. Прекрасное изречение — Rectius vives, Licini [257], etc. вытекает из общераспространенного принципа — medio tutissimus ibis [258].
Видеть широкий мир писателю необходимо не только для того, чтобы наблюдать многие ситуации, но и для того, чтобы самому пережить многие из них.
Следует усиленно рекомендовать метод черновиков. Не оставлять не записанным ни одного оборота, ни одного выражения. Ведь и богатство приобретают путем накопления истин-пфенигов.
Самые пестрые птицы поют хуже всего; это относится также и к людям, и в вычурном стиле... никогда не следует искать глубоких мыслей.
Благородная простота в произведениях природы весьма часто заключается в благородной близорукости того, кто наблюдает природу.
Поверхностная или словарная ученость, которая выглядит так дурно в серьезных сочинениях и вызывает отвращение у знатока, является подлинной солью остроумных произведений, для которых действует золотое правило: говорить так, чтобы казалось, будто автор знает во сто раз больше, или бросать мимоходом некоторые положения с таким небрежным видом, словно их еще в запасе сотни. Да, безусловно, не следует писать целую книгу, если можно обойтись и страницей, или главу, если достаточно и одного слова.
Если из замечаний писателя, сделанных им en passant [259], можно создавать целые книги, это самый верный критерий его величия. Тацит [260] и Стерн [261], каждый в своем роде, образцы этого.
Больше всего следует желать, чтобы Германия имела хороших историков. Только они одни в состоянии заставить иностранцев интересоваться нами, но им не следует заниматься исправлением событий, или, во всяком случае, мы не должны замечать этих усилий в их сочинениях. От них требуется достаточная самоотверженность, способная выразить результат месячных исследований в одной строчке и таким образом, чтобы среди тысяч читателей нашелся, быть может, один, который смог бы оценить ее богатство. Это искусство будет, безусловно, найдено, и если не сейчас, то, вероятно, через тысячу лет. Повсюду следует в кратких словах обращать внимание на развитие человека, дух законов, но не в крикливом тоне и, по той же причине, ни в коем случае не допускать модных оборотов и еще менее — острот. Если только содержание добротно, завершенная форма скорей всего дойдет до потомства полностью. Я хотел бы поэтому посоветовать быть, по крайней мере, в рассуждениях лаконичным. Если потомки станут умней, то они, как выражается Стерн, будут обладать уже и без книг большей половиной их мудрости. К тому же они, наверно, будут читать быстрей...
Возможно, скоро наступит время, когда мы увидим, что в некоторых областях, в которых мы считаем себя ниже древних, мы выше их. В скульптуре и живописи это уже достаточно ясно. Винкельман был энтузиастом, человеком, пристрастно относившимся к древним, считавшим себя счастливым, когда он ступил на классическую почву. Она сформировала его вкус на образцах, о которых он впоследствии судил. Думается, что Венера Бэкона [262] на выставке в Пель-Мель [263] могла бы всегда стоять рядом с Медицейской [264]. Требуется уже немало, чтобы после такой шумихи отличиться в этом искусстве, не стремясь отправиться в Рим и броситься к ногам Аполлона. Все совершают туда паломничество, чтобы преклониться перед ним, но никто почему-то не задается вопросом о его божественности.
Поистине многие люди читают только для того, чтобы иметь право не думать.
...Искать людей в книгах я считаю работой менее благодарной, чем самому их наблюдать, потому что лишь немногие умеют изобразить человека в книге таким, каков он есть...
Если о какой-либо вещи уже известны все мнения знатоков, то, прибегая к некоторому ухищрению или обладая хотя бы небольшими способностями, можно сказать о ней еще нечто такое, что приведет мир в изумление. Уже простое намерение сказать что-либо может совершить здесь многое.