Дамнат (СИ)

Долог путь к неведомым, тем, кто может прочесть полотно мироздания. Изречь слово. Даровать мудрость. Или погубить во веки вечные. Величайшая честь. Величайшая жертва. Но он уверен в своей правоте. Он шел к этому всю свою жизнь.
— Чисты ли твои помыслы? — Тень распорядителя упала на него.
— Да, кардат.
— Да не разорвется ткань! Проходи.
Все семеро собрались в круглом зале — на это указывали семь едва заметных искорок горящих фитильков в лампадках у их ног. И всё. Полная тьма. Лица неведомых всегда скрыты.
Как ничтожен он! Как смертен простой книгочей, осмелившийся дойти до неведомых! Сомнения точили естество кудха, будоражили разум, кружили голову. Во рту пересохло, руки вдруг затряслись. Но ради общего блага он должен…
— … поведать вам о зле, таящемся в диких землях. Зле столь древнем, что даже тот, кто вечно ткет, обошел его стороной. Я выведал это из древних свитков. Столь древних, о сущие, и так глубоко запрятанных, что мне и не верится. В них говорится о язве, о зле. О душах, жаждущих мщения. Оно скрыто там, где живут нечестивые. Люди.
— Говори, — услышал, а скорее ощутил кудха.
И он стал говорить.
Новая ночь. Все те же кошмары. Только клетка на этот раз оказалась открыта. Ивану снилось, что он сомневается, выйти или нет?
И он покинул клетку.
Новый день. Было пасмурно, шел мокрый снег. Деревья лишились снежного покрывала и стали выглядеть откровенно жалко. С голых ветвей падала капель. Если так продолжится, начнется ледоход и реку тогда не перейти. До чего же опостылел ему этот край! Снова на пороге вода — но на этот раз он перепрыгнул. Вовремя пригнулся, чтобы не удариться о притолоку. И голова не болит. Давно отшельник не чувствовал себя так хорошо.
Он умылся в ведре. Посмотрел на себя в отражении воды. Без бороды — вот так небрежно соскобленной — отшельник выглядел хоть и гораздо моложе, но в то же время… как-то чуждо что ли? Иван не понимал, что именно он усмотрел в собственном изображении. Но позже, вспомнив видение монаха, понял, что нынешний облик его чем-то похож на того загадочного человека, имени которого так и не узнал.
Иван понял, что очнулся от многолетнего сна. Или прозрел, неважно. Тридцать лет сна. Тридцать лет прозябания в забытом всеми богами, или же демонами, краю. Кто его привел сюда и зачем? Тот… монах? Почему монах желал ему смерти? Что с его матерью, которую звали… Марией? Он должен во что бы то ни стало найти монаха и получить ответы. Иначе он сойдет с ума. Он не может находится здесь ни минуты.
Иван принял решение. Следующим, очень теплым солнечным зимним днем, когда голубой небосвод поражает своей необыкновенной гармоничной чистотой, а белизна снега до боли ослепляет, отшельник взвалил на плечо котомку, полную вяленого мяса и сушеной рыбы, сунул за пояс топор, нож и отправился в путь…
  
Бьющий без промаха
 
Отшельник в последний раз взглянул на притулившуюся к реке землянку. Тридцать лет прошли, как один день. Он не знал, как этому отнестись. И пусть. Поправив котомку, он решительно зашагал вперед.
Путь Ивана был труден. Перейдя реку по раскисшему, зыбкому льду, Иван очутился в еще более диком краю, чем родной берег. Предгорье, хаотично поросшее хвойным лесом, казалось враждебным и неприступным. Возвышавшиеся за предгорьем громады подавляли, отшельник малодушно сжался, побежал назад, но, остановившись у крутого яра, задумался. Перед его мысленным взором пробежали все те немногие фрагменты из прошлого, которые еще не выветрились из памяти. Рваные малопонятные куски, напоминавшие, что он пожил-таки и немало.
Иван вспомнил, как они с монахом шли по высыхающему на глазах краю и горячий отравленный ветер жег лицо. Вспомнил, как со стоном вытаскивал раздувшихся клещей на редких стоянках в непроходимых лесах, на перевалах. Как вместе строили жилище. Как сильно простудился и долго пылал в горячке, лежа в только-только построенной землянке. Монах тогда озабоченно смотрел на него и что-то бормотал. «Надеялся, что я умру?» — не без злорадства подумал отшельник.
 
После недолгих сомнений отшельник рассмеялся. Он решился. И углубился в лес.
Иван шел вдоль ущелья, продираясь через сугробы и непроходимые заросли бурьяна, преодолевая овраги и деревья, поваленные ветром и оползнями. Со скал стекали многочисленные ручейки, соединяясь в один общий бурлящий поток, вливающийся в оставленную позади безымянную реку. Со склонов доносились шорохи, рычание; в чаще блестели глаза хищников.
Когда первый день путешествия подошел к концу, Иван, обессилев, упал. Однако чувство самосохранения, обострившееся в нем за годы одиночества, не позволило отдыхать. Собрав последние силы, он отыскал подходящий для ночевки грот повыше, в скалах. Развел у входа костер, изготовил из лиственницы лук (благо бечевку прихватить не забыл), настругал стрел и, соорудив постель из веток, заснул беспокойным сном.
Проснулся ночью от пронизывающего холода. Костер погас, и ветер заносил снежные хлопья в грот. С трудом разогнувшись, Иван вышел. В небе висела яркая луна, холодно освещавшая долину. На дне ущелья, там, где вчера Иван топором прокладывал себе путь, он увидел каких-то людей, вооруженных мечами, в черных плащах, в латах и шлемах. Они молча, не спеша, брели, словно выискивая кого-то. Иван счел нужным схорониться в гроте. До рассвета оставалось около двух часов, и он решил не разводить костер. Однако мороз крепчал и к восходу солнца Иван окончательно окоченел. Спустившись, он принялся яростно прорубать дорогу, и постепенно кровь заиграла в нем, принеся спасительное тепло.
Иван шел так целый день, оглядываясь по сторонам, изредка делая привал, во время которых разводил огонь где-нибудь в укромной ложбинке и жарил подстреленных беляков. Странно, что отшельник не заметил на снегу следов ночных пришельцев. Может, это были призраки, как его недавние гости?
К ночи Иван добрался до гор; присыпанные вечным снегом вершины касались облаков, темных в начинающихся сумерках. Забравшись на голый уступ, он быстро заснул, свернувшись у доброго костра. В последний момент отшельник лениво подумал, какой же он безрассудный, раз засыпает вот так, на проветриваемом всеми ветрами месте, один…
Совсем один.
Иван очнулся стоящим на краю уступа, с топором в руке. Всю ночь он плохо спал, то и дело вглядываясь в темноту и подкладывая предусмотрительно приготовленный им хворост в огонь. Но момент пробуждения не помнил. И сейчас он застыл, с тупым изумлением глядя на ползущих черных воинов. Сырые ветки шипели, сгорая, и огонек, верно, виднелся на много верст вокруг, но…
Черные воины крались бесшумно, странно.
— Эй вы! — вдруг безрассуднокрикнул Иван. Воины никак не отреагировали: не обернулись, не прислушались, не замедлили шаг. Отшельник торопливо спустился и буквально плюхнулся на тропу, зарывшись лицом в снег. За спиной колебалось поднятое им эхо. Колебалось, затухая, очень долго, и Иван осмелился подняться, только когда оно окончательно стихло.
«Я что, схожу с ума? — подумал он. — Зачем я это сделал? Зачем закричал?»
Суетливо вскочив на ноги, отшельник завертелся на месте, но воинов нигде не было видно, как и их следов. Призраки, догадался он, точно, призраки. Смех пробрал его, и он облегченно вздохнул. Конечно, лучше призраки, чем настоящие…
Уже карабкаясь в гору, на место ночевки, Иван снова заметил их. Они появились невесть откуда, и впереди ступал, чуть сгорбившись, широкоплечий парень. Совсем молодой, но хмурый, осунувшийся, заросший неровной щетиной, которую он, видимо, сбривал кинжалом. Совсем как он сам недавно. В поблекшем от долгой носки и грязи серебристом остроконечном шлеме. Иван прекрасно разглядел его в свете луны и, разглядев, не смог отвести глаз.
В изумлении отшельник бросился воину навстречу, но призрак прошел сквозь него. Все прошли, а Иван всё стоял как вкопанный.