Маргаритки

В то же время Фредрика осознавала, что и сама изменилась с того времени. Теперь она старалась избегать конфликтов. Поначалу ее все что угодно могло вывести из себя, но тяжело протекающая беременность потихоньку отбила у нее охоту спорить и ссориться по любому поводу. Хотя иногда конфликт случался и не по ее вине. Например, совсем недавно, когда она зашла в дактилоскопический отдел уголовной полиции. Она задала один-единственный простой вопрос: не совпали ли отпечатки пальцев неопознанного мужчины, найденного у университета, с чьими-либо отпечатками в их собственной базе данных или в базе данных Миграционного управления.
Вопрос прямо-таки вывел сотрудницу отдела из себя. Неужели Фредрике неизвестно, сколько работы на них свалилось с тех пор, как Гудрун доработалась до психического срыва в прошлом месяце? Или непонятно, что сейчас все силы брошены на расследование дела о байкерской банде?
Фредрика не поняла реакцию женщины, так как не была знакома с Гудрун и ничего не знала о деле байкерских банд. К тому же она сильно сомневалась, что задержка вызвана названными причинами. Скорее всего, сотрудница просто забыла проверить отпечатки пальцев погибшего.
— Это ж надо — вломиться и требовать невесть чего, — кипятилась та, сидя за компьютером. — Сразу видно, что нет ни полицейского опыта, ни понятия о приоритетах!
Фредрика в ответ лишь выразила сожаление, что коллега так занята: пусть позвонит, когда будут результаты, — дело может день-другой подождать. И, поблагодарив, поспешно зашагала к лифтам.
Она сильно прибавила в весе. Мама удивлялась, конечно, какая дочь худенькая на таком большом сроке беременности, но Фредрике в это слабо верилось. Ребенок отчаянно брыкался внутри, сердито колотя маленькими ножками.
— Что, не терпится тебе? — шептала Фредрика, положив руку на живот. — Мне тоже.
Когда родители спросили, планировала ли она эту беременность, Фредрика ответила утвердительно, но не стала вдаваться в детали. Да, ее планы обрели окончательную форму прошлым летом, тем летом с нескончаемыми дождями. Фредрике исполнялось тридцать пять лет, и пришла пора определиться насчет ребенка. Точнее, как относиться к его отсутствию. Особого выбора у нее не было: оставалось либо усыновить ребенка, либо съездить в Копенгаген и решить проблему с помощью искусственного оплодотворения. Или попробовать найти спутника жизни и завести детей естественным путем.
Но это казалось не так-то просто. Шли годы, а у нее так и не получалось завязать ни с кем длительных отношений. После каждого разрыва она возвращалась к Спенсеру, навсегда завязшему в своем браке, в котором ни он не был счастлив, ни его жена.
Лишь находясь в отпуске в датском Скагене, Фредрика решилась затронуть беспокоившую ее тему.
— Я хочу усыновить ребенка, — сказала она. — Я хочу стать матерью, Спенсер. Я пойму, если ты скажешь, что не можешь или не хочешь в этом участвовать, но я не могу с тобой этим не поделиться.
Ответ Спенсера оказался неожиданным. Он разразился длинной сердитой тирадой: как отвратительно лишать детей родины и привозить их в Швецию только ради прихоти стосковавшихся в одиночестве взрослых.
— Ты действительно хочешь участвовать в этом безобразии? — спросил он.
Тут Фредрика не выдержала и разрыдалась:
— А какой у меня выбор? Скажи мне, Спенсер, что мне в таком случае остается делать?
И они принялись подробно обсуждать свои планы.
Фредрика улыбалась. Ребячество, разумеется, но забавно вспомнить, как переполошились родители, узнав о ее затее.
— Фредрика, умоляю, что на тебя нашло? — недоверчиво спрашивала мать. — И кто он вообще, этот твой Спенсер? Давно ты его знаешь?
— Больше десяти лет, — ответила она тогда и посмотрела прямо в глаза матери.
Фредрика сглотнула. Это все беременность и гормоны — нервы никуда не годятся. Она то смеется, то рыдает. Наверное, пора взглянуть на себя со стороны. А то странной ее считают не только в полиции, но и дома.
Она растерянно потянулась за протоколом, составленным на месте происшествия, где был обнаружен неустановленный мужчина. Документов, подтверждающих личность, при себе нет. В розыск никем не объявлялся. Личные вещи практически отсутствуют. Согласно заключению врача, осмотревшего труп в больнице, никаких повреждений, указывающих на насильственные действия, на теле нет. Впрочем, вскрытие и судмедэкспертиза еще впереди.
 
Фредрика посмотрела на лежавший перед ней пакет с личными вещами мужчины. Листок бумаги, исписанный арабскими буквами. Золотая цепочка. Завернутое в бумагу кольцо с черным камнем. Еще бумажка, свернутая в маленький твердый шарик, — ей пришлось повозиться, чтобы его развернуть. Снова арабская вязь. И еще карта, тоже скомканная, — план города. Похоже, страница, вырванная из старой телефонной книги. Фредрика наморщила лоб. План изображал центр Упсалы. На полях тоже было что-то написано по-арабски.
Усталость, то и дело парализующая мозг, немного уступила. Фредрика задумалась, как поступить дальше. Вряд ли это что-то даст, но проверить все же стоит. Она вышла в соседний кабинет к Эллен.
— Кто смог бы перевести мне арабский текст? — спросила она.
Алекс Рехт решил сам ответить на звонок настоятеля церкви в Бромме. Они обменялись вежливыми фразами, после чего священник объяснил цель своего звонка:
— Дело касается Якоба Альбина, найденного вчера мертвым.
Алекс ждал.
— От имени церкви я бы хотел сообщить, что мы готовы оказать вам любое содействие, в котором вы нуждаетесь. Любое. Это неслыханная потеря для нас. И непостижимая.
— Понимаю, — ответил Алекс. — Вы общались с покойным и в частной жизни?
— Нет, — отозвался настоятель. — Но в приходе его очень ценили. И Марью тоже. Таких людей никто нам не заменит.
— Мы не могли бы приехать к вам сегодня в течение дня? — поинтересовался Алекс. — Мы бы хотели опросить по возможности максимальное количество людей, близко знавших супругов Альбин.
— Я к вашим услугам в любое время, — с готовностью ответил настоятель.
Закончив разговор, Алекс подумал, не позвонить ли отцу. Мысль эта в последнее время приходила ему все реже, а сейчас единственным поводом для звонка было то, что дело имеет прямое отношение к церкви. Отец Алекса, как и его младший брат, были пасторами шведской церкви. Алексу в свое время пришлось серьезно побороться с родителями, чтобы отстоять собственный выбор профессии. Ведь все старшие сыновья в роду уже много поколений подряд были священниками.
В конце концов отец сдался. Служба в полиции — это ведь тоже своего рода призвание.
— Я буду полицейским, потому что ни с чем другим так хорошо не справлюсь, — заявил Алекс.
Этими словами он победил отца.
На столе зазвонил телефон. На душе потеплело, когда в трубке послышался голос жены Лены, хотя в последнее время он и тревожил комиссара. В ее голосе слышалась то тревога, то боль. Жена переживала, но не говорила из-за чего.
— Ты сегодня поздно вернешься? — спросила она.
— Думаю, нет.
— Не забудь, что тебе надо к врачу по лечебной физкультуре.
Алекс вздохнул.
— Конечно не забуду, — ответил он раздраженно.
Они обсудили меню на ужин, поговорили о новом парне их дочери, который выглядит как рокер, а разговаривает как депутат риксдага. Провальный вариант, подытожил Алекс, рассмешив жену.
Ее смех продолжал звучать у него в ушах, когда комиссар уже положил трубку.
Алекс посмотрел на свои руки, покрытые рубцами. Их изуродовал огонь прошлым летом, когда его группа вела ужаснейшее дело о пропавшей девочке. Ребенок был похищен, а позже найден убитым. Охота на преступника заняла в общей сложности меньше недели, но по своей интенсивности стала беспрецедентной за всю его карьеру. Пожар в квартире убийцы был страшным финалом всей цепочки чудовищных преступлений.
Алекс согнул и разогнул пальцы, один за другим. Врачи обещали, что со временем кисти обретут прежнюю подвижность, и к суставам правда постепенно возвращалась гибкость. Сам пожар Алекс уже почти не помнил и был рад этому. Никогда раньше он столько не сидел на больничном, а когда выписался, они поехали с Леной в Южную Америку навестить сына.