Окончательный диагноз

 
Маккарти Кит
Окончательный диагноз
Моим родителям
 
ПРОЛОГ
Письмо шлепнулось на циновку из волокон кокоса, сулившую гостеприимство, надежду на которое, впрочем, тут же рассеивал единственный обитатель дома. Оно пролежало там до самого вечера, пока его не поднял уставший и, как всегда, раздраженный доктор Уилсон Милрой.
Он отнес его в кабинет и не сразу распечатал, не догадываясь о степени важности содержимого. Когда же он прочитал письмо, его недовольная мрачная физиономия расплылась в непривычно широкой улыбке.
«Мы не можем закрыть на это глаза».
Чарльз Хантер возглавлял правление клиники и получал жалованье за то, что изрекал подобные фразы. Однако Джеффри Бенс-Джонс, начальник медицинской службы, придерживался другой точки зрения. Так что его реплика: «Конечно нет, Чарльз» — преследовала лишь одну цель — выиграть время, необходимое для того, чтобы оценить возможные последствия. «Кстати, оно не подписано», — продолжил он, разглядывая письмо. Они сидели в кабинете Бенc-Джонса, который имел право на два кабинета — начальника медицинской службы и невролога-консультанта, где он и встречался с Хантером между приемом пациентов. Бенс-Джонс уже привык к тому, что Хантер приходил в возбуждение от подобных вещей, и всегда прибегал в таких случаях к политике умиротворения.
— Какая разница! Согласно утверждениям нашей полиции, стукачи не обязаны подписываться.
— Да. — Впрочем, с точки зрения начальника медицинской службы, это было серьезным недостатком, так как это правило развязывало руки всем недовольным и смутьянам. — Однако, я полагаю, прежде всего надо решить, что мы предпримем.
Хантер промолчал, но Бенс-Джонс знал, что его собеседник с этим не согласен.
— Мы не можем сделать вид, что у нас нет этих улик, — произнес он, указывая на стопку бумаг, лежавших перед Бенс-Джонсом. — У нас уже достаточно неприятных инцидентов, связанных с доктором Людвигом, и в большинстве случаев он проявил профессиональную некомпетентность.
— Все не так просто, Чарльз, — вздохнул Бенс-Джонс. — За последние несколько лет гистопатология кардинально изменилась. И объем работы гистопатологов увеличился в десятки раз.
Хантера удивила бы подобная пламенная речь, будь она произнесена представителем любой другой специальности, но он знал, что начальник медицинской службы женат на гистопатологе. Бенс-Джонс снял очки и принялся задумчиво посасывать дужку, и его глаза тут же превратились в два слабых, безжизненных и водянистых сгустка.
— Разве это не относится к медицине в целом? — заметил Хантер.
Бенс-Джонс вздохнул, подтверждая это предположение.
— И что ты хочешь сделать?
Его давно уже ждали в амбулаторном отделении, и пациенты наверняка начали терять терпение.
— Да, мы не можем это проигнорировать, однако я бы не стал спешить с выводами. В отделении гистопатологии и без того хватает проблем.
Хантер ничего не ответил. После чего Бенс-Джонс снова надел очки, показывая тем самым, что решение принято.
— Я переговорю с Алисой фон Герке. Возможно, ей удастся убедить Тревора Людвига пораньше уйти на покой. Слава богу, ему уже за шестьдесят, так что до пенсии осталось немного.
— Но мне придется зарегистрировать письмо и начать расследование. Мы не можем сидеть сложа руки.
— Конечно, конечно. — Бенс-Джонс встал. — Если Людвиг заупрямится, ему придется за все ответить. По-моему, это справедливо.
Хантер предпочел бы более жесткие меры, но он знал, что Бенс-Джонс прежде всего врач и будет защищать своих коллег до последнего. Поэтому он смирился и отказался от дальнейшей полемики.
У него были тонкие изящные пальцы с ухоженными ногтями и безупречной кожей. С привычной легкостью они завязали узел на галстуке и выровняли его перед зеркалом. Сидевший на кровати с жадным восторгом неотрывно следил за его действиями.
 
Человек перед зеркалом обернулся, вздернув подбородок, в ожидании восхищения:
— Как я выгляжу?
Его приятель встал с кровати, совершенно не смущаясь собственной наготы.
— Прекрасно. Разве что, может быть… — И он едва заметным движением разгладил галстук. — Вот так.
Между ними повисла неловкая пауза.
— Жаль, что тебе надо идти. Второй снисходительно улыбнулся.
— Мне тоже, но… — Несмотря на незаконченность фразы, его собеседник все понял и отвернулся с опечаленным видом. — Я вернусь до полуночи, — добавил он, прикасаясь к гладкой каштановой коже своего приятеля. — Просто это одна из тех скучных академических обязанностей, которыми должны заниматься профессора.
Собеседник ответил медленным печальным кивком, который заставил второго сделать шаг вперед и обнять его, после чего последовал долгий и страстный поцелуй. Когда он наконец закончился, им не сразу удалось перевести дыхание.
Второй подхватил пиджак и решительно двинулся к двери. Не доходя до нее, он обернулся и тихо произнес:
— Я люблю тебя.
— И я тебя, — ответил Амр Шахин. А когда Адам Пиринджер вышел из спальни, он снова откинулся на кровать, и лицо его осветилось сладострастной улыбкой.
 
ЧАСТЬ 1
Холодным весенним вечером в 20.38 миссис Дженни Мюир вышла с работы — из огромного безликого учреждения в одном из самых неблагополучных районов города, которое походило на уродливый космический корабль, опустившийся посреди останков разлагающейся цивилизации, — и направилась в сторону дома. У нее болела голова, и ее тошнило. В последнее время головные боли преследовали ее все чаще, с каждым разом становясь все сильнее, а за ними, как цепной пес, следовала тошнота. Уже в третий раз за месяц она была вынуждена отпрашиваться с работы и понимала, что, если это произойдет еще раз, ее уволят. Однако этот приступ был самым сильным: боль зарождалась где-то внутри глазниц, плотным обручем охватывала череп и опускалась вниз к лицу и даже шее. На этот раз кроме тошноты, поднимавшейся из желудка и заполнявшей рот желчью, она сопровождалась еще и потерей зрения: глаза словно заволокло туманом, а на сетчатке мелькали какие-то черные пятна. По крайней мере, сегодня ей удалось отработать большую часть положенного времени, и она была вынуждена обратиться к начальнице лишь за полчаса до окончания работы. Конечно, идеальной ее работу в этот вечер назвать было трудно — чистая халтура, а она была совестливым человеком и терпеть не могла халтурщиков, которыми изобиловал окружающий мир, включая ее мужа и сына.
До автобусной остановки было недалеко, однако ждать автобус пришлось долго. Она закрыла глаза и попыталась справиться с накатывавшими волнами тошноты. Именно поэтому она не обратила внимания на своего соседа, стоявшего рядом под искореженным навесом. Однако, к несчастью для Дженни Мюир, это отсутствие интереса не было взаимным.
Наконец в облаке дизельных выхлопов подъехал автобус, и Дженни поняла, что вскоре будет вынуждена продемонстрировать всем содержимое своего желудка. Салон автобуса был почти пуст и ярко освещен, так что свет резал глаза, словно ей под веки загнали острые иголки.
Дженни заплатила шоферу, из-за боли плохо сознавая, что делает, и направилась в конец автобуса. Она опустилась на сиденье и вцепилась в металлический поручень прямо перед собой. Автобус тронулся с места, и ей пришлось сжать зубы и задержать дыхание. Ей стало худо от рева двигателя и скрежета механизмов.
«Дэйв заставит меня готовить ужин».
Это была единственная связная мысль, на которую она оказалась способна. Эта мысль повторялась снова и снова, пока автобус прилагал все усилия к тому, чтобы сломить Дженни: скрипел, рычал, совершал броски из стороны в сторону, резко прибавлял скорость и так же резко останавливался.
«Нет, на этот раз он поймет».