Дранг нах остен по-русски. Тетралогия (СИ)
- Ты язык придержи, - гаркнул на дурака воевода. Он испугался слов, слетевших с языка десятника, можно и самому на дыбу попасть за таких десятников. Однако, доносить о магаданских немцах велел дважды в день, в любую погоду.
Оказался прав, потому что магаданцы вызвали в Холмогорах небывалый переполох. Оба офицера, Пётр и Николай с утра до вечера принялись обходить купцов и кормщиков, корабелов и английских торговцев, недавно прибывших из Москвы с товаром в ожидании навигации. Пётр, представившийся купцом, хотя, какой он к лешему купец, опытный вояка из него за версту торчал. Так вот, Пётр всё больше с корабелами да купцами, людьми уважаемыми встречался. Свой товар показывал, о морском пути в Англию спрашивал, цены на русские товары узнавал. С англичанами по-аглицки говорил, без толмача. Посему и не смогли подсылы прозоровские узнать, о чём баяли два немца, магаданский и английский. Николай, здоровый, как лось, попроще оказался, простых людей не чурался, хоть и майором назвался.
За пару недель до ледохода Николай со всеми Холмогорами перезнакомился, от девок на постоялом дворе, до артели лесорубов, в землянках на том берегу Двины живших. С девками ладно, всем понятно, о чём молодые мужики с ними говорят, но, о чём он с лесорубами два дня говорил, воеводские дьяки так и не узнали. Артельщики - народ своевольный, наглый, чужаков к себе близко не пускают. Но, из кустов дьяки подглядели, что прощались они с немцем магаданским, вежливо, шапки ломали, едва не в пояс кланялись. Пытались дьяки правду у самого немца узнать, татей шатучих подговорили его ограбить, да поспрошать, пока майор вечером от корабелов возвращался. Так шустер, оказался магаданский вояка, двух татей побил, третьему руку вывихнул, а четвёртого с собой уволок, да всё выспросил сам. Небось, собака, про самого воеводу тать тот всё выложил.
Дважды немецкие дружинники стрельбы устраивали, о первых стрельбах неделю судачили все Холмогоры. Подсылы воеводе донесли, что пищали немецкие за триста шагов стреляют, заряды за пару мигов меняют в них, да снова стреляют. Не поверил старый вояка, на следующие стрельбы сам пришёл, убедился в правоте подсылов. Однако, затаил обиду на немцев магаданских, что вежливости к нему, государеву слуге, нисколько не проявляют. Посему решил подорожных грамот им не давать, пусть живут в Холмогорах, пока не оголодают, небось, проявят тогда вежливость. Так и собирался сказать главному купчине Петру, когда тот напросился на приём. Да, не смог, и всё тут. Хитёр оказался магаданский немец, насквозь Прозоровского увидел.
- Вижу, ты, воевода, решил подорожную нам не давать, - нагло уселся на скамью Пётр, заявившись к Прозоровскому поутру. Закинул этак, ногу на ногу, в высоких сапогах, да посмотрел на хозяина без всякой опаски. - Думаю, хочешь нас в Холмогорах мурыжить, пока не оголодаем. Зря хочешь, не советую. Ты в Москве давно не был, не знаешь, что мой друг магаданский врач самого государя Иоанна лечит? Надо знать, если нам палки в колёса решил вставлять. Не дашь завтра выездную грамоту на меня и отдельно на мой отряд, через пару недель англичане мою грамоту царю передадут. Да не жалобу обычную, от магаданского купца, а донос на воеводу Прозоровского. О том, что воевода сей проворовался, с английских купцов лихву берёт, государевы интересы нарушает. Пошлину портовую укрывает, едва половину в Москву отправил в прошлом годе. Посадский народ обирает, корабелов и кормщиков грабит.
- Что молчишь, думаешь, я стану ответа ждать? - Немец оскалил зубы в наглой улыбке. - Не такой я дурак, чтобы ответа из Москвы дожидаться, где тебя десять раз простят. Нет, я, милый мой, своим отрядом Холмогоры захвачу, тебя повешу, да с купцов и рыбаков ещё десяток жалоб и челобитных соберу. Их в Москву отправлю, а сам все корабли с собой уведу, мне обратно возвращаться нет нужды. Коли вернусь через год-другой, следующий воевода на твоём месте, сговорчивей будет. Как полагаешь? Стоит государю торговля с Московской торговой кампанией твоей головы или нет? Что царь-батюшка решит, тебя не воскресить, а торговля прибыток немалый государству приносит. Мои ружья видел?
Побагровевший воевода машинально кивнул, сглатывая слюну. Он давно бы приказал схватить наглеца в поруб, коли бы тот русским был. А немцев государь велел вежливо принимать.
- А ты знаешь, змеиная твоя душа, что эти ружья Иоанн Васильевич для русской армии у нас закупать будет? Сколько русских душ те ружья спасут, коли ими стрельцов вооружить? Стоит твоя больная голова тысяч русских воинов, или победы русской над поляками и шведами? Думаю, если я твою голову у государя за сотню ружей попрошу, он всю семью твою выдаст, не только тебя! - Пётр встал со скамьи. - Завтра к утру две грамоты мне нужны, одна для меня, торговца, на свободный выезд с товаром. Другая грамота для моей дружины, на командира Николая, для свободного выезда из Холмогор на любых кораблях. Сделаешь всё ладом, Николай тебе ружье с зарядами подарит, такое лишь у царя имеется пока.
Нервничали, конечно, оба офицера, после такой демонстрации. Усилили караулы, сами легли за полночь. Но, затея удалась, не зря они собирали слухи и жалобы на воеводу. Не зря Николай узнавал подробности жизни Прозоровского, да записывал рассказы ограбленных купцов и несправедливо наказанных корабелов. Ещё в пути, оба офицера между собой договорились сразу, к взяткам от магаданцев царских чиновников приучать не станут. Пусть работают не за подношения, а за страх. Времена опричнины ещё памятны всем русским боярам, угроза сработает лучше иной взятки. Пусть видят силу магаданцев сразу, в другой раз не будут волокитить документы. Никуда не делся воевода, выдал утром его дьяк Петру обе грамоты. Сам не вышел, затаив обиду. Ничего, эти грамоты Николай всё равно бы получил, договорённость с одним из дьяков уже была. Тот оказался падок на золотишко, обещал грамоты на выезд сделать в любое время, коли воевода воспротивится. Главное, показать их кормщику перед самым отплытием, чтобы воевода не прознал о том.
Полдела сделано, провожал Николай взглядом, уходивший по течению коч. Остался сущий пустяк, перевезти батальон и сотню нанятых работников на норвежский берег. Не просто так возился майор с корабелами, с девками и артельщиками. Многих завербовал на переселение, под стандартный договор на три года. Теперь остаётся добраться до выбранных на карте мест, выстроить в бухте крепость, да верфь сразу наладить. Две бригады молодых корабелов обещали наладить производство кочей, по два корабля в год, коли платить исправно станут, да дерева вдоволь будет.
Через неделю отплыли первые зафрахтованные шесть кочей из Холмогор, увозя с собой полторы сотни бойцов и сотню строителей, с забитыми трюмами припасами. Не только пушками и снарядами, но и мукой, крупами, зерном. Добрых три недели полз караван по весеннему морю, затем вдоль побережья русской Колы. На рубеже русских земель, вошли в залив и полдня поднимались на парусах против течения небольшой реки, к счастью, довольно глубокой, чтобы пройти всем кочам. Добравшись до Колы, самого западного русского порта на Скандинавском полуострове, все кочи встали на якоря. Николай с несколькими десятниками высадился на берег. Селение было малюсеньким, едва ли два десятка дворов, а, поди ты, известно русским летописцам с середины шестнадцатого века. Правда, те дворы были огромными строениями, по всем традициям русского Севера, настоящие крепости, окружённые добротными стенами.
Николай, как и положено, представился начальству порта и крепостицы, командовавшему полусотней стрельцов. Воевода острога, стрелецкий сотник, мужичок лет сорока, с обветренным загорелым лицом, недоверчиво посмотрел на выданную подорожную. Однако, разговорившись с магаданским немцем и знакомыми кормщиками, Артамон Матвеевич, успокоился. Разрешил всем сойти на берег и денёк отдохнуть, указав на постоялый двор. Николая же, вместе с кормщиками, пригласил вечером к себе, поговорить спокойно. Пока майор разместил своих бойцов, распорядился насчёт бани, обеда и спальных помещений, наступило условленное время. Кормщики первыми привели себя в порядок, зашли к майору с напоминанием о визите.