(Не)единственная

К горлу подкатывает нежданная тошнота.
– Госпожа, вам плохо?
Госпожа? Ах, да, я же теперь госпожа.
– Нет, – сиплю, пытаясь взять себя в руки, – со мной все в порядке.
Нужно вести себя так, чтобы никто не догадался о подмене. И самое лучшее – это молчать. Смотреть, наблюдать, запоминать – и молчать. А еще лучше вообще не высовываться из этой комнаты. Но тогда я никогда не вернусь домой и никогда не увижу сына!
– Вот и все, госпожа.
Смотрю в зеркало. Рилия уложила мои волосы венцом вокруг головы и скрепила гребнем. Она набрасывает пеньюар мне на плечи. Я машинально заворачиваюсь в него.
Неужели так и пойду к незнакомому мужчине? В халате?
В желудке появляется холодный комок.
Мысленно одергиваю себя: нет, так не пойдет. Нужно внушить себе, что это просто спектакль. Я играю роль Анабель, а он, этот таинственный и заранее пугающий меня Дарион Лемминкейр – роль ее супруга. Мы просто снимаемся в фильме… с любовными сценами.
В последний момент вспоминаю о духах и о предупреждении Анабель. Стеклянной палочкой наношу за ушами пахучую жидкость. Меня окутывает густой, насыщенный аромат восточных благовоний.
Все, теперь можно идти.
Думать о том, что последует дальше, не хочется. Но я знаю: пути назад нет. Мне придется выполнить все, на что согласилась. Чего бы это ни стоило…
***
Идти, оказывается, недалеко. Дверь в комнату супруга находится прямо в спальне. Рилия с поклоном распахивает ее передо мной, а я краем глаза отмечаю еще пару дверей, искусно спрятанных между гобеленами.
На пороге теряюсь. Меня охватывает желание отступить, убежать. Ноги будто прирастают к земле.
Открытая дверь ведет в полутемную комнату, озаряемую лишь отблесками живого огня. С порога видны край камина, тяжелое кресло, стоящее ко мне спинкой, и бледная, сероватая кисть руки, лежащая на подлокотнике. Длинные тонкие пальцы унизывают перстни. Изящность запястья подчеркнута белой манжетой с изумрудной запонкой.
Но вот пальцы приходят в движение, и сильный, глубокий голос произносит:
– Заходи, дорогая супруга. Не заставляй себя ждать.
Вхожу на подгибающихся ногах. Дверь медленно закрывается за мной, и я замираю, не зная, что делать дальше.
Осматриваюсь. Слава богу, это не спальня, а кабинет. Вряд ли в спальне будут стоять стеллажи с книгами и тяжелое антикварное бюро. Да и кровати в поле зрения не нахожу.
Тихонько вздыхаю. Последний факт ощутимо порадовал.
Кресло разворачивается ко мне. Сердце замирает на сотую долю секунды, пропускает удар и падает вниз.
Дарион Лемминкейр одет в черное с серебром. Только манжеты, воротник-стойка и слегка ослабленный шейный платок кипенно-белые. На платке брошь с изумрудом, на манжетах – изумрудные запонки.
Сам Дарион бледен, высок, худ и на вид немного нескладен. С удлинёнными чертами лица, суровой складкой между бровей и крепкой челюстью. Прямые черные волосы лежат на плечах. Зеленые глаза смотрят пронзительно, цепко, так, будто в каждом глазу по льдинке.
У меня возникает желание поежиться под этим взглядом.
Я не сразу понимаю, что именно меня в нем пугает. А потом приходит ответ: у Дариона вертикальные зрачки. Узкие, щелевидные, разрезающие насыщенно-зеленую радужку напополам.
Анабель не лгала. Ее муж – не человек. Потому что у людей не бывает ни таких ярких, светящихся глаз, ни вертикальных зрачков.
Пока я, оцепенев, таращусь на Дариона, он разглядывает меня. Потом хмыкает, то ли удовлетворенный осмотром, то ли нет, и лениво замечает:
– Долго будешь стену подпирать? Может, сядешь?
О, Господи… Он ведь прав! Я же сейчас Анабель. Как бы она вела себя рядом с мужем?
– Д-да… да…
Скольжу мимо него к соседнему креслу, пряча смятение. Надеюсь, он ничего не заметил. Сажусь, а у самой руки дрожат. Прячу их в складках пеньюара.
Дарион втягивает носом воздух.
– Ты сменила духи?
Черт!.. И что говорить?
Отвечать не приходится. Он сам это делает вместо меня:
 
– Раньше ты пахла иначе, не так… привлекательно. Впрочем, это уже неважно.
– Что ты хочешь этим сказать?
Я складываю руки на коленях и выпрямляюсь, представляя, как бы на моем месте поступила Анабель. Но голос все равно предательски дрожит.
– Ты знаешь. Через три месяца Бал Невест. Я хочу успеть на него, и нам лучше начать бракоразводный процесс прямо сейчас. Детей у нас нет, так что это займет не больше недели.
– Что?
Я сижу оглушенная. И вроде приготовилась уже лечь и пару минут посмотреть в потолок, пока «супруг» будет отдавать долг клану и родине, но никак не ожидала, что услышу такое…
Бракоразводный процесс? Анабель же сказала, что муж хочет ее убить! Хотя… Вряд ли он сказал бы ей это прямо. И что это за Бал Невест?
Дарион продолжает:
– Понимаю твои чувства, поэтому увеличил отступные в три раза. Мы женаты уже пять лет, ты не понесла, значит, наш брак не имеет законной силы. Твоя «искра» оказалась пустой. Прости, но мне нужен наследник, и больше я ждать не могу.
Он говорит, а я ничего не понимаю. О какой искре идет речь? Может, здесь так называют способность зачать? Если бы только Анабель дала больше информации! Теперь мне предстоит тыкаться, как слепому котенку.
Но уже сейчас нужно что-то делать. Заставить его изменить решение. Только как?
– А если я забеременею? – слышу собственный голос.
Кажется, я перебила Дариона. Он смотрит на меня с удивлением.
– Что ты сказала?
– Если я забеременею? Что тогда, ты все равно разведешься со мной?
Он с минуту молчит, продолжая изучать меня. Потом озвучивает вердикт:
– Это невозможно. Мы уже перепробовали все, включая совместное паломничество по святым местам.
– Можем попробовать еще раз.
– Не уверен, что это что-то изменит.
В голове хихикает глупая мысль: знала бы мама, чем я сейчас занимаюсь! Но мне почему-то не смешно. Я чувствую, как мой шанс ускользает из рук. И в отчаянии шепчу:
– Пожалуйста…
Руки дрожат, и постепенно всю меня охватывает мелкая дрожь.
Господи, что я творю?! Умоляю чужого мужчину переспать со мной и сделать ребенка? Да я не в своем уме!
Беги, Аня, беги отсюда подальше. Из этой комнаты, из этого мира!
Только куда бежать? Я связана по рукам и ногам. У меня нет ни малейшего шанса вернуться домой без помощи Анабель. И даже если вернусь, что меня ждет?
Сын, которому я неспособна помочь? Неоплаченные счета, долги за квартиру, больной отчим и осуждение матери?
Зажимаю волю в кулак, встаю с кресла и делаю шаг…
Всего лишь шаг, но кажется, что я падаю в бездну. Потом еще один и еще. Как во сне преодолеваю два жалких метра, что разделяют меня и мужчину, от которого зависит будущее моего сына.
От того, что собираюсь сделать, разум бьется в истерике. Приказываю ему замолчать.
Я дала себе слово, что ради сына пойду на все! На все! Но что будут стоить мои слова, если сломаюсь перед первым же испытанием? Если не смогу переступить через свою гордость и отступлю?
Закусываю щеку так, что рот наполняется кровью. Через силу опускаюсь на колени…
Дарион застывает.
Я запрокидываю голову, пытаясь поймать его взгляд. Но в моих собственных глазах стоят такие слезы, что почти ничего не вижу за их пеленой.
– Пожалуйста! – слышу свой тихий голос. – Пожалуйста, дай мне еще один шанс!
Чувствую себя просто ужасно. Нищенкой, вымаливающей крохи с барского стола. В голове вертятся тысячи мыслей, но все они об одном: что я творю? Все внутри протестует против того, что мне приходится делать.
Дарион молчит. Разглядывает меня, не скрывая удивления. Потом медленно, будто нехотя, кладет руку мне на плечо. Только тогда я замечаю, что пеньюар распахнулся, а его ворот съехал с плеча, обнажая кружево сорочки и верхнюю часть груди.
Первая реакция – закрыться. Но я усилием воли подавляю ее.