Боярин Осетровский (СИ)
Впрямую обвинять Клаву — и опосредованно меня — он не стал, даже намеком, потому что наш царь в серьезных вещах шуток не любит, но от этого было уже не легче. Царь Василий ударил посохом о пол, приказал Разбойному Приказу все бросить и сыскать пропавшего боярина Викентия хоть из-под земли, а всем остальным — приступать к пиру. Еда приготовлена, не пропадать же добру.
* * *Я, услышав эту историю от Клавы, знатно охренел. Я же сам, своими собственными глазами, видел Морозова! Который самолично приказал меня пытать и, сука, прекрасно знает, где я и что я!
Как это такое возможно вообще⁈ Врать под Царским Повелением!
Это же… прям попрание всех основ! Боярское Повеление не действует на других бояр, колдунов и ведьм, но Царское-то, оно действует вообще НА ВСЕХ!
А потом до меня дошло.
Морозов — он все же не дурак. Ну, не совсем идиот. К тому же — у него есть мозговой центр, в лице жены. И они оба прекрасно знали, что подозрение может пасть и на них тоже. И поэтому вся эта их операция изначально строилась на том, чтобы честно ответить на вопросы царя.
Приказывал ли ты, боярин Морозов, похитить Викентия Осетровского? Нет, не приказывал (моя жена приказала).
Знаешь ли ты, боярин Морозов, кто похитил Осетровского? Нет, не знаю (понятия не имею, кого моя жена наняла для похищения).
Знаешь ли ты, боярин Морозов, где сейчас похищенный? Нет, не знаю (моя жена его куда-то запихала).
Имеют ли какое-то отношение твои стрельцы к похищению? Нет, не имеют (это наемники, только одетые в оранжевые кафтаны).
Допрос окончен — Морозов отмазался.
Если сейчас Клава прибежит к царю и ОПЯТЬ обвинит Морозова — это будет равносильно тому, что сказать, мол, царь государь, ты — лох чилийский и тебя вокруг пальца обвели. А еще это будет выглядеть, как настырная и неумная клевета в адрес тех самых Морозовых. Которые, замечу, не кто попало, а царские любимчики, приближенные к трону, так сказать. А это, между прочим, уже дает им большую свободу в действиях.
Вон, бывшего главу Приказа тайных дел за мое похищение — казнили, а Романовых, верных слуг царского рода, за попытки убийства меня — даже не пожурили. Впрочем, может, и пожурили, но больше не наказали никак. Нет, там, конечно, все дело было не в личных тараканах Романовых, а в попытке сохранит тайну Царского Источника, но все равно.
В общем — дело швах. Не прискачет кавалерия из-за холмов и не спасет меня в последний момент. И в предпоследний — тоже не спасет.
Что остается?
Спасаться самому.
Как? Я пока не придумал, но…
— В общем, Клава, действуем так…
* * *За дверями опять завыл все тот же певец, но теперь я узнал голос.
— Эй! Дурман! Степан-Дурман!
Голос замолчал.
— Кто говорит? — прокричали мне в ответ.
А кто я?
— Человек!
— Ясно, что не зверь дикий! Тоже боярами заперт?
— Ага!
— Откуда меня знаешь? Не из моих людей! Голос незнаком!
— В Разбойном Приказе тебя видел!
— Приказной, что ли?
— Да!
Почти и не соврал.
— Везучий ты! А здесь что делаешь!
— Морозовы притащили!
— Зачем?
— Нужен я им!
Неожиданно с шорохом отодвинулся засов моей двери и она распахнулась. На пороге, в сером свете Кошачьего Слова, стоял черный силуэт.
— А от меня тебе чего надо? — спросил силуэт голосом разбойного атамана.
А? Э? Как это… как это у него получилось? Он что, не запертый сидел⁈
— Да хотел помощи твоей попросить… — растерялся я.
Мой план освобождения во многом строился на допущениях и импровизации… ну, то есть, если быть честным, держался на соплях… И вот сейчас, когда оказалось, что Степашка может свободно разгуливать по подвалу, план в моей голове торопливо корректировался.
— Как ты вообще из своей темницы выбрался?
— А я Слово особое знаю, Липкое…
Я тоже его знаю, только умение по стенам лазать мне не пригодилось.
—…к пальцам любое железо липнет. Даже через дверь…
Аа, понятно. Не Липкое оно у тебя, а Магнитное. Степашка своим Словом засов, как магнитом, отодвинул, да и вышел спокойно.
— А что ж ты тогда еще не убежал?
— Убежал бы, да на выходе стрельцы стоят. И решетка на замке.
Разбойник пошарил руками, нащупал сено и сел рядом со мной.
— У тебя ж бес был, неужто воды не дают?
— Был бес, — вздохнул Степашка, — Морозовы его дали, Морозовы и отняли. Из приказного подвала — в боярский попал… Дай хоть гляну на тебя, товарищ по заключению.
Тут он произнес незнакомое мне Слово — и из глаз атамана ударили лучи света. Как два тусклых фонарика зажглись. И он перевел эти лучи на меня.
Подслеповато моргающего.
В дорогом расшитом кафтане.
— Да ты сам боярин!!! — взревел Дурман.
Вскочил и вышел из моей камеры. И на засов ее закрыл.
Глава 49
Я тупо посмотрел на запертую дверь. Да как так-то, а⁈
Обозлившись, я выкрикнул Огненное Слово. Ну то самое, которому меня безуспешно учила Клава, бросающее огромный файерболл. Даже представил, четко так визуализировал, как этот самый огненный шар рождается у меня в руке, летит в дверь и разносит ее на щепки.
И…
Опять ничего не вышло.
Тьфу.
Я подскочил к двери и со злостью пнул ее ногой:
— Дурман, мать твою, открывай!!!
Вообще-то я не ожидал, что он прям-таки кинется выполнять мой приказ, поэтому несколько удивился, когда дверь и впрямь распахнулась.
Атаман наклонился ко мне, светя в глаза своими фонариками:
— Не смей говорить о моей матери!!! — прорычал он, — Ты ее не знаешь!
И, схватив меня за грудки, поднял над полом.
— АААА!!! — заорал я.
Не от страха, нет — больно же!!! Натянувшийся кафтан врезался мне в еле-еле зажившие раны.
Степашка дернулся и отпустил меня. Я шлепнулся на задницу и закрутился, пытаясь наложить Целебное Слово на спину, чтобы боль хоть как-то утихомирить.
— Ты чего это? — растерянно пробубнил разбойник и повернул меня, чтобы взглянуть на мою спину, — Это что это? Бояр же кнутами не порют…
— Морозову это расскажи, — буркнул я. Отошел в сторону и растянулся на животе на своей охапке сена.
Глаза Степашки погасли. Действие Слова закончилось:
— А ты из каких бояр? — спросил он из темноты. Мое Кошачье Слово тоже кончилось, наступил откат.
— Из Осетровских.
— Из Осетровских? Они ж вроде как лет двадцать, как кончились.
— Ага, кончились. Один я остался.
— Это как?
Я коротко рассказал историю своего боярства, не вдаваясь в подробности. Все равно сейчас, пока из-за отката слеп, ничего больше не сделаешь.
— Ишь ты… А до боярства своего ты кем был?
— Подьячим Разбойного Приказа.
— А, значит, не соврал, что приказный, — хохотнул Дурман, — Ладно. Человек ты, смотрю, неплохой, настоящим боярином еще стать не успел… Предлагаю дружбу.
В бок мне ткнулась широкая ладонь. Я пожал ее.
— Степан, а ты хочешь отсюда выбраться?
— Хочу, конечно. Ты, я думаю, тоже не хочешь Морозовым такого удовольствия доставить, как последнего Осетровского заморить. Только знал бы как — давно б отсюда на Волгу ухандырился.
* * *Мда. Решетка, конечно, которая закрывала подвал, знатная была. Кованые железные прутья, толщиной чуть ли не в руку. С обратной стороны — висячий замок, прямо калач, а не замок. А чуть дальше, так, что сквозь решетку ни рукой, ни копьем не дотянешься, стоят два стрельца. Сабли, алебарды, два пистолета у каждого. А за ними в неверном свете настенных фонарей виднеются ступени лестницы наверх.
Мда еще раз. Теперь понятно, почему Степашка, хоть и может открыть засов, все еще не сбежал.
Я отодвинулся обратно за угол, из-за которого выглядывал.
— Ну, видел, что там? — Кошачье Слово Степашки было слишком демаскирующим, поэтому он не стал им пользоваться.
— Да, все, как ты и говорил — решетка, замок, стража, лестница… А за лестницей что?