Над бездной
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Пейдж вытащила пестрые дорогие подтяжки из кармана своего белого халата. Она сунула их Питеру прямо в нос и пристально наблюдала за ним, чтобы увидеть его реакцию. Хотя выражение его лица не изменилось, кровь отхлынула от лица и он побледнел, что само по себе уже достаточно красноречиво ответило на невысказанный вопрос Пейдж.
– Я нашла их в прикроватной тумбочке Мары, – сообщила она. – Ты не находишь, что это довольно странное место для них?
– Да уж, не без того, – ответил он, пощелкав подтяжками. – Так, говоришь, они лежали в тумбочке у Мары? Интересно.
– Так, значит, ты не знал, что они там?
– Если бы я заподозрил это, я сразу бы их забрал. Это мои самые любимые. Признаться, я думал, что потерял их в оздоровительном клубе. Спасибо. – Питер взял подтяжки из ладони Пейдж и запихал в свой карман. – С какой стати, интересно знать, ты роешься в прикроватной тумбочке Мары?
Справедливый вопрос. Теоретически смерть Мары можно было объяснить передозировкой валиума, усталостью и несвоевременным телефонным звонком. Но все это не удовлетворяло Пейдж. Чем больше она узнавала о Маре, тем загадочнее становилась для нее эта женщина, что буквально изводило ее. Пейдж поставила себе целью узнать о тайнах Мары как можно больше. Она почувствовала себя лично ответственной за то, чтобы смерть Мары перестала быть загадкой.
– Я сидела на ее кровати, пытаясь понять, что же все-таки произошло, – ответила она. – Поиски в бюро и прикроватной тумбочке могли, как я предполагала, пролить на это хоть какой-то свет. И вот я открыла ящик тумбочки, чтобы посмотреть, что там находится. Почему, как ты думаешь, она хранила подтяжки у себя?
Питер отпил глоток кофе, скорчил недовольную гримасу, добавил в чашку еще ложечку сливок и помешал.
– Полагаю, они ей нравились.
– Как и тебе. Ты носил их постоянно. Интересно, как они к ней попали?
– Она часто бывала у меня дома. Должно быть, и прихватила как-то раз.
– Даже не поставив тебя в известность?
– Ну, она очень хорошо знала мой дом. А я, знаешь ли, не ходил за ней по пятам, чтобы следить, что она берет и кладет на место, а что нет.
– Но зачем, зачем ей было тайком брать твои подтяжки, да еще прятать потом в ночную тумбочку?
Питер отхлебнул еще глоток кофе и промолчал.
– Питер, я тебя спрашиваю!
Он поднял глаза и посмотрел на Пейдж.
– Да потому, черт побери, что я ей нравился! И не пытайся меня убедить, что ты не знала об этом.
Пейдж и представить себе не могла ничего подобного. На ее лице отразилось недоумение.
– Да, да, именно так, – наставительно сказал Питер.
– Вы были друзьями. Иногда вам приходилось кое-что делать вместе по работе. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что ты ей нравился?
– Она была влюблена в меня. Она была без ума от меня.
Пейдж покачала головой.
– Без ума? Выбрось это из головы. Если бы она влюбилась в тебя, я бы знала.
– Точно так же, как ты знала о валиуме. Или о том, что девочка из Индии уже на пути в Таккер.
Придется тебе, Пейдж, примириться с тем, что у Мары были свои тайны. Более того, секреты в какой-то степени были ее пунктиком. – Питер промолчал, а потом задал вопрос, над которым Пейдж сама безуспешно ломала голову:
– Ну а как ты сама думаешь, отчего в прикроватной тумбочке Мары хранились мои подтяжки?
– Я думала, – начала Пейдж» но дело было в том, что она так и не пришла ни к какому выводу, – я думала, что ты, возможно, как-то раз остался у нее ночевать и забыл свои подтяжки.
– Зачем, скажи на милость, мне было у нее ночевать? Мне хватало времени и днем. С какой это стати мне тащиться к ней ночью?
– Ну, потому что она тебе нравилась.
– Конечно, с ней иногда бывало неплохо, но быть с ней рядом в течение хотя бы короткого времени – все равно что иметь занозу в пятке. Поэтому с какой это стати мне нужно было у нее ночевать?
– Потому что она тебе нравилась.
– Не нравилась она мне.
– Неправда. Уверена, что она тебе нравилась. А ты нравился ей. Вы действительно иногда ненавидели друг друга. Ваши взаимные пикировки временами сводили всех нас с ума, но несмотря на это, вы хорошо друг к другу относились.
– Да, мы были друзьями, – настаивал Питер, – но не любовниками. Скажи на милость, с чего это ты вдруг решила, что мы были любовниками? Совершенно невероятная мысль.
Пейдж вовсе не утверждала, что Питер и Мара находились в интимных отношениях. Она даже ни разу не употребила слово «любовники». Она лишь предположила, что у Мары и Питера могли быть какие-то общие дела, которые заставили их засидеться у Мары допоздна, и вот тогда-то, возможно, Питер у нее и остался, чтобы переночевать. А подтяжки он, вполне вероятно, мог отстегнуть ради удобства, а потом забыть. Конечно, место, где обнаружила Пейдж подтяжки, казалось и ей самым малоподходящим для хранения предметов мужского туалета, но ничего невероятного она также в этом не нашла. Ведь Мара могла заметить подтяжки и сунуть их в первое попавшееся место только для того, чтобы они не валялись на виду.
Нет, Пейдж вовсе не намекала на то, что Питер и Мара были любовниками. Интересно то, что именно Питер употребил это слово.
– Приветик, – сказала Энджи, входя в комнату и быстро взглянув на них. Она направилась к кофеварке. – Я не помешала вашей беседе?
Питер подвинулся, уступая ей место за столом.
– Мы, собственно, ни о чем серьезном и не говорили.
– Мне почему-то кажется, что вы говорили о Маре. – Тут Энджи налила себе чашку кофе.
– Возможно, потому, – ответила Пейдж, – что мы постоянно о ней думаем. Хочешь знать, что я выяснила вчера днем? – Тут она рассказала присутствующим о своем разговоре с представителем авиакомпании «Эйр-Индия».
Энджи вздохнула:
– Бедная Мара. Должно быть, это ее окончательно добило. Ей так хотелось иметь ребенка. Если она и в самом деле поверила, что после того, как она прошла все мытарства с удочерением девочки, самолет, на котором летела Самира, разбился, то это могло вызвать у нее приступ сильнейшей депрессии.
Но Питер энергично замотал головой в ответ на слова Энджи.
– Ей приходилось сталкиваться со случаями, когда погибали ее пациенты-дети, но не было же у нее вспышки депрессии, хотя этих детей она хорошо знала, чего не скажешь о Самире.
– Но ведь Самира должна была стать ее приемной дочерью, – заметила Энджи, – а это большая разница. Если бы у тебя, Питер, были собственные дети, ты бы понял, о чем я говорю. Когда мы говорим о родителях и их детях, то здесь взаимная связь куда более крепкая. Мара же давно свыклась с мыслью о том, что Самира станет ее приемной дочерью.
Пейдж была не в большей степени матерью, чем Питер отцом, но она все понимала.
– Она удочеряла Сами и таким образом становилась ей матерью.
– Это мне понять не так просто, – возразил Питер. – Почему это так для нее много значило?
– Возможно, возраст сыграл здесь не последнюю роль. Ей было уже тридцать девять. Она чувствовала, как уходит время.
– Тебе столько же, сколько было ей. И что же? Ты впадаешь в отчаяние?
У Пейдж не было времени, чтобы, как выразился Питер, «впадать в отчаяние».
– Я никогда не лежала часами без сна, как Мара. Именно ночные размышления могут доконать человека. Кроме того, я росла в совсем другой семье. Мои родители вели легкомысленный образ жизни и никогда не пускали глубоко корней где бы то ни было. Для них родительские обязанности были чрезмерно обременительны. А Мара, наоборот, происходила из семьи, в которой родители считали воспитание многочисленного младшего поколения своей первейшей обязанностью. – Пейдж вспомнила слова, которые произнес Томас О'Нейл, стоя рядом с ней во время гражданской панихиды. – Больше всего ее родители хотели, чтобы у нее был ребенок.
– Но она ненавидела своих родителей. Она отрицала буквально все, что представляло ценность для них.
– Возможно, это было с ее стороны своего рода бравада. В душе же она, возможно, чувствовала совсем другое.