Сумрачная дама

Собирая копии документов для директоров музея, Эдит поискала Пелькине в пыльном атласе, который нашла на полках музейной библиотеки. Прежде она ничего не слышала об этом городе, но теперь уверенно провела пальцем по карте до маленькой деревеньки далеко на востоке Польши, рядом с границей России. Она прочитала, что у семьи Чарторыйских там много лет было загородное имение. Теперь Эдит сидела, втиснувшись вместе с двумя вооруженными до зубов солдатами на заднее сиденье бежевого автомобиля, который направлялся прямо в это самое имение Чарторыйских.
Она сжалась, стараясь занимать поменьше места. Ей повезло устроиться возле высокого борта машины, с него можно было смотреть, как вокруг разворачиваются польские сельские виды. Когда поезд прибыл на вокзал в Кракове, солнце как раз только встало, но Эдит до сих пор еще не видела его лучей: пейзаж вокруг был затянут серой мутью – сочетанием сплошной облачности, пыли от развалин вдоль дорог и грязи, которую поднимали шипованные шины Кюбельвагена. На изгибе дороги Эдит успела увидеть, как следом за ними движется вся остальная колонна немецких машин. Конец колонны виден не был. Она слышала, что полевая жандармерия уже заняла дом Чарторыйских. Неужели им нужно еще столько солдат?
На какое-то время виды стали однообразными: множество распаханных, но не засеянных полей, прямые ряды рельсов вдоль дороги. Эдит услышала гудок поезда и повернулась, чтобы посмотреть на проезжающие вагоны. Поезд должен был легко обогнать колонну, но по какой-то причине он двигался медленно – длинная цепочка старых ржавых вагонов еле тащилась по путям. Когда поезд наконец-то догнал Кюбельваген, Эдит увидела, как из одного из узких пыльных окон в стене товарного вагона вяло машет маленькая ручка. Через минуту в окне показалось лицо молодой женщины с темными, впалыми глазами.
Эдит будто ударило молнией, а сердце екнуло. Она вспомнила, как по вокзалу в Мюнхене шли еврейские семьи, сжимая в руках наволочки, маленькие ящички и авоськи со своими самыми дорогими пожитками. Куда ехал этот поезд – в концентрационный лагерь? Поезд наконец набрал скорость, и ручка исчезла из окна. Эдит опустила взор на свои сложенные на коленях руки, понимая, что никогда уже не забудет лица этой женщины и затравленного взгляда ее впалых глаз.
Машина наконец свернула на длинную дорогу, вдоль которой шли английские парки и росли высокие, ухоженные ели. В конце этой дороги Эдит увидела огромный песочного цвета дворец. Пелькине. Эдит узнала длинный, симметричный фасад с его окнами и пилястрами, виденный в книгах музейной библиотеки.
Выйти из машины было большим облегчением: там она, хоть и была одета в такую же форму, как и окружающие мужчины, чувствовала себя пленницей. Конвоиры двинулись в сторону дворца, окружив Эдит со всех сторон. Она сняла так утомившую ее каску.
– Фройляйн Бекер. – К их строю подошел офицер и легко нашел ее среди мужчин. – Лейтенант Фискер, – представился он, убрав руку за спину. – Я счастлив видеть, что вы благополучно прибыли. Идемте. Они ждут вас внутри.
Эдит быстро пошла за лейтенантом Фискером; тот осторожно пробрался через строй в несколько десятков солдат и скользнул в центральный вход здания. Внутри тоже были военные, они передвигали мебель. Эдит поспешила, чтобы не отстать от спутника, и все вокруг смешалось в сплошной туман из блеска хрусталя, полированного дерева, серебра и богато разукрашенной обивки.
– Картины мы обнаружили в тайной комнате в старейшей части дома, той, что за древней смотровой башней, – сказал лейтенант Фискер, и Эдит поднялась следом за ним по широкой лестнице навстречу рассеянному свету. – Дверь была скрыта за мебелью.
С каждым шагом Эдит все больше думала о людях, которые бросили свой дом ради безопасности. Она воображала жившую тут семью: как по широким комнатам бегали дети, смеялись, гонялись друг за другом по длинным коридорам. Она представляла себе взрослых на верховых прогулках по густым лесам, на пикниках на лужайке; как они смотрят на звезды по ночам и мирно живут свои жизни.
 
– Семья… – сказала она, встревожившись. Она не знала, как сформулировать вопрос.
Лейтенант покачал головой:
– Они сбежали до нашего приезда. Их ищет Гестапо.
Эдит накрыла странная смесь стыда и облегчения. Она лично собрала каталог известных картин в собственности этой семьи. Эдит была в ответе за кражу одних из самых ценных произведений искусства в мире, за варварский обыск в этом имении и за конфискацию всего, что в нем было. Одновременно с этим она подвергла опасности жизни людей. А что, если она откажется продолжать? Будет ли и ее жизнь тоже в опасности?
Эдит испугалась, что ее может стошнить. Она не собиралась никого отправлять в изгнание. Она точно не хотела, чтобы из-за нее кого-то убили. Она осознала, что в том, что их тут больше нет, была ее вина. Но задумавшись об огромных масштабах этой операции – целая колонна военной техники, десятки солдат и офицеров, военная полиция, – Эдит осознала, что было уже поздно. Она с головой погрязла в конфликте, бывшем больше ее самой, и не важно, хотела она этого или нет.
Успеет ли семья убежать достаточно далеко и найти укрытие, прежде чем их настигнет Гестапо? Сможет ли вернуться в свой дом? Впалые глаза той женщины в поезде огнем горели в ее памяти.
– Они, видно, думали, что мы идиоты, – сказал лейтенант Фискер, и глаза его светились самодовольством. – Было очевидно, что дверь замурована наспех. Цемент был еще мокрый.
– В стене? – спросила Эдит.
Он кивнул.
– Они много чего спрятали в старой комнате, в которую можно попасть только через узкую дверь, спрятанную за шкафом. Они пытались сделать вид, что это просто стена, но очень получилось плохо. Наши ребята нашли ее за несколько минут.
У Эдит по спине пробежали мурашки.
Лейтенант Фискер повернул за угол, и они оказались в изысканной гостиной. Комната была забита накрытой брезентом и простынями пыльной мебелью и всяческой годами неиспользуемой утварью. Посреди этого бедлама лениво ошивались полдюжины офицеров военной полиции. Лейтенант подвел Эдит к дыре в задней стене; кирпичи из нее были наспех выбиты.
– Об этом месте мы узнали от польского каменщика, который замуровывал эту дверь. Он пытался держать все в секрете, но не смог от нас ничего утаить. – Лейтенант Фискер одарил ее еще одной улыбкой.
В комнате стояли длинные столы, и на каждом из них лежали украшения, произведения искусства и деревянные ящики. На одном из столов лежали одна на другой две стопки картин. Эдит задумалась, знают ли эти люди, насколько ценны эти картины и артефакты. Похоже, они обращались с ними весьма небрежно.
– Я не очень разбираюсь в искусстве, – сказал ей Фискер, – Но, по-моему, тут почти музей, – он обратился к охране: – Эта дама – специалист из Старой Пинакотеки в Мюнхене. Обеспечьте ей полный доступ для осмотра работ. Она решит, что из них грузить для перевозки.
Охрана расступилась, и Эдит подошла к столу. Она протянула дрожащую руку и прикоснулась к раме верхней картины в стопке. Это был маленький, потемневший от многовековой пыли пейзаж.
– Полагаю, вы в курсе своих обязанностей. Я оставлю вас с вашей работой, – сказал Фискер. – Только одно еще, Фройляйн Бекер. – Он дотронулся до ее руки и понизил голос. – Следите, с кем делитесь информацией. Наши войска легко берут города, но тут в селах польское сопротивление.
Сопротивление. Что именно это значит? Сердце Эдит заколотилось.
Лейтенант Фискер будто бы прочитал ее мысли.
– Они организованнее, чем думает наше командование в Германии. Кто-то из них может попытаться с вами связаться, чтобы добыть информацию. Это может быть кто-то, кого вы считаете заслуживающим доверия. Не ведитесь на красивые личики, фройляйн. Следите за тем, что вы и кому говорите.
Внезапно они услышали из-за одного из больших ящиков сдавленный выкрик.
– Heiliger Strohsack! [24]
Все обернулись. Из-за стопок ящиков и рам появился невысокий солдатик в пыльной форме и каске. В руках он осторожно держал завернутый в бумагу пакет; по краям бумага порвалась, и под ней виднелась золоченая картинная рама.