Год 1918, Чаша гнева
«Ну что же, посмотрим, как пойдут дела после того, как на столе переговоров встал уже мой солдатский сапог», – подумал я и сказал вслух на тевтонском варианте немецкого языка: – Господа, прошу всех вас не волноваться и оставаться на своих местах. Бегать от меня бессмысленно, и если кому из вас и суждено сегодня закончить свой земной путь, то лучше сделать это с достоинством, не оглашая окрестности истошными воплями и проклятиями.
Ответом мне была немая сцена, как будто Дима-Колдун поразил эту публику заклинанием стасиса. Но нет: представительный мужчина в штатском, с короткими «английскими» усами на внушающем доверие лице раньше других пришел в себя и, стараясь сохранять достоинство, с некоторой восточной цветистостью произнес, стараясь выбирать слова:
– О, могущественный незнакомец, мы видим, что вам подчиняются силы, невозможные для обычных людей, эти боевые летательные аппараты и вообще ваш внешний вид, напоминающий Божьего архангела, приводит всех нас в смущение… Поэтому не нужно нам грозить, а вместо того представьтесь, пожалуйста, по всем правилам и объявите о цели своего визита…
«Рихард фон Кюльман, – затараторила энергооболочка, – статс-секретарь, то есть министр, иностранных дел Германской империи. Глава немецкой делегации на этих переговорах. Сторонник заключения полноценного мира с Советской Россией, установления с ней равноправных торгово-экономических отношений и переноса всей тяжести войны на Западный фронт. Но все усилия этого человека разбивались о баранье упрямство и жадность германских генералов, которые в конце концов добились его отставки».
– Герр Кюльман, – ответил я, – меня зовут Серегин Сергей Сергеевич, мои должности – Специальный Исполнительный Агент Творца Всего Сущего, Адепт Порядка, Защитник Земли Русской и Бич Божий, мой ранг в небесной иерархии – младший архангел, а еще я ношу титул самовластного князя Великой Артании, и хоть мое титульное владение расположено в одном из миров конца шестого века христианской эры, оно так же реально, как и Германская империя, которой правит ваш любимый кайзер. Впрочем, сюда к вам я прибыл не как монарх, путешествующий инкогнито и с эскортом, а по служебной надобности. Господь Всемогущий поручил мне исправить неустройства этого мира и направить его на истинный путь, и один из ключей к решению этой задачи находится именно здесь, в городе Брест-Литовске, на мирных переговорах между советской делегацией и представителями стран Четверного Союза. Вот, прочтите. Надеюсь, вам знаком почерк правителя Советской России господина Ульянова-Ленина?
С этими словами я извлек из нагрудного кармана мандат, выданный мне главой советского правительства, и развернул его так, чтобы собеседник мог прочесть его из моих рук. Рихард фон Кюльман не без колебаний подошел ко мне, склонив голову, внимательно изучил текст и, выпрямившись, громко сказал:
– Да, господа, так и есть, – подтвердил он, – это полноценный карт-бланш, выданный главой правительства Советов господину Серегину на ведение переговоров о заключении постоянного мира с Центральными Державами. Дата – вчерашняя. А предыдущая делегация, возглавляемая господином Троцким, как я понимаю, от переговоров отстраняется и превращается в сторонних наблюдателей.
– Я протестую! – покраснев, заорал Троцкий, поняв, что все прекрасное для него только что закончилось раз и навсегда.
– Кобра, – сквозь зубы сказал я по-русски, – вразуми этого человека, но только не насмерть. Товарищ Бергман в Башне Терпения ждет не дождется его для душеспасительной беседы.
Разминая пальцы рук, Кобра подошла к Демону Революции почти вплотную и неожиданно для всех с правой ноги от всей души пробила ему пенальти прямо в промежность. Лейба Бронштейн (ибо таково его истинное имя) с диким воем согнулся пополам и присел на корточки.
– Не удивляйтесь, господа, – вздохнул я. – Человек, призывающий к самому необузданному революционному насилию, не должен протестовать и возмущаться, когда насилие применяется в отношении него самого. Как сказал Христос: «Какою мерою мерите, такою отмерено будет вам». И касается это не одного господина Троцкого: среди вас есть и еще персонажи, по ком плачет хорошо намыленная веревка, потому что те измараны в крови невинных жертв от пят до самой макушки. Да-да, господин Мехмед Талаат-паша, не смотрите на меня круглыми выпученными глазами, как баран на мясника. Полтора миллиона убиенных армян, в том числе стариков, женщин и детей взывают к отмщению, и моих полномочий Специального Исполнительного Агента и младшего архангела достаточно для того, чтобы приговорить вас к смертной казни через повешение. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно. Dixi!
Я повернулся к капитану Коломийцеву и сказал:
– Герр гауптман, во дворе крепости я видел превосходную новую виселицу: приходя на чужую землю, германцы не мыслят своего существования без этого сооружения. Возьмите приговоренного, свяжите ему за спиной руки и сделайте с ним все, что положено в таком случае. Кстати, чтобы два раза не ходить, прихватите с собой делегацию Украинской Центральной Рады и присовокупите этих последователей Мазепы к Талаат-паше. Места на виселице как раз хватит для восьми обормотов. А будут сопротивляться, разрешаю пристрелить их прямо здесь как собак.
Тут же мои люди, сняв оружие с предохранителей, решительно направились в сторону приговоренных, и после небольшой суеты, а также мольб о помиловании взяли их под конвой и вывели вон. Оказать сопротивление попытался только Талаат-паша, который носил при себе небольшой пистолет, но Артемида (куда же без нее) разок шмальнула в него из «Федорова», первым же выстрелом разбив людоеду плечевой сустав, после чего рядовые бойцы завернули члену турецкого правящего триумвирата за спину здоровую руку и присоединили к умоляющим о пощаде хохлам. В аду их всех заждались, смола в котлах стынет.
– Господин Серегин, – обеспокоенно произнес Рихард фон Кюльман, когда Талаат-пашу и всех прочих смертников выволокли за дверь, – а не слишком ли это жестоко вешать гражданских людей, которые всего лишь выступали за независимость своей страны?
И больше никто из присутствующих не вступился за будущих покойников. Индифферентен остался даже генерал Гофман. Наверное, потому, что был впечатлен способом и скоростью расправы над вздумавшим вякать Троцким, и подозревал, что любой демарш с его стороны закончится примерно тем же образом.
– Нет, не слишком, герр Кюльман, – ответил я. – Украинский народ является частью великого русского народа, и любых уродов, посмевших утверждать обратное, я буду бить смертным боем, чтобы не было их нигде и никак. И те деятели, что остались заседать в городе Киеве, тоже не избегнут той же злой участи – всех определю в братские могилы, ибо это диктуют мои обязанности Защитника Земли Русской. Кроме того, как уроженцу будущих времен за сто лет тому вперед, мне известно, что деятельность этих господ неизбежно выльется в жестокую гражданскую войну с многочисленными жертвами среди мирного населения. В первую очередь, для того, чтобы удержать свою призрачную власть, самоназначенцы из Центральной Рады призовут себе на помощь германские войска, тем самым превратившись в пособников иностранных оккупантов. И за это я тоже обязан карать по высшей ставке. Надеюсь, я достаточно внятно объяснил свою позицию по национальному вопросу и территориальной целостности Советской России, возникшей на территории бывшей Российской империи?
– А как же право наций на самоопределение, господин Серегин? – из рядов советской делегации вякнул вызывающий у меня подспудную антипатию широкомордый тип с черной клиновидной бородой.
«Иоффе Адольф Абрамович, – сообщила энергооболочка, – видный гусский геволюционег, второй сын симферопольского купца-миллионера, по-нашему олигарха, Абрама Яковлевича Иоффe, который являлся владельцем всех почтовых и транспортных средств в Крыму, имел собственный дом в Москве, звание потомственного почётного гражданина и считался любимым евреем министра Витте. В революционном движении коренной “межрайонец”, сиречь троцкист, с Лейбой Бронштейном сотрудничал с 1908 года и вместе с ним в 1917 году перешел к большевикам. Участник “левой оппозиции”. Но почетного звания “враг народа” не получил, поскольку помер до того, как Сталин окончательно запинал Троцкого из оппозиции в эмиграцию. Зато дочь от первого брака и вторая супруга чалились в лагерях по двадцать лет, а сына девятнадцатого года рождения в тридцать седьмом и вовсе оформили по первой категории».