Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации

Однако дело не в этом. Проблема в том, что поток этот нескончаем. И я в нем задыхаюсь. Сначала мне казалось, что привыкну. Но сейчас понимаю, что это невозможно. Как невозможно привыкнуть спать на раскаленной плите. И чем дальше, тем сложнее. Но самое главное, что я не хочу переставать быть священником. Для меня это неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Но при этом мне все сложнее и сложнее становится исповедовать. Иногда чуть не до нервного срыва доходит. Особенно во время больших праздников, когда радоваться надо, а я, наоборот, еле живой и очень напряженный.
– Извините, что, может быть, говорю глупость, но институт Церкви существует довольно давно. Неужели вы не можете посоветоваться со старшими священниками? Наверняка многие из них сталкивались с аналогичной проблемой и знают, как выходить из ситуации.
– Я пробовал. Однако здесь тоже все не так просто, как хотелось бы. Если вы помните, я уже говорил о том, что в 90-е годы в православие пришло очень много неофитов.
– Да-да, вы говорили.
– Так вот, священники не исключение. Мы плоть от плоти нашего народа. И точно так же большинство из нас выросло при советской власти. Со всеми вытекающими. Только поймите меня правильно, я сейчас не ругаю Церковь, а называю вещи своими именами. Как архимандрит по сану, имею на это полное право.
«Вот это поворот», – в который раз уже за сегодняшний вечер удивился Аркадий.
– Мы отреклись от мира, но невольно принесли его вместе с собой внутрь церковной ограды. Не потому что хотели этого. Просто все происходило очень быстро. А самое главное, нам практически не на кого было смотреть. Таких столпов, как Иоанн Крестьянкин или митрополит Питирим, и тридцать лет назад было мало, а сейчас и вовсе можно по пальцам пересчитать. Нам не у кого было учиться. Мы учились сами. По книжкам. Как могли. И сейчас живем в той Церкви, которую Господь попустил нам построить. Зачем-то это тоже надо. То есть я хочу сказать, что земная Церковь сейчас – это не она же сто или полторы тысячи лет назад.
– Земная?
– Ну да. Мы же существуем не только на земле, но и на небе. Там-то как раз все хорошо. Там Христос и святые. Но внизу мы такие же, как люди, среди которых живем. С той лишь разницей, что раньше прослойка христиан довольно сильно отличалась от окружающих. В первую очередь пониманием того, что святость – это не пустой звук, а идеал, которого не только нужно, но и можно достичь. Им было проще, что ли. Особенно тем, кто видел Его здесь, на земле. Им вообще ничего не надо было объяснять.
Сейчас все совсем не так. Нашей главной задачей стало не стать святым, а постараться не испачкаться до невозможности. Причем как это делается, мы не очень-то понимаем. Именно потому, что на несколько поколений прервалась преемственность духовной практики. Очень сильный был удар. И сейчас даже наши иерархи не всегда знают, как же вести лодку под названием Церковь.
В общем, если резюмировать, то среди своих спросить особенно некого. Потому что если я спрошу равных, то могут и священноначалию донести, а там уже непонятно, чем дело закончится. Могут и куда-нибудь отправить, откуда уже не выбраться.
– Вам не все равно.
– Я уже говорил, что мне это будет даже хорошо, но мне жалко моих духовных чад и трудов здесь.
– А если неравных?
– Ну то есть тех, кого считают старцами?
– Могу. Спрашивал.
– И что?
– Ответы были вполне закономерными, но моей проблемы они не решили. Я и так знаю, что мне нужно молиться и двигаться по пути аскезы. Поэтому, собственно, я и решил обратиться к вам. Возможно, я ошибся, но рассуждения мои были вполне логичны: вы так же, как и я, постоянно имеете дело с потоком людского несовершенства; значит, отчасти коллега; но при этом не замкнуты нашими правилами цеха, так сказать. Соответственно, можете мне помочь, предложив нестандартный для моего положения путь. Я не прав?
– Хм. Задачку же вы мне ставите.
– Отчего же?
– Я сильно далек от христианства вообще и от православия в частности.
– Ну и что? Это не вопрос веры. Ее я не терял. Это скорее вопрос профессионального выгорания. А с ним, как мне кажется, вы вполне можете справиться.
 
Отец Серафим вопросительно посмотрел на психолога. Кузнецов задумчиво размешивал сахар в миллионной за сегодняшней день чашке чая.
– Не знаю, не знаю.
– Чего именно, доктор?
– Просто – Аркадий. Не знаю, смогу ли я своими методами помочь в вашем вопросе. Потому что религия в нем все равно будет очень сильно замешана. И, возможно, придется столкнуться с чем-то, что мы не сможем преодолеть «светским» подходом. – Кузнецов еще немного помолчал. – Однако хоть я и не доктор в классическом понимании, отказать человеку, обратившемуся за помощью, я не могу. Пусть он и архимандрит.
– Тем более если он архимандрит, – улыбнулся отец Серафим. – Спасибо огромное! Так, собственно, как мы будем двигаться дальше?
– А вот этого я вам пока не скажу. Давайте пока запланируем следующий сеанс, а я подумаю.
– Договорились.
После того как монах ушел, Аркадий не стал сильно задерживаться, так как впереди еще была двухчасовая поездка сквозь городские пробки. Впрочем, любые глаголы с корнем «ехать» не слишком подходят для данного мероприятия. Так как встал Аркадий сразу, как только свернул на Чистопрудный бульвар. Хотя уже было все равно. Степень его усталости достигла такой критической отметки, что никакие профессиональные победы, покупки и любые другие внешние вызовы не могли надолго поднять эмоциональную планку. И не хотелось ничего. Хотя нет. Хотелось. Хотелось настоящей, солнечной и теплой весны!
 
Часть вторая
 
Лето
 
 
Бриллиантовый мальчик
 
Ичерез какое-то время она пришла – солнечная и теплая, став к концу мая запредельно горячей. Не поверившие в свое счастье москвичи и гости столицы разделись практически до исподнего и пару недель наслаждались преждевременным летом. Потом же погодный маятник качнулся в аномально обратную сторону и начал демонстрировать рекорды со знаком «минус». Дошло до того, что социальные сети породили понятие «летний пуховик», а столичные власти стали регулярно подвергаться осмеянию за просчеты при реконструкции системы ливневой канализации, местами никак не справлявшейся со своими функциями. Погодная аномалия стала буквально-таки притчей во языцех, затмив на какое-то время все остальные события, а граждане разделились на тех, кто успел уехать в отпуск и прикоснуться тем самым к морю и солнцу, и тех, кто был вынужден мокнуть под холодным дождем в Первопрестольной.
К несчастью, Кузнецов попал в число аутсайдеров. В отпуск он уехать не успел, потому что нежно любимая им супруга решила, что раньше августа смысла нет. Поэтому психолог вместе с остальным городом вынужден был переживать так некстати случившуюся природную аномалию. При этом лично его жизнь осложнялась еще и тем, что, вымотанный донельзя, он был вынужден демонстрировать показные волю и оптимизм, чтобы не смущать поток скорбных духом посетителей. Благо, профессионализма Аркадию было не занимать.
Надо сказать, за прошедшие несколько месяцев в списке кузнецовских клиентов произошла неизбежная ротация. Из-под его опеки ушли Светусик и Лера, а также пара алкоголиков. И если девушку и жертв «зеленого змия» Аркадию удалось качественно вернуть в жизнь, то с вдовой из девяностых случилась беда, что психолог воспринял как удар по своим компетенциям, – женщина не рассчитала дозу игристого и снотворного и в нашем грешном мире уже не проснулась.
 
Следствие, правда, так и не ответило на вопрос, был это суицид или просто несчастный случай, но Кузнецову было достаточно знать, что он несколько лет пребывал в полном неведении об увлечении клиентки алкоголем и медикаментами и даже не подозревал оного. С точки зрения Аркадия, это был полный провал. Тем не менее количественно клиентура психолога меньше не стала. Выпавших бойцов тут же заменили другие, жаждущие утешения. Благо, сарафанное радио работало как атомные часы.