Время Волка
– Здорово вы про мир спели! – с чувством произнёс таксист. – Я не смотрел, на смене был, через приёмник слушал. Вам куда ехать?
И не просто довёз вне очереди, ещё и денег не взял, только попросил на путевом листе расписаться – на память.
А потом началось. Волка хотели услышать везде – на творческих вечерах поэтов и композиторов, которые теперь сами звонили и предлагали песни, в сборных праздничных концертах и в радиопередачах. Его даже пригласили на съёмки «Голубого огонька», что являлось высшей милостью телевизионного начальства.
«Голубые огоньки» Лёнька смотрел ещё будучи студентом, они тогда только появились, выходили сначала каждые выходные, потом по праздникам. Их любили все без исключения, и молодёжь, и старшее поколение – на занятиях по актёрскому мастерству или вокалу педагог мог привести в пример чьё-нибудь выступление в «Огоньке», твёрдо зная, что все его видели и поймут, о чём идёт речь. Эстрадных артистов на экран выпускали дозированно, большая часть концерта отводилась балету, опере и оперетте, но именно эстрадников народ ждал сильнее всего. Принципиальным отличием «Огонька» было неформальное общение между артистами и ведущими: гости сидели за столиками, пили чай или шампанское, мило разговаривали, а то и вовсе дурачились. На фоне чинных концертов в Колонном зале Дома союзов, где певцы выходили, затянутые в костюмы, и боялись сделать шаг от микрофона, «Огонёк» казался настоящей революцией телевидения. Неудивительно, что мелькнувший в нём артист сразу вырастал в глазах телезрителей до ранга небожителя.
Всё это Лёня отлично понимал, а потому, получив приглашение сниматься, обрадовался чуть ли не больше, чем первой премии в Сопоте. Свой номер он продумывал целую неделю. Вопрос, что́ петь, не стоял, телевизионные редакторы сразу сказали, что исполнить надо победившую на фестивале «Родину мира». Лёня, конечно, слегка расстроился: уж больно, на его взгляд, не соответствовала серьёзная песня новогодней тематике. Люди соберутся у экранов, чтобы расслабиться и повеселиться, а тут он – комсомольский мальчик с «Родиной». Комсомольского мальчика из него уже активно лепили: сначала заставили постричься, чтобы волосы ни в коем случае не закрывали уши и шею, а то самый главный телевизионный начальник номер вырежет. Потом с той же формулировкой велели подобрать костюм: обязательно галстук, брюки только прямые, пиджак однотонный. Как будто он на похороны, а не на «Голубой огонёк» собирался! А Лёньке так хотелось надеть новый свитер, который он привёз из Польши, или хотя бы чёрную рубашку без галстука (на чёрно-белом экране должно было здорово смотреться!). Но пришлось подчиниться и достать набивший оскомину за годы учёбы парадно-выходной первый свой костюм.
Однако зрители всё-таки увидели в «Огоньке» молодого певца Леонида Волка в свитере. То ли стечение обстоятельств, то ли судьба уготовила Лёне другое амплуа, решив, что комсомольских мальчиков на эстраде достаточно. Всё началось с того, что в день съёмок Лёня пошёл за булкой и кефиром. Поля лежала в больнице, у них с Борей в то время как раз начались первые и безуспешные попытки обзавестись потомством, так что мальчики сидели на сухом пайке, как в старые добрые времена жарили яичницу и варили картошку. Но ни варить, ни жарить у Лёни с утра времени не было, поэтому, надев тот самый польский свитер и первые попавшиеся брюки, накинув не застёгивая пальто, он выскочил из дома в магазин. Дверь за собой захлопнул. И только когда вернулся с бутылкой кефира и слегка надгрызенным по дороге батоном (очень уж хотелось есть), обнаружил, что ключей у него при себе нет. Они остались в кармане джинсов, в которых он ходил вчера. Лёня в оцепенении стоял под дверью и думал, что же теперь делать. До начала съёмок меньше часа. Даже если возьмёт такси, он не успеет доехать до больницы, где стажировался Борька, взять у него ключи, вернуться домой, переодеться и поехать на телестудию. Оставался только один вариант – ехать на студию прямо так.
Немного поколебавшись, Лёня решил, что попросит чей-нибудь костюм. Должны же на телевидении быть костюмерные с какими-нибудь реквизитными нарядами? Но на студии никто даже слушать его объяснения не стал – некогда было. Все куда-то спешили, бегали, кричали, кого-то переснимали, оператор ругался, что плёнки мало и дубли делать нельзя, осветитель угрожал, что скоро лампы перегреются и придётся делать перерыв, редактор отчитывал массовку за расхлябанность, грозя выкинуть из кадра.
Пока Лёня стоял в сторонке, ожидая, когда позовут, к нему подскочила совсем юная девушка с кисточками и коробочками. Девушка с учётом каблуков едва доставала ему до плеча, и Лёня хотел было присесть на стоявший поблизости стул, но девушка испуганно замахала руками:
– Что вы, что вы, на брюках складки останутся! Стоя нужно гримироваться.
И, привстав на цыпочки, с трудом дотянулась до его лица и начала накладывать какую-то пудру. Лёня собирался сказать, что ему нужно переодеться, что в этих брюках он в любом случае уже сидел в такси, и вообще они не мнутся, но в рот ему полетела пудра, и пришлось замолчать. Да и не слушал его никто. Лёня ждал, пока его загримируют, и думал, как же тяжко девушке приходится с таким ростом в роли гримёра. А она, приведя его в порядок, полетела дальше, готовить следующего героя передачи, кажется, космонавта.
– Где Волк? Волк приехал? – раздался властный голос редактора. – Так, быстро на площадку.
Лёню поставили на свободное пространство между столиками, заваленное серпантином так, что под ногами хрустело, словно по снегу идёшь.
– Значит так, Леонид, вы берёте бокал шампанского… Где шампанское? Дайте ему бокал! Ну! Так, отлично. Вы берёте бокал и говорите, что хотите поднять тост за мир во всём мире. Отпиваете шампанское и с бокалом, как с микрофоном, бродите между столиками и поёте «Родину мира». Понятно?
– Понятно, – кивнул Лёня, обливаясь по́том, – под лампами было нестерпимо жарко, особенно в зимнем свитере.
– Начинаем! Камера, мотор!
Зазвучала Лёнина фонограмма. Его уже предупредили, что в студии петь не получится, нужно только открывать рот под готовую запись. Ну и тост он произносил, понятно, без фонограммы.
С тостом Лёня справился, после, как велели, глотнул шампанского и едва не выплюнул его назад. Это был даже не лимонад, а какая-то подкрашенная жидкость, его чувствительный желудок мгновенно взбунтовался, и он едва смог сделать глоток. Так что улыбка на его первой записи вышла кислая, но «Родину мира» он спел, и сняли с первого дубля. Лёня сам удивился, что не пришлось ничего переделывать, его ещё и похвалили за экономию плёнки. Он даже не ощутил никакого волнения, в Сопоте, помнится, и ноги подкашивались, и в горле пересыхало, а тут ничего.
Справившись со своим номером, Лёня почувствовал радостное возбуждение. Теперь, когда самое ответственное позади и от него больше ничего не требуется, можно и оглядеться по сторонам. Вокруг столько всего интересного: вон там известный космонавт сидит, герой Советского Союза, между прочим. А вон балетная прима, Лёня как-то видел её выступление в Большом. Тогда она показалась ему сказочным существом, а тут обыденно стояла у стеночки и ждала своей очереди. Хотелось подойти к каждому, познакомиться, автограф взять. Но Лёня сдерживался, напоминая себе, что вообще-то он тоже артист и приставать ни к кому не надо. Поэтому просто наблюдал за всем происходящим вокруг, радуясь, что его никто не гонит из ярко освещённой, расцвеченной серпантином, блестящей ёлочными игрушками студии. На улице шёл снег и дул пронизывающий холодный ветер, а тут царил праздник, которого он так хотел с первого дня в Москве.
Уже потом, вернувшись домой за полночь и рассказав Боре историю с ключом, он забеспокоился – а не вырежут ли номер. Борька его ругал за безответственность и уверял, что обязательно вырежут, в свитере ещё никто в «Огоньке» не снимался. Но номер не вырезали, в новогоднюю ночь его посмотрела вся страна, и из Сочи звонила бабушка, и даже отец позвонил, выразил своё восхищение в трёх словах: «Ты настоящий Волк». С тех пор Лёня стал постоянным участником «Голубых огоньков», причём одним из самых желанных – зрители присылали мешки писем на телевидение с просьбой включить в новую программу Леонида Волка.