Чужак из ниоткуда (СИ)

— Старое еврейское сердце тебя не обмануло, — сказал дед. — Но у меня вопрос…
— Умер он, — сообщил дядя Юзик. — В прошлом году умер. Болел, не помогли ни пенёндзы, ни ксёндзы [38], как твоя Зина любит говорить. Так что никто про это место не знает.
  
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
 
Золото. Два фронтовика и один инопланетянин. Пуля, нож и саперная лопатка
 
Мы шли по извилистому распадку уже почти два часа.
Узбекское жаркое солнце, которое в этом смысле мало чем отличается от туркменского, ещё не набрало полную силу, но уже припекало изрядно, и я не пожалел, что взял с собой защитную солдатскую панаму, — в Кушке её носили не только солдаты, которым она была положена по форме вместо общепринятой в других местах пилотки, но и многие пацаны. Удобная и практичная вещь. Что касается моего деда и дяди Юзика, то они прикрыли головы почти одинаковыми летними парусиновым кепками.
Дедов BMW мы оставили в горах — так, чтобы с грунтовой дороги его не было видно. Машин здесь практически не было (пока ехали не встретили ни одной), но бережёного бог бережёт, как любят говорить русские. А небережёного конвой стережёт, — добавляют некоторые. Вторую часть поговорки придумали те, кто прошёл через тюрьмы и каторги, а таких здесь немало. Ох, немало. От сумы и от тюрьмы не зарекайся — ещё одна часто употребляемая поговорка. То бишь, всегда будь готов к крайней бедности и тюрьме. Кто-то может подумать, что в этом проявляется чуть ли не рабская покорность обстоятельствам, но я не соглашусь. История народа, в который я влился столь фантастическим образом, полна эпизодами, когда оный народ проявлял недюжинную волю к сопротивлению вопреки, казалось бы, абсолютно безнадёжным обстоятельствам. И побеждал. Всегда!
Нет, здесь другое.
Скорее, эдакий пофигизм, всегдашняя готовность к любым переменам и философское к ним отношение. А также способность быстро приспосабливаться и выживать в любых условиях. Как иногда говорит мой дед, нам, татарам, всё равно: что водка, что пулемёт, — лишь бы с ног валило.
За нашими плечами — брезентовые походные рюкзаки. Не слишком удобные, надо будет при случае озаботиться и сшить для себя получше, из того же парашютного шёлка.
Но это потом, а пока и эти сойдут. В рюкзаках — палатка, еда, вода, спички и всё необходимое для рыбалки с ночёвкой. Кроме складных удочек, спиннинга и закидушек, которые остались в машине.
На поясе дяди Юзика — охотничий нож в кожаных ножнах. В моём рюкзаке — сапёрная лопатка в чехле. У деда в руках компас. Дядя Юзик подсказывает дорогу, сверяясь с ориентирами.
Справа и слева высятся склоны гор, покрытые уже начавшей выгорать травой и кривоватыми деревьями — большей частью саксаулом, которого полно и в Кушке. Кое-где видны скальные выступы; под ногами часто попадаются камни, а иногда и выбеленные солнцем кости животных.
Я не геолог, но вижу, что мы идём вверх по высохшему руслу реки. Во время сильных дождей, которые здесь, пусть и редко, но бывают, потоки воды стекают сюда с окрестных гор, и вода устремляется ниже.
— Вот он, смотрите! — воскликнул дядя Юзик, протягивая руку. — Не соврал мой товарищ. Значит, скоро придём.
— Бывает же такое, — сказал дед, глядя на выход скалы справа от нас, напоминающий мужской профиль с усами. — Здравия желаю, товарищ Сталин! Вот где свиделись. Что, Юз, неужто твой тёзка укажет нам верную дорогу?
— Сомневаетесь в товарище Сталине, гражданин Ермолов? Напрасно, напрасно.
Дед рассмеялся, но как-то не слишком весело.
Мы прошли под «товарищем Сталиным» (скальный выход, обработанный дождями и ветрами и впрямь напоминал профиль Иосифа Виссарионовича). Здесь распадок повернул направо, и ещё через триста метров мы увидели запруду.
Когда-то с гор сорвался громадный валун и несколько крупных камней. С собой они притащили обломки саксаула, землю, более мелкие камни. Всё это кучей улеглось внизу на пути воды. Вода не замедлила появиться во время очередного ливня, но кучу не размыла, а, наоборот, укрепила, поскольку принесла с собой ещё камней, веток и песка, которые там и застряли.
 
Постепенно валун врос в землю на новом месте, и вокруг него образовалась самая настоящая запруда. Если бы река текла постоянно, то здесь, возможно, возникло бы озерцо. Но река была временной, рождалась вместе с дождями и умирала, как только в свои права вступало безжалостное среднеазиатское солнце.
— Это должно быть здесь, — сказал Юзик. — Всё совпадает — естественная запруда сразу за товарищем Сталиным.
Мы дошли до запруды, сняли рюкзаки, попили воды и принялись за дело.
— Вы копайте, — сказал дядя Юзик, — а я костром и обедом займусь.
— Давление? — спросил дед.
— Есть маленько.
— Съешь таблетку и не напрягайся.
— Уже.
— Вечером погляжу, что вашим давлением, дядя Юзик, — пообещал я, доставая сапёрную лопатку. — Но сразу могу успокоить, что ничего серьёзного там нет, я бы уже заметил.
— Сначала обнадёжил, потом успокоил, — констатировал дядя Юзик. — Другой бы захотел наоборот, а я скажу, что лучше не надо.
Лопатки у нас было две, поэтому копать мы с дедом начали в разных местах.
— Сюда! — воскликнул он почти сразу. — Здесь!
Дядя Юзик, который отошёл метров на тридцать, собирая валежник саксаула для костра, обернулся, прикрыв ладонью глаза от солнца:
— Уже?!
Я подошёл, заглянул в ямку, выкопанную дедом. На дне отсвечивал бледно-жёлтым заманчивый кристаллический излом.
— Это не золото, деда, — сообщил я.
— А что?
— Пирит, — сказал я. — Он же серный колчедан. Читал про него, он часто золотоискателей обманывает. Особенно таких неопытных, как мы.
— Золото дураков, — вспомнил дед. — Точно, я тоже читал. Ладно, не впервой дураком быть. Ищем дальше.
— Ложная тревога! — крикнул он дяде Юзику. — Это пирит!
Тем временем я отошёл к своей ямке и осторожно принялся её углублять, выбирая руками в старых истёртых кожаных перчатках мелкие камни.
Не только живое. Всякий минерал, вода, металл, руда, порода имеют своё «звучание». Главное знать, какое и уметь на него настроиться. Это, опять же, не слишком трудно, хотя и недоступно абсолютному большинству людей. Некоторые умеют, но таких очень мало. В народе их зовут лозоходцами…
Кажется, уже близко.
Очередной камень, попавший под лезвие лопаты, издал немного другой звук. Я встал на колени, разгрёб землю…
Вот он, самородок!
Неправильной формы, чем-то похожий на крошечный жёлтый череп какого-то животного, он словно сам прыгнул в мою ладонь. Грамм пятьдесят, не меньше. А то и все шестьдесят.
— Нашёл, деда! — крикнул я. — Иди сюда!
Через десять минут мы обнаружили целую россыпь самородков. Словно кто-то специально их собрал, высыпал, а потом закидал землёй.
Мы уже знали, что этим «кто-то» была вода с окрестных временных ручьёв. Это она принесла с гор благородно-тяжёлые, неправильно формы, но очень красивые золотые «камушки», которые застряли у валуна, да так и остались лежать, занесённые песком и землёй, пока моё чутьё и сапёрная лопата, не нашли один из них.
Дед достал из кармана тёмный полотняный мешочек с завязками на горловине и принялся складывать туда самородки.
— Вот и кисет пригодился, — сообщил мне. — С войны лежал. Давно махорку не курю, а кисет не выбрасывал. Как чувствовал.
Он взвесил набитый золотом кисет на ладони:
— Как раз четыреста грамм с прицепом. РГ-42 примерно столько же весит, рука помнит.
— РГ-42? — непонимающе переспросил я.
— Граната, — пояснил дед и добавил весело. — Получи, фашист, гранату от советского солдата!
Беспокойство я ощутил в тот момент, когда дед спрятал кисет в свой рюкзак и выпрямился.
Ощутил, но среагировать не успел.
— Руки поднял! — послышался хриплый прокуренный голос откуда-то сверху. — Поднял руки, я кому сказал!
Дед начал оборачиваться.