Серебряный город мечты (СИ)
— Кукла уникальная, Эльза? — Марек крутится на каблуках ботинок резко, оборачивается первым. — Я был прав?
— И да, и нет. Квета, ты… — она качает головой, и, пожалуй, в её серых, как и у Марека, глазах мелькает тревога. — Есть подарки, которые лучше никогда не получать.
— И истории, которые не знать, — я отвечаю ей в тон.
Мрачно.
И заискрившуюся злость пытаюсь удержать.
— Да, — Эльза подтверждает и на племянника взгляд переводит. — Кукла шестнадцатого века, Марек.
— Но…
— Но ты сваришь нам кофе, а историю я расскажу твоей подруге, — она говорит непреклонно, и рот, открытый для возражений, Марек закрывает.
Уходит.
И к невесомым креслам около столика с изогнутыми ножками, выполненных в духе рококо, Эльза манит меня пальцем, только когда, разрывая гнетущую тишину, обиженно хлопает дверь.
— Марек обиделся, — я констатирую.
А его тетушка небрежно отмахивается:
— Марек переживет. Твоя кукла, твоя история. Моему племяннику незачем это знать.
— Что именно знать, вы так и не сказали, — я произношу, умещаю обстоятельно локоть на подлокотник и подбородок кулаком подпираю.
Рассматриваю тетушку Марека, что без Марека выглядит менее доброжелательной, и представить, что на пороге фахверкового дома я час назад попала в широкие объятия необъятной тетушки, не выходит.
Теперь мне не рады.
— Я расскажу всё, что знаю и могу предположить, но я хочу, чтобы Марек держался подальше и от куклы, и от тебя, — она говорит резко.
И понять её беспокойство я могу, поэтому киваю согласно.
Легко.
— Думаю, даже ты понимаешь, что вещи с историей в пять столетий, слишком ценны. Уникальны. Единичны. Можно очень быстро назвать все музеи и частные коллекции, где есть куклы того времени. И невозможно назвать, сколько они будут стоить, если их вдруг захотят продать. Тебе же подарили. И… не просто куклу шестнадцатого века.
— Вы так уверены, что шестнадцатого?
— Раздень её, — Эльза предлагает, кладет мою куклу на стол.
И на белоснежном, каком-то больничном, фоне моя кукла вдруг кажется слишком хрупкой и… беспомощной. И тянусь я к ней послушно, беру и в бутылочные глаза, что смотрят с укоризной, заглядываю.
— Зачем?
— Посмотри. Её одежда. Ткань. Малиново-пурпурный бархат. Вышивка кипрским золотом. Подол расшит жемчугом. Мода того времени. И она сама… Конечно, я могу ошибаться, нужна экспертиза, но… посмотри, она собрана. Навощенная голова, руки и ноги, а вот туловище… оно из серебра, Квета.
— Так не бывает?
— Может и бывает, однако я только раз в жизни слышала про серебряных кукол, — она встает, слишком легко для своей комплекции, меряет шагами свою игрушечную комнату с воздушной мебелью рококо и сотней кукол.
И думать, как она ничего не задевает, неуместно, но… думается.
— Забытая легенда, в которой слишком много белых пятен. Мне рассказывал её отец, во время войны он был в Куттенберге.
— Кутна-Горе.
— Да, но он называл по-другому. Они вели добычу руд. Там всегда что-то добывали. Серебро, свинец, цинк. Сокровища. Ту легенду им рассказал кто-то из местных, а они поверили. Искали, бредили, сходили с ума, пропадали, а потом… — она усмехается криво, и что имеется в виду под этим «потом» я не спрашиваю, — потом все изменилось и стало не до сокровищ. И про серебряный город все забыли.
— Почему серебряный?
— Потому что из серебра, — Эльза улыбается снисходительно, поясняет как неразумному ребенку. — Последний пан из рода Рудгардов заказал диковинный подарок своей новорожденной дочери. Куттенберг в миниатюре. Его делали больше ста мастеров на протяжении пятнадцати лет. Пана называли сумасшедшим. Дальние родственники даже писали королю и требовали лишить всех прав. Нельзя тратить огромные деньги рода на… игрушки, которые к тому же рождали слухи.
Напоминали о кострах инквизиции.
И суевериях.
— Жители серебряного Куттенберга. Они получались слишком… живыми. Глаза, лицо, тёплые руки, но сердце из серебра, холодное, как у их хозяйки. Альжбета из Рудгардов. Единственная и, как положено в легендах, любимая дочь.
Эльза замолкает.
И продолжать я не прошу.
Не хочу.
Потому что счастливых концов у легенд не бывает, и моя кукла, в глазах которой теперь грусть, мои мысли подтверждает.
— Пан умер, когда Альжбете было тринадцать, — Эльза все ж продолжает, — говорили, что родственники, ничего не добившись от короля, решили проблему сами. Вот только подарок все равно закончили и на пятнадцать лет девочке его подарили. Альжбета играла в свой город… и у неё была кукла. Любимая, похожая на свою хозяйку. Светлые волосы, зелёные глаза, она была больше, чем остальные жители города.
— Вы думаете эта она? — свой подарок я откладываю, прячу в рукава свитера пальцы, что заледенели враз, и не верю.
И верю.
— Думаю, — тетушка Марека кивает, останавливается за креслом напротив меня, и от её взгляда перехватывает дыхание. — И я не хочу знать, как кукла, пропавшая вместе со своей хозяйкой и всем серебряным городом, оказалась у тебя.
— Мне её подарили.
— Подарили, — она усмехается, соглашается пугающе. — Ей тоже подарили.
И она пропала.
Исчезла в одну из тёмных осенних ночей.
— Король приезжал лично. Но… ничего. Они словно провалились сквозь землю. Кто-то говорил, что и провалились. Пан заключил сделку с самим дьяволом, чтобы построить серебряный город. И отдать пан пообещал через семнадцать лет то, что первым увидит, вернувшись домой.
— И первым, конечно, оказалась его дочь, — я бормочу себе под нос.
Насмешливо.
Но Эльза слышит, кивает согласно:
— Я тоже думала, что это всё ваши чешские сказки, Квета.
— Теперь не думаете?
— Теперь… — улыбка выходит кривой, и ответ я не слышу.
Он тонет в звонке моего телефона, который надрывает повисшее натянутой нитью напряжение и вернувшегося с кофе Марека заставляет вздрогнуть.
Наливаются возмущенным звоном фарфоровые чашки на серебряном подносе. И мой собеседник, имя которого я не посмотрела, вторит не менее возмущенно.
Сердито.
— Кветослава, до тебя невозможно дозвониться!
— Пани Магда? — я соображаю долго, но соображаю, и пани Гавелкову, что живет по соседству в Кутна-Горе, признаю. — Что случилось?
— Дима, твой жилец, — она выдвигает с претензией, и возмущение в ее голосе набирает обороты, наполняется тревогой. — В вашем доме шум и грохот, скулит собака и свет не горит. Я не понимаю, что происходит, и не знаю, что мне делать! Будь кто другой, я бы уже вызвала полицию, но…
— Но вы сначала позвонили мне, — я выдыхаю, подхватываю машинально куклу и застывшего на пути к двери Марека по широкой дуге обхожу.
— Квета! — он окликает.
Вручает поднос с расплескавшимся кофе тетушке, идет за мной.
— Да, — пани Гавелкова подтверждает, и сомнения в её голосе мне не нравятся.
— Пани Магда, я… я скоро буду, не надо полиции, — я прошу, сцепляю зубы, чтобы не начать молить, подхватываю куртку с вешалки и из дома, скатываясь с высокого крыльца, сбегаю.
— Квета, постой же! Что случилось?!
— Марек, что происходит?
— Эльза, что ты ей сказала?
— Ночь на дворе, вернитесь все домой!
— Дядя! Квета, да постой же ты!
Марек догоняет, хватает за локоть и к себе бесцеремонно оборачивает.
— Объясни! — он требует.
И объяснить, вспоминая правила хорошего тона, я все же должна.
— Мне нужно вернуться домой. Там… проблемы.
— Которые не терпят утра?
— Не терпят.
— Тогда я поеду с тобой.
— Нет.
— Марек, что вы кричите на всю улицу! Господи!
— Эльза, подожди!
— Эльза, спасибо вам за… интересную историю, — голову, чтобы найти взглядом всполошенную тетушку, я вскидываю, отступаю, выпутываясь из рук Марека. — И тебе спасибо, что спас от смерти.
— Квета, я…
— Спас? Марек, что она говорит?! Я не…
— Эльза!
— Прости, — ему я улыбаюсь извиняюще, пячусь быстро к машине, что приветливо пищит, и руками развожу. — И спасибо за всё, но мне, правда, надо.